..
Это уж после дознался ее отец, что человечишко, в зятья ему
набивавшийся, то Малюты Скуратова стольник; что его сам Государь и Великий
Князь московский и всея Руси за молодечество прилюдно в лоб целовал, не
брезгуя худородством. Вот тогда-то и призадумался боярин-князь. А
призадумавшись, заопасался: как бы не вздумалось опричнику разбоем добыть
желаемое. Такому ведь все с рук сойдет... Вот и появился терем-острог в
болотной глуши.
А того и не знал спесивец родовитый, что обласканный царем Малютин
стольник по прозванию Чекан, крещенный Василием, скорей удавится, чем
допустит в голову шалую мысль для собственной утехи воспользоваться
выгодами государевой службы. Много есть таких, которые служат корысти ради
и Чеканову преданность мнят юродством, он же радеет лишь о царевой пользе
и этим горд. И нынче не своей волей, а Малюты Скуратова повелением да
глупостью (а вернее, что изменой) дворового боярского мужика привелось
вновь заглянуть в серые глаза той, что стала причиной страшного его
унижения. Но уж коли привелось, так он вправе взыскать с нее полною мерой.
Вот только хочется ли ему этого? Нет. Хочется другого. Хочется снова
сказать ей то, что шептал он, за день до позора своего прокравшись в
княжеские владения. Тогда она ответила: "Уходи, или крикну людей. Лучше уж
я пса подзаборного решусь полюбить, чем тебя. Чтоб ты захлебнулся в той
невинной крови, что тобою пролита, душегуб!". Это после таких ее слов он
настолько помутился в рассудке, что решился свататься, хотя мог бы не
князю, а Григорию Лукьянычу в ноги упасть, и все бы сложилось иначе...
С глухим рычанием Чекан затряс головой, отгоняя вздорные мысли. Время
ли скулить о привередливой девке, когда не выполнена государева воля?!
Притихшие при его появлении опричники настороженно переглядывались,
кое-кто бочком убрался за дверь: дурит Васька чего-то, серчает, ему такому
на глаза лучше не попадать...
Чекан тяжело обвел налитым взглядом жмущихся к стенам, приметил
пытающегося укрыться за чужими спинами Хоря, процедил злобно:
- Ты почему здесь? Я тебе где велел быть?
- Так я ж не поп, чтоб упокойников караулить, - возмутился Хорь. -
Как принялись холопы князевы с крыши палить, так первая же пуля лапотнику
этому аккурат в лоб угодила.
По бегающим Хоревым глазам было видно, что врет он, что скорее всего
сам порешил проводника, торопясь дорваться до настоящего дела. Это ему
припомнится, и припомнится скоро. Хорь и сам понял, что вранью его никто
не поверил, а потому поторопился перевести разговор на другое:
- А мы, Вася, подарочек тебе припасли, - он стрельнул глазами на
прислонившуюся к стене девушку, подмигнул. - Хороша?
Чекан молчал, морщился, рассматривал валяющуюся возле узких босых
ступней растрепанную толстую книгу, бесформенную груду черного тряпья у
стены, а Хорь торопливо пояснял, что книгу эту боярышня читала при свете
плошки, да выронила, увидев вооруженных, а та, в черном, видать, нянька,
боярином к дочке приставленная. Едва под саблю не подвернулась, старая
дура, чуть в грех не ввела. Да ничего, Бог к скудоумным милостив, жива
осталась, только проку от нее никакого - то ли с перепугу язык у нее
отнялся, то ли так она и уродилась немой...
- Боярин где? - мрачно прервал его Чекан.
Хорь подавился невыговоренным словом, развел руками в растерянности:
- Так ведь не было его тут...
- Не было? Или упустили?
- Не могли упустить, вот те крест! - размашисто осенил себя святым
знамением Хорь. - Все, кто здесь был, здесь и остались. А его среди них
нету. Видать, обманул нас лапотник. Эх, кабы знал, еще бы и не так его...
- Он спохватился, зажал ладонями рот.
Чекан впрочем будто и не заметил обмолвки. Он снова спросил, все так
же хмуро глядя в пол:
- Кого из челяди в живых оставили? Кого выспрашивать будем, где
схоронился боярин?
Хорь поскреб затылок, повздыхал.
- Никого не осталось, - признался он наконец. - Только безъязыкая
эта, да вот она... - его грязный корявый палец ткнулся едва ли не в лицо
боярышни.
Чекан шагнул вперед, наклонился, поднял с пола увесистую, в
деревянный переплет заключенную книгу. Девушка при его приближении плотнее
притиснулась к стене, черты ее исказились - не от страха, от омерзения,
будто бы к лицу ей гада болотного поднесли. С негромким вздохом Василий
перелистнул желтые, трепаные по краям страницы, запинаясь взглядом о
тщательно выписанные киноварью и золотом заглавные буквы. Он немного знал
грамоту и сумел (с трудом, напряженно шевеля губами) разобрать по складам:
"Житие и деяния великомучеников святых".
Тихонько вздыхали переминающиеся у стен опричники, потрескивали
рубиновые лампады перед забранными в прихотливое серебро лицами
бессмертных постников и аскетов, где-то постанывала на сквозняке неплотно
прикрытая дверь...
Время шло; за стенами, верно, уже полной силой налилась беззвездная
ночь, а Чекан все не мог решиться на то неизбежное, которого властно
требовал долг.
А потом Хорь утер ладонью драную рожу, злобно помянул боярскую
челядь, стряхивая на пол красные капли, и Василий рванул себя за бороду,
прогоняя оцепенение безнадежности. Хватит. Тянуть - оно только хуже. Все
равно ведь придется, так что уж сожалениями душу мытарить?
Он зачем-то вновь положил книгу на пол; выпрямляясь, не удержался и
словно ненароком притронулся к содрогнувшемуся девичьему колену. И сразу
понял, что сделал это зря. Скользким червячишкой закопошилась дурная
мысль: приказать всем спать до утра, а самому тайно посадить ее на коня,
да увезти далеко-далеко, где не достанут их ни князь-боярин, ни царский
гнев, ни длинные Малютины руки. Можно бежать к казакам, на Волгу или в
Приднепровье, а можно и в Литву, к Курбскому. Тот примет, поди не забыл
еще, как отличал Ваську Чекана за удаль под казанскими стенами...
Мысли эти ужаснули его, а вслед за испугом пришла и спасительная
злость на ведьму проклятую, одним видом своим способную подтолкнуть к
измене. И злость на себя. Почти отважиться на ТАКОЕ, и ради чего?! Ради
этой девки?! Да ты хоть сожги сам себя, хоть душу загуби за нее - только
ледяное презрение в ответ получишь. Ох и дурень же ты, Васька... Ох и
дурень...
Он ногой придвинул к себе резную скамью, сел, крепко уперев кулаки в
колени, сумрачно глянул в серые, безразличные ко всему глаза.
- Где родителя твоего искать? Говори!
Молчит. Даже взглядом не снизошла подарить. Сопящий от нетерпения
Хорь кинулся помогать:
1 2 3 4 5
Это уж после дознался ее отец, что человечишко, в зятья ему
набивавшийся, то Малюты Скуратова стольник; что его сам Государь и Великий
Князь московский и всея Руси за молодечество прилюдно в лоб целовал, не
брезгуя худородством. Вот тогда-то и призадумался боярин-князь. А
призадумавшись, заопасался: как бы не вздумалось опричнику разбоем добыть
желаемое. Такому ведь все с рук сойдет... Вот и появился терем-острог в
болотной глуши.
А того и не знал спесивец родовитый, что обласканный царем Малютин
стольник по прозванию Чекан, крещенный Василием, скорей удавится, чем
допустит в голову шалую мысль для собственной утехи воспользоваться
выгодами государевой службы. Много есть таких, которые служат корысти ради
и Чеканову преданность мнят юродством, он же радеет лишь о царевой пользе
и этим горд. И нынче не своей волей, а Малюты Скуратова повелением да
глупостью (а вернее, что изменой) дворового боярского мужика привелось
вновь заглянуть в серые глаза той, что стала причиной страшного его
унижения. Но уж коли привелось, так он вправе взыскать с нее полною мерой.
Вот только хочется ли ему этого? Нет. Хочется другого. Хочется снова
сказать ей то, что шептал он, за день до позора своего прокравшись в
княжеские владения. Тогда она ответила: "Уходи, или крикну людей. Лучше уж
я пса подзаборного решусь полюбить, чем тебя. Чтоб ты захлебнулся в той
невинной крови, что тобою пролита, душегуб!". Это после таких ее слов он
настолько помутился в рассудке, что решился свататься, хотя мог бы не
князю, а Григорию Лукьянычу в ноги упасть, и все бы сложилось иначе...
С глухим рычанием Чекан затряс головой, отгоняя вздорные мысли. Время
ли скулить о привередливой девке, когда не выполнена государева воля?!
Притихшие при его появлении опричники настороженно переглядывались,
кое-кто бочком убрался за дверь: дурит Васька чего-то, серчает, ему такому
на глаза лучше не попадать...
Чекан тяжело обвел налитым взглядом жмущихся к стенам, приметил
пытающегося укрыться за чужими спинами Хоря, процедил злобно:
- Ты почему здесь? Я тебе где велел быть?
- Так я ж не поп, чтоб упокойников караулить, - возмутился Хорь. -
Как принялись холопы князевы с крыши палить, так первая же пуля лапотнику
этому аккурат в лоб угодила.
По бегающим Хоревым глазам было видно, что врет он, что скорее всего
сам порешил проводника, торопясь дорваться до настоящего дела. Это ему
припомнится, и припомнится скоро. Хорь и сам понял, что вранью его никто
не поверил, а потому поторопился перевести разговор на другое:
- А мы, Вася, подарочек тебе припасли, - он стрельнул глазами на
прислонившуюся к стене девушку, подмигнул. - Хороша?
Чекан молчал, морщился, рассматривал валяющуюся возле узких босых
ступней растрепанную толстую книгу, бесформенную груду черного тряпья у
стены, а Хорь торопливо пояснял, что книгу эту боярышня читала при свете
плошки, да выронила, увидев вооруженных, а та, в черном, видать, нянька,
боярином к дочке приставленная. Едва под саблю не подвернулась, старая
дура, чуть в грех не ввела. Да ничего, Бог к скудоумным милостив, жива
осталась, только проку от нее никакого - то ли с перепугу язык у нее
отнялся, то ли так она и уродилась немой...
- Боярин где? - мрачно прервал его Чекан.
Хорь подавился невыговоренным словом, развел руками в растерянности:
- Так ведь не было его тут...
- Не было? Или упустили?
- Не могли упустить, вот те крест! - размашисто осенил себя святым
знамением Хорь. - Все, кто здесь был, здесь и остались. А его среди них
нету. Видать, обманул нас лапотник. Эх, кабы знал, еще бы и не так его...
- Он спохватился, зажал ладонями рот.
Чекан впрочем будто и не заметил обмолвки. Он снова спросил, все так
же хмуро глядя в пол:
- Кого из челяди в живых оставили? Кого выспрашивать будем, где
схоронился боярин?
Хорь поскреб затылок, повздыхал.
- Никого не осталось, - признался он наконец. - Только безъязыкая
эта, да вот она... - его грязный корявый палец ткнулся едва ли не в лицо
боярышни.
Чекан шагнул вперед, наклонился, поднял с пола увесистую, в
деревянный переплет заключенную книгу. Девушка при его приближении плотнее
притиснулась к стене, черты ее исказились - не от страха, от омерзения,
будто бы к лицу ей гада болотного поднесли. С негромким вздохом Василий
перелистнул желтые, трепаные по краям страницы, запинаясь взглядом о
тщательно выписанные киноварью и золотом заглавные буквы. Он немного знал
грамоту и сумел (с трудом, напряженно шевеля губами) разобрать по складам:
"Житие и деяния великомучеников святых".
Тихонько вздыхали переминающиеся у стен опричники, потрескивали
рубиновые лампады перед забранными в прихотливое серебро лицами
бессмертных постников и аскетов, где-то постанывала на сквозняке неплотно
прикрытая дверь...
Время шло; за стенами, верно, уже полной силой налилась беззвездная
ночь, а Чекан все не мог решиться на то неизбежное, которого властно
требовал долг.
А потом Хорь утер ладонью драную рожу, злобно помянул боярскую
челядь, стряхивая на пол красные капли, и Василий рванул себя за бороду,
прогоняя оцепенение безнадежности. Хватит. Тянуть - оно только хуже. Все
равно ведь придется, так что уж сожалениями душу мытарить?
Он зачем-то вновь положил книгу на пол; выпрямляясь, не удержался и
словно ненароком притронулся к содрогнувшемуся девичьему колену. И сразу
понял, что сделал это зря. Скользким червячишкой закопошилась дурная
мысль: приказать всем спать до утра, а самому тайно посадить ее на коня,
да увезти далеко-далеко, где не достанут их ни князь-боярин, ни царский
гнев, ни длинные Малютины руки. Можно бежать к казакам, на Волгу или в
Приднепровье, а можно и в Литву, к Курбскому. Тот примет, поди не забыл
еще, как отличал Ваську Чекана за удаль под казанскими стенами...
Мысли эти ужаснули его, а вслед за испугом пришла и спасительная
злость на ведьму проклятую, одним видом своим способную подтолкнуть к
измене. И злость на себя. Почти отважиться на ТАКОЕ, и ради чего?! Ради
этой девки?! Да ты хоть сожги сам себя, хоть душу загуби за нее - только
ледяное презрение в ответ получишь. Ох и дурень же ты, Васька... Ох и
дурень...
Он ногой придвинул к себе резную скамью, сел, крепко уперев кулаки в
колени, сумрачно глянул в серые, безразличные ко всему глаза.
- Где родителя твоего искать? Говори!
Молчит. Даже взглядом не снизошла подарить. Сопящий от нетерпения
Хорь кинулся помогать:
1 2 3 4 5