Ничего, посетителей сейчас мало, вы уж как-нибудь без меня... К двум вернусь.
- Полина Филипповна! - спросила контролерша. - А как быть, если придут со взносами?
- Возьми это на себя, милочка. Что тут особенного, не первый раз.
- Вечно у нее эти совещания, а ты отдувайся, - проворчала контролерша, когда за Полиной Филипповной захлопнулась дверь.
От Андрея Семеновича она явно ждала сочувствия, и тот ей всегда его оказывал, это уже стало механической, вроде чистки зубов, привычкой. Он и сейчас выдавил из себя сочувственное "гм!".
Половина двенадцатого. Андрей Семенович давно избавился от интереса к людям, которые подходили к его окошку. Руки, в поле его внимания обычно находились руки, которые протягивали, давали, брали. Порой, когда было совсем уж некогда или перед закрытием, он сердился, если руки мешкали, клали деньги далеко от края, так, что за ними приходилось тянуться. Но в спокойные минуты он иногда развлекал себя подсчетом, у скольких людей грязные ногти. Еще он классифицировал руки по тому, как они относятся к деньгам, - берут мертвой хваткой, или нежно, или безразлично, или пренебрежительно. Вообще к рукам, которые брали, он относился с неприязнью, потому что им приходилось передавать деньги. У этой неприязни были причины. Как-никак от увеличения или уменьшения вкладов зависел план и, следовательно, премиальные. Но даже не это было главным. Андрей Семенович любил деньги, как столяр любит свой инструмент, шофер свою машину, писатель свою авторучку. Поэтому ему были приятны руки, которые давали, и он сочувствовал им, когда они расставались с деньгами; многие из них бессознательно задерживались на едва уловимые доли секунды, - этот миг для Андрея Семеновича был красноречивой поэмой. И раскладывать, разглаживать мятые купюры он тоже любил, словно причесывал чьих-то замурзанных ребятишек.
Но сейчас он глядел на деньги с ужасом. Это было вероломством с их стороны - подвергать его жизнь опасности. Да, вероломством! Он никому не сделал ничего плохого, он всегда вел себя тихо, так почему же? За что?
Жизнь кассира полна скрытых волнений, ибо он отвечает за каждый попавший в его руки денежный знак, и ошибка в расчете чревата далеко идущими последствиями. Андрей Семенович не мог сознаться в этом даже самому себе, но в его душе жил постоянный и давний страх, разрушительный, как ржавчина. Страх, который он научился прятать от самого себя. Страх, а в результате трепет перед параграфом и инструкцией, желание, чтобы их было как можно больше, потому что они ограничивали свободу его поступков и, следовательно, уменьшали возможность допущенной им самим ошибки, хотя это, конечно, был чистый самообман. Весь образ его поведения сложился и застыл под воздействием этого страха, и сейчас Андрей Семенович чувствовал себя голым, беззащитным, поскольку ничто его не ограждало от предстоящего несчастья, - ни барьеры, ни инструкции, ни выработанные им самим правила. Возможно, так чувствовала бы себя вынутая из панциря черепаха. Знающая, что ее вынут из панциря, черепаха.
Теперь Андрей Семенович потерянно наблюдал за мелькавшими у окошечка лицами, пытаясь угадать, которое из них посмотрит на него безжалостно. Такого безжалостного лица пока не было, возникали все обычные лица усталые, благодушные, озабоченные, скучающие. Тот, кого он ждал и представлял отчетливо, еще не появлялся.
Он бессвязно строил планы. Нажать кнопку сигнала - мог же он ее задеть случайно? Лучше скандал, чем... Он было уже хотел это сделать. И не смог. Всей его жизненной энергии хватало теперь лишь на привычные, автоматические движения, и он совершал их, будто они создавали магический круг, будто до тех пор, пока он придерживается не им заведенного порядка, сила этого порядка отпугнет беду. Порядок был, как стены дома, как стены крепости, - он не мог проломить в них бреши.
Он думал, не отлучиться ли ему в туалет, когда стрелки совсем приблизятся к двенадцати. Но врожденная порядочность не позволяла ему оставить женщину. Да и как он мог угадать нужное время? Точно кролик под взглядом удава, он уже не помышлял о том, как предотвратить надвигающееся событие. Оно произойдет, он с этим смирился. И он, еще ничего не продумав, в глубине души уже знал, как поступит.
Внешне он продолжал работать как прежде.
Может быть, вот этот человек... Или этот... Нет, не этот. Лица двигались за стеклом, смотрели на него, как из другого мира.
Двенадцать часов.
- Вам нехорошо, Андрей Семенович?
О чем это она?
- А... Да так, пустяки. Знобит что-то, - он вытер холодный пот.
- Сейчас такая погода, вы бы побереглись, Андрей Семенович.
- Ничего, ничего...
Он побережется, конечно, побережется.
Пять минут первого. Десять.
И тут вспыхнула радостная догадка. Передача шла из будущего года! Ну да, конечно! Почему он решил, что она из этого года? Разумеется, она из того, другого года.
Андрей Семенович ощутил такое блаженство, будто вернулись юношеские годы, когда он самоуверенно оглядывал всех пожилых, потому что перед ним лежала вся жизнь и он мог ею распоряжаться, тогда как те ею уже распорядились. Он-то распорядится лучше! Милым показалось тесное помещение сберкассы с крашенными под дуб стенами, день за пыльным окном, полированные локтями барьеры, трещина в потолке с оплывшими от влаги пятнами, - который уж месяц ее обещают отремонтировать!
Никого за стеклянной перегородкой, последний клиент только что получил по вкладу и вышел. Такие необъяснимые перерывы бывали почти каждый день; сейчас это безлюдье как нельзя лучше отвечало весеннему настроению Андрея Семеновича.
Внезапно это настроение исчезло, будто его сдул холодный ветер. Если кому-то надо выбрать удачный момент, то что может быть удобней минуты, когда их в сберкассе только двое?
- Андрей Семенович, голубчик, я на минутку исчезну, пока никого нет. Я сейчас...
Андрей Семенович ничего не ответил. Все было ясно и неотвратимо. Все сходилось одно к одному. Сначала вызов заведующей, теперь ушла и контролерша. Почему бы ей не отлучиться, когда никого нет, ведь ей действительно надо отлучиться? Теперь это и должно произойти, вот сейчас, когда он один, а в зале пусто и тихо. Сейчас появится ОН.
ЕГО Андрей Семенович заметил, когда он подходил к двери. Точнее их было двое. Их и должно было быть двое, а то и трое.
Все было так, как рисовало его воображение. Парень в сдвинутой набекрень фуражке, не поворачивая головы, окинул взглядом помещение и валко двинулся прямо к окошку Андрея Семеновича. Его напарник привалился плечом к стене у входа, засунул руки в карманы и с видом полного безразличия глядел на улицу.
Лицо того, кто подходил к окошку, Андрей Семенович тоже узнал. Рассеянно и беспощадно из него смотрели мутные, как рассвет, глаза.
1 2 3