Даль грустна и пуста,
Но сквозь занавесь горьких туманов
Память видит места
Где нас ждут и не гасят огни.
У бивачных костров
Дым пьянит и раздумья уходят.
За несбыточность сном
Кубок налит, допит и разбит.
Кожу бронзовых скул
Напряженным вниманием сводит
Еле слышимый гул -
Канонады ли? Конских копыт?
От разбойного свиста
Очнулись дремавшие кони,
И дыханье горнистов
Туманит зеркальную медь...
Шаг со звоном стекла
По накрытой, как скатерть, попоне...
Звон стремян... Скрип седла...
Шашки вон, и - любовь или смерть!
Нет-нет, это наивно. Наивно и глупо. Память не в силах разглядеть
огни прошлого. Он ведь пробовал, недавно, вот только что - не получилось.
Огни, выстрелы, алые вспышки на хищных жадных до крови клинках, теплые
огоньки свечей на саблях бравых оловянных гвардейцев, запах новогодней
хвои, бой часов, бой, бой, кровь на снегу... Безнадежно.
Он вдруг вспомнил о тех, ушедших, рванулся, зашарил под шинелью
онемелой липкой рукой. Время, время! Успеют ли они? Ногти царапнули по
серебряной крышке, и мягкий звон открывающихся часов выплеснулся, сметая и
глуша все, даже хрусткий налетающий топот копыт, даже рушащийся на голову
взвизг стылого воздуха, рассекаемого сабельной сталью. И снег прикоснулся
к разрубленной щеке - прохладный, душистый, ласковый, будто свежая
накрахмаленная простыня.
- Спи, Славочка. Надо спать. Дед Мороз не любит беспокойных
непослушных детей.
- Не уходи, мама. Я не хочу засыпать - там страшно. Там всадники,
злые-злые, убить меня хотят...
- Спи, глупенький. Это же только сон, это пройдет...
Это прошло. И он снова заснул, и приснилось ему, будто где-то
далеко-далеко в снежном лесу невидимые серебряные колокольчики вызванивают
чистую, чуть-чуть печальную мелодию, и это было удивительно хорошо, но еще
лучше было то, что мама сидела рядом, гладила по голове и шептала, шептала
что-то доброе, ласковое.
А мама думала, что больше нельзя позволять ребенку читать книжки про
индейцев, ведь уже третий раз он просыпается с криком и не хочет засыпать
вновь - боится злых красных всадников.
А большие часы в гостиной играли печальную простую мелодию, и это
означало, что до полуночи остался всего один час.

1 2