почему отца малолетнего ребенка – не убийцу и не насильника – держат в Бутырках на строгом режиме и неделю напролет пытают ночными допросами? Я выразил уверенность, что после такого звонка независимая прокуратура, совершенно независимо, отпустит Титова под подписку о невыезде – примерно через полчаса.
Президент выслушал меня и спросил:
– Виктор Анатольевич, вы что же, хотите, чтобы мы вернулись к телефонному праву?
И серые глаза его снова сверкнули на меня немыслимой чистоты голубым цветом. В продолжение трехчасовой беседы невинность этих глаз смущала нас, многогрешных, не однажды – пока наконец не окрепло ощущение, что президент просто валяет с нами ваньку. А что еще оставалось думать? Скажем, на напоминание о своей как минимум моральной ответственности за действия назначенного им Генпрокурора Путин среагировал мгновенно:
– Я Устинова не назначал.
Неполная дюжина журналистов НТВ, услышав такое, сильно удивились.
– Его назначил Совет Федерации, – пояснил президент. – А я им его только представил…
И развел руками. Ап!
Этот фокус (подмену сути дела его формальной стороной) президент за время беседы успел показать нам еще несколько раз. Особенно хорош был диалог насчет знаменитой прокурорской квартиры стоимостью почти полмиллиона долларов, квартиры, по прихоти судьбы доставшейся г-ну Устинову совершенно бесплатно.
– Разве имеет право прокурор получать подарки от подследственного? – задал я, надо признать, вполне риторический вопрос.
– Вы имеете в виду Бородина? – уточнил Путин. Я подтвердил его догадку.
– Ну что вы, – успокоил меня президент России. – Устинов не получал квартиру от Бородина!
Одиннадцать журналистов НТВ удивились еще сильнее.
– Он получил квартиру от Управления делами президента!.
Больше мы ничему не удивлялись.
Владимир Владимирович умело и даже как-то весело валял ваньку, и только по одному поводу его постоянно пробивало на искренность: при слове «Гусинский» президентские глаза начинали светиться белым светом ненависти, и я, как Станиславский, шептал: верю!
Что-то между ними было…
Потом Президент вспоминал о своем статусе – и глаза его принимали прежний небесный цвет. Да и какое, действительно, дело президенту огромной державы до «спора хозяйствующих субъектов»? Ни-ка-ко-го! Вот только детали вопроса Владимир Владимирович почему-то знал назубок – суммы кредитов, даты судов, проценты акций… Мы – не знали, а он – знал. Время от времени Путин (видимо, в порядке аутотренинга) повторял тезис о независимости бизнеса и прокуратуры, не забывая при этом честно глядеть в глаза Светы Сорокиной, которая, идя к Путину, в президентских дверях столкнулась как раз с Генпрокурором.
Нам было неловко, а на президенте, в ясном свете зимнего дня, лившемся в просторные кремлевские окна, сверкала божья роса.
Как поступает человек, которому раз за разом лгут в лицо? В самом тихом случае – он просто встает и уходит. Наверное, так и надо было сделать, но никто не решился (все-таки президент России!), и мы просидели три с половиной часа. Пару раз, кажется, я терял дистанцию и срывался. Я устал так, будто на мне все эти три часа возили воду; ребята сидели подавленные; на Светлане лица не было. А Президент был бодр, корректен и обаятелен – и прощаясь, всех еще раз обошел и за руку попрощался.
Симпатичный человек.
В самом начале той встречи, едва только Путин сел напротив нас и начал говорить вступительные слова, Сорокина написала что-то карандашом в блокноте – и придвинула блокнот ко мне. «Все бесполезно», – прочел я. Путь, который нам предстояло пройти за три с половиной часа, она прошла за тридцать пять минут приватной беседы с президентом России.
До встречи в Кремле мы еще питали какие-то иррациональные надежды – 29 января 2001 года поняли, что приговорены. Свет этих голубых глаз дал нам понять, что НТВ не жить.
Могли бы понять и раньше.
Ровно за год до нашей встречи с Путиным, в январе 2000-го, с НТВ ушел Олег Добродеев. Для нас это было громом среди ясного неба – но, как выяснилось впоследствии, его уход был итогом большой работы партии и правительства.
Впрочем, в случае с Добродеевым все не так просто. Фигура Олега Борисовича и его судьба стоят того, чтобы остановиться на них поподробнее.
Мы любили его. Думаю, что имею право так сказать от имени многих энтэвэшников первого и второго призыва. Олег Борисович был для нас больше чем начальник: зайти к нему в кабинет, показать материал или текст, поделиться своими соображениями и услышать его мнение – было нормой и, замечу, удовольствием. Безусловный профессионал и обаятельный человек.
Я числил его своим другом.
Первый тревожный звонок был именно звонком, раздавшимся у меня дома после очередной программы «Итого». В программе прошел очень смешной сюжет про армию, его написали мои коллеги, Юра Исаков и Саша Каряев; их перу принадлежали и «Газеты будущего», и все сюжеты из рубрики «Зоология», но тот удался особенно. До сих пор помню описание призывников, которые, «кося влажным глазом, уходят от призыва на длинных плоскостопых ногах». Чудо!
Добродеев позвонил сразу после программы.
– Витя, – сказал он. – Ты знаешь, я никогда не вмешивался – но мы не имеем права так говорить о своей армии. Идет война…
Я много раз слышал подобное от генералов, считающих образцом гражданской позиции журналиста газету «Красная Звезда», но не думал, что придется объясняться по этому поводу со своими. Я был неприятно Удивлен.
– Ты звонишь как начальство, – уточнил я, – или мы разговариваем?
– Разговариваем, – ответил Олег. Тогда я сказал, что армия эта – не моя, и война не моя. Я спросил Олега, служил ли он. И, поскольку ответ на этот вопрос знал, вкратце рассказал Добродееву, что думаю об этом рабовладельческом институте.
– Нас тут шесть человек, – мягко прервал меня Добродеев. – Вполне референтная группа. И всем очень не понравилось.
Я ответил Олегу, что, видимо, у нас не совпадают референтные группы – и мы договорились обсудить проблему при встрече. Мы оба были расстроены, и не зря. При встрече выяснилось, что наши позиции разнятся не только по «чеченскому вопросу». Добродеев видел главную угрозу России в центробежных тенденциях – а мне всегда казалось, что главная угроза ей – распад нравов в Кремле и тамошняя имперская практика, благодаря которой центробежные тенденции, разумеется, нарастают. Я сказал это, и Добродеев поморщился.
Примерно в те же месяцы, говоря о балканском кризисе, он заметил, что Милошевич, конечно, негодяй, но Россия все равно должна быть на его стороне, иначе…
– Мы можем потерять Балканы, – сообщил Олег, и я впервые расслышал в его голосе геополитическую озабоченность. Но мы были друзьями, и я еще мог позволить себе снижение тона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14