Расспрашивать ее ни о чем я не стал. Нажав на кнопку «Б», которая на самом деле была кнопкой «А», я назвал номер.
— Кто там? Кто там? Кого надо? — услышал я громкий испуганный голос тети Ыры. Она всегда говорила в трубку таким тоном, будто абонент стоит за дверью квартиры с топором в руке. Всю жизнь она не могла привыкнуть к телефону. Узнав мой голос и узнав, что я в госпитале, она расплакалась, потом успокоилась и стала торопливо сообщать новости. От Кости писем пока что нет. Дядя Личность дней десять тому назад зашел на квартиру на полчасика. Он в военной форме, поздоровел, не пьет; сам о себе сказал, что был свинья свиньей, а теперь ради такого дела человеком стал.
— А Леля не заходила?
— Барышня твоя? Как же, как же, заходила! Дай бог памяти, сегодня воскресенье… Во вторник, пять дней тому назад заходила. Сказала, на окопы ее посылают, сказала, что тетя ее тоже на окопах, только не припомню где.
— А Леля где?
— Она там, где я в доме отдыха запрошлый год отдыхала. Только чуть-чуть в сторонку. Она адрес тут оставила, я тебе принесу.
Отдыхала тетя Ыра в Сестрорецке, это я помнил. Она всей квартире уши прожужжала этим домом отдыха — ей там очень понравилось. Значит, Леля где-то недалеко оттуда.
— А тебя как отыскать? — спросила тетя Ыра. — Я, может, к тебе соберусь.
Над телефоном висел свежеприколотый рукописный плакат «Не раскрывай адресов! Береги военную тайну! Враг подслушивает!». Под текстом был изображен молодой красноармеец с телефонной трубкой, а в другом углу плаката — смеющаяся девушка, тоже с трубкой. Между ними, в каком-то таинственном сводчатом подвале, сидел на ящике шпион. Телефонный провод входил в одно его ухо и выходил из другого. Шпион был в штатском, на зеленых губах его играла злорадная улыбка. Плакат этот рисовал, наверно, какой-нибудь выздоравливающий или легкораненый. Я стал иносказательно объяснять тете Ыре, как найти меня. Она, очевидно, поняла.
— Папирос-то принесть? — спросила она. — Курить на фронте не бросил?
— Пожалуйста, тетя Ыра! Каких угодно.
— Да уж по средствам принесу, «казбегов» и «пальмиров» от меня не жди… Ну, до свиданья.
Я повесил трубку. Мне вдруг так захотелось курить, что даже во рту сухо стало. С тех пор как меня садануло этой чертовой доской, я не сделал ни одной затяжки. Сперва я был без сознания, а потом, когда пришел в себя, мне было ни до чего, и уж никак не до курева.
— Больше не будете говорить? — спросила санитарка тихим, безразличным голосом.
— Нет, больше не с кем. Спасибо вам большое. Понимаете, до дому наконец дозвонился. Думал, что…
Девушка уткнулась лицом в ладони, стала тихо всхлипывать. Я стоял около нее, не зная, что мне делать. Никаких слов, чтоб ей стало легче, придумать я не мог. Я отошел от ее белого столика с чувством вины. «Ничего-ничего не могу для нее сделать, — подумал я. — Пусть сейчас она отплачется, а потом пусть всегда-всегда все у нее будет хорошо».
По пути в свою палату я зашел в курилку, длинную и узкую комнату перед уборной. Здесь был госпитальный клуб, народу — полным-полно, дым стоял — хоть ножом режь. Какой-то ходячий раненый досказывал анекдот. Анекдот был глупый и мирный, военных еще не успели придумать… «А он по стеночке, по стеночке взял да и вышел. Это про покойника-то!» Все стали хохотать. Мне припомнилась курилка в техникуме и как мы бегали туда каждый перерыв все четверо. Впереди несся Володька, за ним я с Костей, а Гришка, самый степенный, трусил рысцой позади. Здесь, в госпитальной курилке, такой же табачный дым, и стены такого же цвета, и разговорчики похожи. Только на окне — шторы из синей бумаги: светомаскировка. И если приподнять уголок шторы и заглянуть — ничего не увидишь. Ни огонька, ни лучика. Как в финскую. Только тогда затемнение быстро кончилось. А когда кончится это затемнение?
Я выбрал курящего помоложе и подобродушнее на вид и попросил оставить «сорок». Когда затянулся, голова сладко закружилась, сердце захолонуло. Будто нырнул в глубокий и теплый омут. Потом все быстро прошло, и я понял, что вот теперь-то я совсем окреп, и что скоро и рука совсем заживет, и что пора психически готовиться к выписке.
Тетя Ыра пришла через день.
Я сидел на койке и читал «Саламбо» Флобера, когда она вошла в сопровождении дежурной сестры. В руках тетя Ыра держала клеенчатую темно-зеленую кошелку. Поклонившись всем обитателям палаты, она выложила на мою койку пять пачек «Звездочки», пачку печенья «Школьник» и банку крабов «Чатка». Когда сестра вышла из палаты, тетя Ыра очень быстро и ловко вынула из своей кошелки четвертинку водки и сунула мне под подушку.
— Солдату не грех водочки выпить, если в меру, — сказала она. — А крабы эти тебе от инженерши нашей. Она их банок тридцать купила, они свободно продаются… Некоторые, которым денег девать некуда, запасаются… И сухари некоторые сушат… Только сухариками-то не спасешься, потому все в руце божией. Как он распорядится — так и будет… А вас тут как кормят?
— Кормят нормально, жаловаться нельзя, — ответил я. — А на гражданке поджимает, говорят, с продовольствием?
— Поджимает, но ничего. Жить можно… Только дальше что будет? Сводки непонятные пошли, не разберешь, где немцы сейчас… Слухи идут, что они близко к городу… В семнадцатую квартиру двух беженок вселили из Елизаветина. А Елизаветино — это ж близко совсем.
Мы вышли в коридор.
— А как Леля выглядит? — спросил я. — Она здорова?
— Больной не выглядит, — ответила тетя Ыра. — Серьезная барышня. Порядочная, видать. Не то что иные вертихвостки… Хотя, если правду сказать, теперь и вертихвостки кой-какие за ум взялись. Вот Симку взять из девятнадцатого номера… Все, бывало, на темной лестнице с ребятами хороводилась, а теперь ночами на крыше дежурит, строгая стала. И убежище рыла со всеми вчера… Я тоже вчера после работы в Соловьевском саду укрытия копала. От жакта послали… Господи, чуть адреска-то не забыла тебе отдать. — И она откуда-то из-за пазухи вытащила бумажку, где Лелиной рукой был написан ее окопный адрес. Название деревни было незнакомое, но тетя Ыра тут же сказала, что это где-то недалеко от Сестрорецка и Белоострова.
Мне хотелось вытянуть из тети Ыры еще что-нибудь про Лелю, но тетя Ыра слишком мало ее знала. Леля была для нее «порядочной барышней», только и всего. Тетю Ыру больше интересовали другие люди.
— …А Камышова-то из двадцать девятого номера поначалу раз по десять в милицию с улицы таскали, — повествовала она. — Он лицом на заграничного шпиона очень похож, да еще в брюках этих навыпуск, в гульфах — чистый диверсант. Как выйдет из дому в магазин — двух домов не пройдет, к нему сразу же женщина какая-нибудь привяжется: «Пройдемте-ка в милицию, проверьтесь на личность!» Тут другие еще подойдут, обступят — и в пятнадцатое отделение тянут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
— Кто там? Кто там? Кого надо? — услышал я громкий испуганный голос тети Ыры. Она всегда говорила в трубку таким тоном, будто абонент стоит за дверью квартиры с топором в руке. Всю жизнь она не могла привыкнуть к телефону. Узнав мой голос и узнав, что я в госпитале, она расплакалась, потом успокоилась и стала торопливо сообщать новости. От Кости писем пока что нет. Дядя Личность дней десять тому назад зашел на квартиру на полчасика. Он в военной форме, поздоровел, не пьет; сам о себе сказал, что был свинья свиньей, а теперь ради такого дела человеком стал.
— А Леля не заходила?
— Барышня твоя? Как же, как же, заходила! Дай бог памяти, сегодня воскресенье… Во вторник, пять дней тому назад заходила. Сказала, на окопы ее посылают, сказала, что тетя ее тоже на окопах, только не припомню где.
— А Леля где?
— Она там, где я в доме отдыха запрошлый год отдыхала. Только чуть-чуть в сторонку. Она адрес тут оставила, я тебе принесу.
Отдыхала тетя Ыра в Сестрорецке, это я помнил. Она всей квартире уши прожужжала этим домом отдыха — ей там очень понравилось. Значит, Леля где-то недалеко оттуда.
— А тебя как отыскать? — спросила тетя Ыра. — Я, может, к тебе соберусь.
Над телефоном висел свежеприколотый рукописный плакат «Не раскрывай адресов! Береги военную тайну! Враг подслушивает!». Под текстом был изображен молодой красноармеец с телефонной трубкой, а в другом углу плаката — смеющаяся девушка, тоже с трубкой. Между ними, в каком-то таинственном сводчатом подвале, сидел на ящике шпион. Телефонный провод входил в одно его ухо и выходил из другого. Шпион был в штатском, на зеленых губах его играла злорадная улыбка. Плакат этот рисовал, наверно, какой-нибудь выздоравливающий или легкораненый. Я стал иносказательно объяснять тете Ыре, как найти меня. Она, очевидно, поняла.
— Папирос-то принесть? — спросила она. — Курить на фронте не бросил?
— Пожалуйста, тетя Ыра! Каких угодно.
— Да уж по средствам принесу, «казбегов» и «пальмиров» от меня не жди… Ну, до свиданья.
Я повесил трубку. Мне вдруг так захотелось курить, что даже во рту сухо стало. С тех пор как меня садануло этой чертовой доской, я не сделал ни одной затяжки. Сперва я был без сознания, а потом, когда пришел в себя, мне было ни до чего, и уж никак не до курева.
— Больше не будете говорить? — спросила санитарка тихим, безразличным голосом.
— Нет, больше не с кем. Спасибо вам большое. Понимаете, до дому наконец дозвонился. Думал, что…
Девушка уткнулась лицом в ладони, стала тихо всхлипывать. Я стоял около нее, не зная, что мне делать. Никаких слов, чтоб ей стало легче, придумать я не мог. Я отошел от ее белого столика с чувством вины. «Ничего-ничего не могу для нее сделать, — подумал я. — Пусть сейчас она отплачется, а потом пусть всегда-всегда все у нее будет хорошо».
По пути в свою палату я зашел в курилку, длинную и узкую комнату перед уборной. Здесь был госпитальный клуб, народу — полным-полно, дым стоял — хоть ножом режь. Какой-то ходячий раненый досказывал анекдот. Анекдот был глупый и мирный, военных еще не успели придумать… «А он по стеночке, по стеночке взял да и вышел. Это про покойника-то!» Все стали хохотать. Мне припомнилась курилка в техникуме и как мы бегали туда каждый перерыв все четверо. Впереди несся Володька, за ним я с Костей, а Гришка, самый степенный, трусил рысцой позади. Здесь, в госпитальной курилке, такой же табачный дым, и стены такого же цвета, и разговорчики похожи. Только на окне — шторы из синей бумаги: светомаскировка. И если приподнять уголок шторы и заглянуть — ничего не увидишь. Ни огонька, ни лучика. Как в финскую. Только тогда затемнение быстро кончилось. А когда кончится это затемнение?
Я выбрал курящего помоложе и подобродушнее на вид и попросил оставить «сорок». Когда затянулся, голова сладко закружилась, сердце захолонуло. Будто нырнул в глубокий и теплый омут. Потом все быстро прошло, и я понял, что вот теперь-то я совсем окреп, и что скоро и рука совсем заживет, и что пора психически готовиться к выписке.
Тетя Ыра пришла через день.
Я сидел на койке и читал «Саламбо» Флобера, когда она вошла в сопровождении дежурной сестры. В руках тетя Ыра держала клеенчатую темно-зеленую кошелку. Поклонившись всем обитателям палаты, она выложила на мою койку пять пачек «Звездочки», пачку печенья «Школьник» и банку крабов «Чатка». Когда сестра вышла из палаты, тетя Ыра очень быстро и ловко вынула из своей кошелки четвертинку водки и сунула мне под подушку.
— Солдату не грех водочки выпить, если в меру, — сказала она. — А крабы эти тебе от инженерши нашей. Она их банок тридцать купила, они свободно продаются… Некоторые, которым денег девать некуда, запасаются… И сухари некоторые сушат… Только сухариками-то не спасешься, потому все в руце божией. Как он распорядится — так и будет… А вас тут как кормят?
— Кормят нормально, жаловаться нельзя, — ответил я. — А на гражданке поджимает, говорят, с продовольствием?
— Поджимает, но ничего. Жить можно… Только дальше что будет? Сводки непонятные пошли, не разберешь, где немцы сейчас… Слухи идут, что они близко к городу… В семнадцатую квартиру двух беженок вселили из Елизаветина. А Елизаветино — это ж близко совсем.
Мы вышли в коридор.
— А как Леля выглядит? — спросил я. — Она здорова?
— Больной не выглядит, — ответила тетя Ыра. — Серьезная барышня. Порядочная, видать. Не то что иные вертихвостки… Хотя, если правду сказать, теперь и вертихвостки кой-какие за ум взялись. Вот Симку взять из девятнадцатого номера… Все, бывало, на темной лестнице с ребятами хороводилась, а теперь ночами на крыше дежурит, строгая стала. И убежище рыла со всеми вчера… Я тоже вчера после работы в Соловьевском саду укрытия копала. От жакта послали… Господи, чуть адреска-то не забыла тебе отдать. — И она откуда-то из-за пазухи вытащила бумажку, где Лелиной рукой был написан ее окопный адрес. Название деревни было незнакомое, но тетя Ыра тут же сказала, что это где-то недалеко от Сестрорецка и Белоострова.
Мне хотелось вытянуть из тети Ыры еще что-нибудь про Лелю, но тетя Ыра слишком мало ее знала. Леля была для нее «порядочной барышней», только и всего. Тетю Ыру больше интересовали другие люди.
— …А Камышова-то из двадцать девятого номера поначалу раз по десять в милицию с улицы таскали, — повествовала она. — Он лицом на заграничного шпиона очень похож, да еще в брюках этих навыпуск, в гульфах — чистый диверсант. Как выйдет из дому в магазин — двух домов не пройдет, к нему сразу же женщина какая-нибудь привяжется: «Пройдемте-ка в милицию, проверьтесь на личность!» Тут другие еще подойдут, обступят — и в пятнадцатое отделение тянут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76