— Я слыхал, что есть какая-то книга, где Пятизайцев сам о себе рассказывает, — смущенно признался Костя. — Но я ее не читал. Меня те книги интересуют, где о кулинарии земной речь идет.
15. ПРИБЫТИЕ НА ФЕМИДУ
За двое суток до моего прибытия на Фемиду подкатилась ко мне новая волна страха. Теперь салон звездолета казался мне безопасно-уютным местечком — век бы прожил здесь среди: мирных подкидышей и симпатичных стюардесс. Все предстоящее впереди стало для меня темной могильной ямой, куда меня вскоре столкнут (о, глупость моя!) по моему же желанию. Последнюю ночь своего пребывания в звездолете я провел без сна. Утром, во время завтрака, Юрик сказал мне:
— Ты, Фима, сегодня имеешь бледный вид. Если бы я не знал, что ты — отпетый герой, я бы подумал, что тебя напугал кто-то.
— Меня сам черт не испугает! — соврал я. — У меня желудок побаливает, я переел вчера.
— То-то у тебя и аппетит сегодня в отлучке… Ну, на Фемиде накушаешься заново!
Я наводил справки — еды там запасено на века. Ты будешь последним едоком в Храме Одиночества. Ведь наша охрана труда установила, что ни один из жителей Кумы не должен больше бывать на Фемиде, поскольку это потрясательно для психики. Через три часа после этого завтрака на телеэкране возникла Фемида. Издали она выглядела эдаким зеленым раем: сплошные леса, не поврежденные цивилизацией. Там ждала меня тишина, о которой я так мечтал на Земле, но теперь я с радостью променял бы эту будущую тишину на самую разнузданную земную музыку.
— Фима, призадумайся в последний раз! — тихо произнес Юрий. — Лучше бы тебе миновать эту планету и лететь со мной на Куму, а потом вертаиуться на Землю твою. Ведь тот ученый-одиночествовед, который сейчас на Фемиде жительствует, улетит с нашим звездолетом домой. Ты будешь там одинок, как перстень! Тебя поджидает там девятая степень одиночества! Предпоследняя!
— А последняя какова?
— Десятая степень — это когда субъект уже в могиле.
— Не пужай меня, Юрик!
Я еще живой покуда,
Я еще в расцвете лет,
А помру — и знать не буду,
Что меня на свете нет.
В этот момент звездолет снизился над Фемидой. Я надел плащ, взял рюкзак и вместе с Юрием и бортпроводницей направился к внутреннему трапу, ведущему в трюм небесного корабля. Все подкидыши встали со своих мест и склонили головы.
— Они печально сочувствуют тебе, — пояснил Юрик.
Сдерживая дрожь, я отвесил иномирянам бодрый поклон и произнес четверостишие:
Не хороните раньше времени
Того, чья воля не слаба,
Кого булыжником по темени
Еще не трахнула судьба!
Через минуту мы с другом разместились в ладье-лифте. Стюардесса нажала нужную кнопку, в днище корабля раскрылся люк, и мы начали плавно опускаться. Под нами находилось четырехугольное здание с плоской крышей. Стоял ясный день, зеленоватое солнце светило не хуже земного. Из густой лесной чащи доносились завывания неведомых животных. Я вынул из кармана плаща берет и поскорее напялил его себе на голову, чтобы Юрик не заметил, что волосы у меня дыбом встают от страха. Но вот наша небесная ладья плавно опустилась на плоскую, мощенную каменными брусками кровлю. Ближе к ее левому краю находилась надстройка из черного гранита, чем-то напоминающая склеп. Мы вошли в эту надстройку. Почти весь пол в ней занимала массивная стальная плита. Возле нее торчали из пола две широкие клавиши, на которых виднелись какие-то письмена. Юрик нажал ногой одну из них и пояснил мне, что этим он подал одиночествоведу сигнал о нашем прибытии. Затем нажал на другую, и стальная плита плавно встала на попа. Я увидал каменную лестницу, уходящую в глубь здания. По ней, перепрыгивая через ступеньки, бежал к нам седой иномирянин с портфелем в руке. Он подскочил к нам, нервически дрожа, прокудахтал что-то и устремился к лифту-ладье. Там, кинув портфель к ногам, он сел на скамейку, обеими руками вцепился в поручни и с каким-то нелепо-обрадованным видом стал вслушиваться в злобные завывания неведомых зверей. Юрик направился к ученому и, указав на меня, стал ему что-то втолковывать. Тот отвечал отрывисто и хрипло, лицо его судорожно подергивалось.
— Серафим, — обратился ко мне Юрий, — этот одиночествовед катастрофически запрещает тебе отбывать срок здесь! Он здесь обленился, обмишулился, обезволел, обессилел, оседовласился, одурел, опупел, ополоумел, одичал от окаянного одиночества.
— Юра, но ведь там безопаснее, чем в лесу. И потом этот ученый не знает таких слов, это земные слова. Это ты, Юрик, от себя брешешь.
— Ну и пусть от себя! Один наш мудрец так сказал: «Малая ложь, приплюсованная к большой правде, делает правду более убедительной…» Но я вижу, что тебя, отважного, не уговоришь. Однако имей в виду: эта дверь, — он указал рукой на стоявшую вертикально плиту, — открывается только снаружи. Изнутри ты ее не откроешь.
После этого мой друг подошел к ученому, что-то сказал ему, и тот нехотя повел нас вниз по лестнице. Первым делом он стал ходить с нами по длиннющим коридорам тех этажей, где находились кельи — бывшие камеры. Замков на дверях нет — заходи в любую. Все они были абсолютно одинаковы. Окон не имелось ни в кельях, ни в коридорах, но потолки, стены и полы излучали ровный, спокойный свет. Голоса наши звучали приглушенно, а шагов вовсе не было слышно, поскольку здание построено из особых звукопоглощающих стройматериалов.
Ученый-одиночествовед вел себя нервно, ему явно не терпелось на крышу. Я понял, что мне надо поскорее выбрать себе жилплощадь. Когда мы, шагая по коридору на втором этаже, дошли до того места, где коридор поворачивает под прямым углом вправо, я отсчитал двенадцать дверей — и открыл тринадцатую. 13 — число-сирота, обижают его люди, всякие пакости ему приписывают. А я его жалею, стараюсь оказать ему доверие. И за это оно иногда мне помогает. Однажды мы с Настей на билет No 13 холодильник по денежно-вещевой лотерее выиграли.
Стандартная келья-камера имела неплохую меблировку: письменный стол, стул, кровать, возле нее — ночной столик. Узенькая дверь вела в санузел, где находились душ, умывальник и унитаз. Водопровод был в полной исправности. Но меня огорчило, что зеркала нет. И тут ученый-одиночествовед пояснил мне — через Юрика, — что во всем Храме Одиночества нет ни единого зеркала. Ведь ежели кто-то видит свое отражение, то это уже не полное одиночество.
Я положил рюкзак на стул, топор на ночной столик, повесил плащ и берет на маленькую вешалку у входа в санузел, а затем поинтересовался, где мне добыть матрас, одеяло, подушку, простыню, — ведь кровать-то голая. Юрик потараторил с ученым и объяснил мне, что беспокоиться незачем, здесь имеется обслуживающий персонал, автоматические существа. Они — безмолвные, бессловесные, беззвучные, бесшумные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25