В осанке сидящего бронзового человека и стоящего живого чувствовалась усталая, скорбная непреклонность, придававшая всей композиции единый законченный характер.
Философ пригляделся к этой скульптурной группе, и по выражению лица и позе ее живого участника понял, что он тоже думает про что-то неприятное, даже не про щипцы, а про какой-то большой, надоедливо зудящий слесарный инструмент. Судя по выражению лица стоящего человека, это было несомненно зубило. Тупое зазубренное зубило, густо покрытое ржавчиной. Набалдашник зубила был сильно расплющен и свернут на сторону от частых и неточных ударов молотком, наносимых, как правило, дрожащей рукой.
В отличие от философа, стоящего человека нисколько не удивляло, отчего зубило появилось в голове и надсадно, не переставая, зудит. Зубило всегда появлялось, когда хотелось выпить, а когда желание выпить принимало нестерпимый зарактер, зубило начинало зудеть и вибрировать. Отсутствие наличности в кармане во много раз усиливало зуд и придавало ему характер китайской пытки.
Человек еще раз с тоской всмотрелся в бронзовое лицо статуи и мрачно сплюнул сквозь зубы:
-- Ну чего расселся, мудофель!.. Вот тебя б ентим зубилом поковырять... Да ты ж, небось, и не пьешь... урод!
Тут человек с зубилом в голове перевел взгляд на философа и увидел в выражении его лица остатки щипцов. Щипцы, конечно, не зубило, но все же нечто родственное, и от этого родственного ощущения возникло желание вступить в разговор.
-- Привет, командир! Скажи мне, а что это за личность такая? Джала.. ва... хархал... Тьфу ебтнть, пасть узлом завяжется, пока выговоришь!
-- А это лидер индийского народа. Его к нам прислали по обмену опытом, учиться у наших людей бесстрашию и оптимизму. Он, видите ли, призывал ничего и никогда в жизни не бояться...
-- Говоришь, призывал ничего не бояться?
-- Ну да! Поэтому его сюда к нам и посадили, для воспитания. Вот теперь он тут сидит - и плевать все на него хотели.
Человек бегло пересчитал плевки у подножия монумента и сочувственно хмыкнул:
-- Так вот отчего он такой заебанный?
-- Он не заебанный, он просветленный,- убежденно ответил философ.
-- Ты смотри! А у меня тоже был фотоаппарат ФЭД с просветленным объективом. Подарок от завода. Я его пропил годов пять тому назад.
-- Интересная мысль! А у меня вот все никак не выходит.
-- Чего не выходит? - удивился алкоголик.
-- Ну чтобы мой объектив тоже был по жизни просветленный, как у Неру,разъяснил философ,- ну, или как у твоего фотоаппарата, который ты пропил.
-- Ишь ты чего захотел!- сурово ответил собеседник,- Чтобы объектив стал просветленным, его знаешь сколько пидорасить надо? Сперва стекло шлифуется, делается линза-анастигмат, потом эту линзу специальными пленками покрывают в три слоя, все слои разной толщины. А делают это химическим травлением или можно еще возгонкой фтористого магния в вакууме. Разная технология, разные цеха.
-- А для чего эти пленки?- уже с интересом спросил философ.
-- А для того чтобы уменьшить коэффициент отражения света от полированной поверхности. У пленки показатель преломления обязательно должен отличаться от показателя преломления самого стекла. Тогда аффективная светосила объектива увеличивается.
-- А что такое аффективная светосила?
-- Да хуй ли тебе объяснять, ты ж все равно не оптик!
-- Нет. А Вы, наверное, оптик?
-- Я на Ленинградском оптико-механическом семнадцать лет отпахал шлифовщиком. Так, выучил кое-что. Да я тебе не к тому это рассказываю, а к тому, что если с оптикой столько ебаться надо, чтобы ее просветлить, так с человеком, думаешь, меньше?
-- Я даже никогда об этом не думал в таком контексте,- ответил философ.
-- Да тут не хуя и думать. Человека сложнее чем линза. Значит, его вообще всю жизнь надо ебать, чтобы он стал просветленный. И все равно почти никто не становится. Заебанные все становятся - это точно.
-- И что же делать?- спросил философ. Он подумал о своих студентах, которых он мучил лекциями, зачетами и пересдачами, и в голове опять тускло засверкали знакомые щипцы.
-- Менять коэффициент преломления на поверхности,- серьезно ответил страдающий от зубила оптик. Спиртовая пленка лучше всего помогает. У тебя сколько денег с собой?
-- Ну рубля два с мелочью будет. А что?
-- Как это что? Я же так понимаю, ты выжрать не против?
Философ подумал и решил, что глупо будет отказываться от возможности выжрать водки с хорошим человеком. А посему через четверть часа оба уже сидели на той же скамейке с бутылкой и стаканами.
-- Закусить бы чем,- нерешительно произнес философ.
-- Баловство,- ответил оптик,- Закуска градус крадет.
Выпили. Помолчали. Повторили. Еще помолчали.
Приблудная собака с никакой шерстью ткнулась философу черным влажным носом между колен. Оптик сунул руку в портфель, вынул оттуда грязную карамель, и освежевав, предложил четвероногому собрату по несчастью. Собака осторожно взяла зубами угощение, благодарно вильнула хвостом и потрусила дальше по аллее. Философ зачем-то стал смотреть ей вслед.
Собачьи ноги ступали неуловимо быстро для глаза, с не совсем равными промежутками между шагами, и собачье тело от этого несколько вибрировало и покачивалось на ходу, и все-таки в собачьей рыси была элегантность, и была какая-то неуловимая умом и глазом закономерность в постановке ног. А ведь собака вовсе и не думала, как правильно ей ставить ноги. Собака была занята конфетой. Значит порядок в природе вещей все-таки есть, и от мыслей он никак не зависит. И почему трезвые люди этого не понимают?
Неожиданно философ почувствовал крайнее облегчение. Если раньше ему приходилось железным усилием воли поддерживать порядок в голове, следить за мыслями, чтобы они не срывались на всякую всячину, то теперь необходимость в такой слежке отпала напрочь. Порядок и гармония установились сами собой, и теорема Геделя отошла на второй план. Щипцы же пропали из головы совершенно.
Оптик тоже почувствовал радостное освобождение от зубила и одновременно с этим, потребность в некой интеллектуальной активности. Сунув руку в портфель, из которого незадолго до этого была извлечена бутылка и собачья карамель, он достал потертую клетчатую доску и шахматные часы.
-- Ну что, командир, хочешь я тебя в шахматы объебу?
-- Попытайся,- флегматично ответил философ.
Не спеша, расставили фигуры. А куда спешить? Расставили, конечно, криво, кое-как, но ведь суть ходов от этого не меняется.
Философ взял в одну руку черную пешку, а в другую белую, спрятал руки за спину и выставил кулаки вперед. Оптик размашисто хлопнул по левой руке. Философ раскрыл кулак, показав черную пешку, и многозначительно ухмыльнулся. Ухмылка эта вовсе не была вызвана возможностью сделать первый ход.
1 2 3