Вещь вроде сама, без слов, рассказывает о себе, показывает, что она может.
-- И что она может, Дим?
-- Комфорт, Толик! Все вещи дают комфорт. Вот проходишь ты мимо кресла, и оно тебе рассказывает, как хорошо в нем сидеть, вытянув ноги и покачиваясь. Словно чувствуешь эту негу, расслабленность, хотя никогда в него и не садился. Халаты и рубашки заставляют почувствовать кожей шелковистость и мягкость ткани. Обеденный стол приглашает тебя поесть. Пляжный шезлонг напоминает о том, как хорошо загорать под солнцем, у воды. А сколько еще всего - всякие тарелочки, чашечки, кастрюлечки разные, термосочки для кофе... Пройдешь еще куда-то, а там подушечки, коврики пушистенькие, гобелены, покрывала, мягкие тапочки... Каждая вещь, Толик, рассказывает о комфорте, поет о комфорте, кричит о комфорте. И я без этого комфорта уже не могу жить. Поймала меня Беатрис, поймала крепко -накрепко.
Дима помолчал, тяжело оперев голову на руки.
-- Так вот - что-то со мной произошло с тех пор. Чувства мои, Толик, поменялись. Раньше чувства у меня были наши, простые, русские. Я простую жизнь любил, Светку свою любил, мамку любил. Никакого говна вокруг себя не замечал, ни про какой Париж не думал. О карьере музыкальной мечтал. А теперь все поменялось. Ведь Беатрис действительно сделала из меня звезду. Я ведь не только на пизде у Беатрис играю - мы еще и с нормальными концертами всюду выступаем. Мне бы радоваться - а я не могу. Онемела душа, и нет в ней тех чувств, что раньше были. Я теперь только от буржуйского комфорта радость чувствую - да нет, даже не радость, а сам не знаю что. Нет, это не радость. Радость была ярко-красного цвета. А это чувство не красное, а скорее коричневое, как шоколад. Вот только этот комфорт шоколадного цвета я теперь и чувствую. А все остальное, все что яркое, красное - я теперь чувствовать разучился. Светка плачет: Димчик, почему ты стал такой неласковый? Почему тебе не нравится, каким мылом я помылась, зачем ты ко мне придираешься? А я не могу, Толик. Пахнет от Светки дешевым мылом, которым она умывалась, а я теперь сильно разборчивый стал, и запах дешевизны меня раздражает. Жалко мне Светку, а сделать ничего не возможно, все рушится. Засосала меня Беатрис, засосала буржуйская жизнь неестественная, и скоро наверное совсем засосет, как Олега Семеркина. Да ну и хуй с ним, все равно уже менять что-либо поздно.
Дмитрий налил себе полную стопку и размашисто выпил.
-- Да купи ты Светке нормального мыла, тряпок накупи, всего, что надо! Всего делов то!-- возмутился я.
-- Не в мыле дело, Толик! -- грустно улыбнулся Дмитрий -- Мозги я новые Светке не куплю. У нее все потребности, все чувства старые остались. Ну не может она и не знает, не умеет жить дорогой жизнью, и не надо ей это, как и мне раньше было не надо. Не в вещах это, а в голове. Ведь Светка даже теми вещами какие есть, пользуется как сирота, не видит она в вещах сияния, не расслабляется, комфорта не чувствует. Я тоже раньше так вокруг вещей ходил, а отмякнуть телом, расслабиться и попасть в саму вещь, как буржуи умеют, так я не умел. А теперь научился, и не могу со Светкой рядом. У ней дома мебель дешевая, простенькая, но я все равно - сяду на диванчик, ноги вытяну, размякну, хорошо мне так, уже и про Светку забываю. Если бы она тоже могла рядом со мной так! Но она не может. Вроде, сидит рядом, но такая вся по-нашему, по-старому напряженная, такая далекая от меня! Потому что напряженная она от бедной жизни, и не может войти в сияние вещи. Чтобы войти в вещь, надо или сразу богатым родиться, или надо чтобы жизнь тебя долго ебала по нотам, как я Беатрис. Тогда расслабление приходит, рано или поздно. А Светка чувствует, что уплыл я от нее на белой лодочке, сижу рядом, а меня вроде и нет. Берет она меня за руки, по лицу гладит, плачет: Димчик, ты меня любишь? Люблю, отвечаю, Светуля, очень люблю! А сам в это время вспоминаю, как кончаю Беатрис на морду и ладонью размазываю целых полтакта. Слушай, Толик! Не могу я больше терпеть такую пытку! Ты нормальный мужик, я смотрю, работой замордованный, нихуя не испорченный. Забери у меня Светку, она замечательная девчонка, красивая, ласковая, верная. Забери! Если не хочешь не женись. Просто повстречайся с ней, чтобы только она скорее меня забыла. Не хочу я портить ей жизнь, а жить я с ней нормально уже не смогу. Ты ведь меня случайно в троллейбусе увидел. Так-то обычно я в троллейбусе уже и не езжу. Это я как раз от Светки возвращаюсь, я к ней на лимузине Беатрис ездить не могу. Вроде, пока в троллейбусе до нее доедешь - уже как-то и дома у Светки кажется более нормально. И то - как зайду, сразу первая мысль: дешевый дом, дешевая квартира, запахи дешевые, и сама Светка... Господи, я себя сколько раз по щекам за такие мысли хлестал, но ведь мыслям не прикажешь, они сами по себе! А Светка - она замечательная, смотри какая!
Дмитрий вынул и показал мне фотографию. Со снимка на меня глянула красивая светловолосая девушка с тонкими, нежными чертами лица и грустными голубыми глазами.
-- Я тебе ее телефон напишу с другой стороны. -- Дмитрий вынул дорогую иностранную авторучку, написал рядок цифр и передал фото мне. -- Ну что, позвонишь?
-- Дим, я подумаю. Я со своей подругой рассорился три месяца назад, она вроде теперь встречается Костей Панкратовым. Есть у нас в районе такой джазмен, соло-гитарист. Но я еще не знаю, как у нас выйдет.
Дима посмотрел на счет, невесть когда принесенный официантом, порылся в карманах, достал кучу бумажек, среди которых были бельгийские и французские франки, доллары, немецкие марки и еще какие-то цвета. Дмитрий отобрал рубли, смял иностранные бумажки и небрежно сунул обратно в карман. Я достал кошелек, отсчитал свою долю и протянул Дмитрию. Он запротестовал, что для него это вообще не сумма, и что он денег не возьмет. В ответ на это я аккуратно провел твердыми костяшками пальцев по Диминым ребрам и угрюмо осведомился:
-- Это что значит - "не возьму"? Ты Дим, что, в ебальничек давно не получал?
Дмитрий вздохнул, улыбнулся, взял деньги и спрятал в карман, после чего протянул мне не одну, а сразу обе руки. Я взял Димку за руки и сжал со всей силы, на которую был способен. Да, этот парень действительно уже был не здешний. Он стоял рядом со мной, мы сжимали друг другу руки, но нас разделяла незримая граница света и тени, невидимый барьер, переступая который, отдаешь свою душу вещам, и начинаешь слушать их песнь комфорта, гимн изобилия, кантату пресыщения, душа твоя отдаляется от живых людей, и нет - нет уже возврата назад. Никогда, никогда!
Мы разняли руки, вышли из кафе и потеряли друг друга из виду. "Мы странно встретились и странно разойдемся"... Эх жизнь, ебать ее по нотам!
Я шел домой пешком по вечереющему городу, не замечая машин и прохожих, и думал, мучительно думал о том, какая же на самом деле жизнь является правильной, и по каким нотам ее ебать, чтобы не засосало еще до финального аккорда, и чтобы во время финального аккорда не оказаться обспусканным с головы до ног.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
-- И что она может, Дим?
-- Комфорт, Толик! Все вещи дают комфорт. Вот проходишь ты мимо кресла, и оно тебе рассказывает, как хорошо в нем сидеть, вытянув ноги и покачиваясь. Словно чувствуешь эту негу, расслабленность, хотя никогда в него и не садился. Халаты и рубашки заставляют почувствовать кожей шелковистость и мягкость ткани. Обеденный стол приглашает тебя поесть. Пляжный шезлонг напоминает о том, как хорошо загорать под солнцем, у воды. А сколько еще всего - всякие тарелочки, чашечки, кастрюлечки разные, термосочки для кофе... Пройдешь еще куда-то, а там подушечки, коврики пушистенькие, гобелены, покрывала, мягкие тапочки... Каждая вещь, Толик, рассказывает о комфорте, поет о комфорте, кричит о комфорте. И я без этого комфорта уже не могу жить. Поймала меня Беатрис, поймала крепко -накрепко.
Дима помолчал, тяжело оперев голову на руки.
-- Так вот - что-то со мной произошло с тех пор. Чувства мои, Толик, поменялись. Раньше чувства у меня были наши, простые, русские. Я простую жизнь любил, Светку свою любил, мамку любил. Никакого говна вокруг себя не замечал, ни про какой Париж не думал. О карьере музыкальной мечтал. А теперь все поменялось. Ведь Беатрис действительно сделала из меня звезду. Я ведь не только на пизде у Беатрис играю - мы еще и с нормальными концертами всюду выступаем. Мне бы радоваться - а я не могу. Онемела душа, и нет в ней тех чувств, что раньше были. Я теперь только от буржуйского комфорта радость чувствую - да нет, даже не радость, а сам не знаю что. Нет, это не радость. Радость была ярко-красного цвета. А это чувство не красное, а скорее коричневое, как шоколад. Вот только этот комфорт шоколадного цвета я теперь и чувствую. А все остальное, все что яркое, красное - я теперь чувствовать разучился. Светка плачет: Димчик, почему ты стал такой неласковый? Почему тебе не нравится, каким мылом я помылась, зачем ты ко мне придираешься? А я не могу, Толик. Пахнет от Светки дешевым мылом, которым она умывалась, а я теперь сильно разборчивый стал, и запах дешевизны меня раздражает. Жалко мне Светку, а сделать ничего не возможно, все рушится. Засосала меня Беатрис, засосала буржуйская жизнь неестественная, и скоро наверное совсем засосет, как Олега Семеркина. Да ну и хуй с ним, все равно уже менять что-либо поздно.
Дмитрий налил себе полную стопку и размашисто выпил.
-- Да купи ты Светке нормального мыла, тряпок накупи, всего, что надо! Всего делов то!-- возмутился я.
-- Не в мыле дело, Толик! -- грустно улыбнулся Дмитрий -- Мозги я новые Светке не куплю. У нее все потребности, все чувства старые остались. Ну не может она и не знает, не умеет жить дорогой жизнью, и не надо ей это, как и мне раньше было не надо. Не в вещах это, а в голове. Ведь Светка даже теми вещами какие есть, пользуется как сирота, не видит она в вещах сияния, не расслабляется, комфорта не чувствует. Я тоже раньше так вокруг вещей ходил, а отмякнуть телом, расслабиться и попасть в саму вещь, как буржуи умеют, так я не умел. А теперь научился, и не могу со Светкой рядом. У ней дома мебель дешевая, простенькая, но я все равно - сяду на диванчик, ноги вытяну, размякну, хорошо мне так, уже и про Светку забываю. Если бы она тоже могла рядом со мной так! Но она не может. Вроде, сидит рядом, но такая вся по-нашему, по-старому напряженная, такая далекая от меня! Потому что напряженная она от бедной жизни, и не может войти в сияние вещи. Чтобы войти в вещь, надо или сразу богатым родиться, или надо чтобы жизнь тебя долго ебала по нотам, как я Беатрис. Тогда расслабление приходит, рано или поздно. А Светка чувствует, что уплыл я от нее на белой лодочке, сижу рядом, а меня вроде и нет. Берет она меня за руки, по лицу гладит, плачет: Димчик, ты меня любишь? Люблю, отвечаю, Светуля, очень люблю! А сам в это время вспоминаю, как кончаю Беатрис на морду и ладонью размазываю целых полтакта. Слушай, Толик! Не могу я больше терпеть такую пытку! Ты нормальный мужик, я смотрю, работой замордованный, нихуя не испорченный. Забери у меня Светку, она замечательная девчонка, красивая, ласковая, верная. Забери! Если не хочешь не женись. Просто повстречайся с ней, чтобы только она скорее меня забыла. Не хочу я портить ей жизнь, а жить я с ней нормально уже не смогу. Ты ведь меня случайно в троллейбусе увидел. Так-то обычно я в троллейбусе уже и не езжу. Это я как раз от Светки возвращаюсь, я к ней на лимузине Беатрис ездить не могу. Вроде, пока в троллейбусе до нее доедешь - уже как-то и дома у Светки кажется более нормально. И то - как зайду, сразу первая мысль: дешевый дом, дешевая квартира, запахи дешевые, и сама Светка... Господи, я себя сколько раз по щекам за такие мысли хлестал, но ведь мыслям не прикажешь, они сами по себе! А Светка - она замечательная, смотри какая!
Дмитрий вынул и показал мне фотографию. Со снимка на меня глянула красивая светловолосая девушка с тонкими, нежными чертами лица и грустными голубыми глазами.
-- Я тебе ее телефон напишу с другой стороны. -- Дмитрий вынул дорогую иностранную авторучку, написал рядок цифр и передал фото мне. -- Ну что, позвонишь?
-- Дим, я подумаю. Я со своей подругой рассорился три месяца назад, она вроде теперь встречается Костей Панкратовым. Есть у нас в районе такой джазмен, соло-гитарист. Но я еще не знаю, как у нас выйдет.
Дима посмотрел на счет, невесть когда принесенный официантом, порылся в карманах, достал кучу бумажек, среди которых были бельгийские и французские франки, доллары, немецкие марки и еще какие-то цвета. Дмитрий отобрал рубли, смял иностранные бумажки и небрежно сунул обратно в карман. Я достал кошелек, отсчитал свою долю и протянул Дмитрию. Он запротестовал, что для него это вообще не сумма, и что он денег не возьмет. В ответ на это я аккуратно провел твердыми костяшками пальцев по Диминым ребрам и угрюмо осведомился:
-- Это что значит - "не возьму"? Ты Дим, что, в ебальничек давно не получал?
Дмитрий вздохнул, улыбнулся, взял деньги и спрятал в карман, после чего протянул мне не одну, а сразу обе руки. Я взял Димку за руки и сжал со всей силы, на которую был способен. Да, этот парень действительно уже был не здешний. Он стоял рядом со мной, мы сжимали друг другу руки, но нас разделяла незримая граница света и тени, невидимый барьер, переступая который, отдаешь свою душу вещам, и начинаешь слушать их песнь комфорта, гимн изобилия, кантату пресыщения, душа твоя отдаляется от живых людей, и нет - нет уже возврата назад. Никогда, никогда!
Мы разняли руки, вышли из кафе и потеряли друг друга из виду. "Мы странно встретились и странно разойдемся"... Эх жизнь, ебать ее по нотам!
Я шел домой пешком по вечереющему городу, не замечая машин и прохожих, и думал, мучительно думал о том, какая же на самом деле жизнь является правильной, и по каким нотам ее ебать, чтобы не засосало еще до финального аккорда, и чтобы во время финального аккорда не оказаться обспусканным с головы до ног.
1 2 3 4 5 6 7 8 9