— Еще два.
— Один, пожалуйста, — обратился Тони к бармену. — Я еще буду допивать вот это.
— Когда я был в колледже, — сказал Оливер, — мы отказывались от выпивки только когда, уже валились о стойку бара.
— У меня много работы на завтра.
— Конечно, конечно, — Оливер нервным движением вытер губы ладонью, вдруг смутившись от запаха своего дыхания. — Я пошутил. Я рад, что ты такой серьезный. Серьезно говорю. Я думаю, что при всех своих ошибках, я не так-то плохо воспитал тебя. Слишком многие молодые люди в наши дни…. Тут Оливер остановился, потому что Тони наклонил голову и начал вертеть в руках бокал.
— Я хотел сказать, что слишком многие молодые люди в наши дни… Ну, они только и думают, что о выпивке, бабах и развлечениях, и к черту будущее.
Каждый раз, когда мы встречаемся, он произносит это слово, подумал Тони. Если он еще раз повторит его, я встану и уйду. И мне наплевать, куда он отправляется.
— Я ничего против не имею, пойми, — продолжал Оливер, — делая широкий жест рукой. — Более того. Это приносит мальчикам пользу. В своем роде. Надо же отгулять свое.
Он рассмеялся и залпом выпил свой бокал, бармен тут же подал следующий. — Я в свое время был одним из главных гуляк. Можешь себе представить. Молодой лейтенант во Франции после перемирия. — Он покачал головой и захихикал. Потом вдруг стал серьезным, будто где-то подсознательно, сквозь пары виски в голове, сквозь настоящую реальность и воспоминания о бараках, мелькнул проблеск. — Но скажу одну вещь — о себе лично. Большинство мужчин отгуляют пока молодые, и привыкают к этому, а потом уже умирая, не преминут ущипнуть сиделку. Я не такой. Я все прошел, не буду отрицать, и не стану утверждать, что стыжусь этого. Но я остановился. — И он щелкнул пальцами. — Запросто. Раз и навсегда.
Оливер опустил глаза и уставился на свой бокал, не выпуская его из рук, держа его двумя ладонями, глаза его были задумчивыми, серьезными без всякой клоунады, щеки его были впавшими и совсем не соответствовали его бравой выправке.
Пианист затянул другую песню: «Я много мест других увижу и много новых …»— тихо напевал он.
— Твоя мать, — продолжал Оливер, вертя хрупкий бокал в своих огрубевших руках. — Ты получал от нее известия?
— Нет, — сказал Тони.
— Она сейчас занимается важным делом…
— Правда? — вежливо отреагировал Тони, желая прекратить этот разговор.
— Она работает в лаборатории госпиталя в Форт-Диксе, — пояснил Оливер. «Разные анализы крови и работа с тропическими лихорадками и тому подобное. Когда началась война, она решила, что его образование может пригодится, и я поддержал ее. Она многое подзабыла, и ей пришлось работать круглосуточно, чтобы восстановить это, но она справилась, теперь у нее шесть ассистентов. Ты мог бы гордиться ею.
— Конечно, — согласился Тони.
— Знаешь, — сказал Оливер, — мы можем позвонить ей и она приедет сюда через два-три часа…
— Нет, — отрезал Тони.
— В такой вечер, — продолжал Оливер, не глядя на сына. — Я знаю, она была бы очень рада.
— Почему бы нам не пойти поесть эти бифштексы? — спросил Тони.
Оливер бросил на него короткий взгляд и отхлебнул свой бурбон.
— Я еще не допил, — ответил он. — Не надо спешить. — Затем он снова посмотрел на Тони. — Ты жестокий мальчик, не правда ли? — тихо сказал он. — Ты выглядишь как подросток с четырнадцатым размером воротничка, но наверное, ты самый жестокий в нашей семье. — И он едва заметно усмехнулся. — Ну, — сказал он. — В каждой семье есть такой человек. Кстати, я говорил тебе, что случайно встретился с Джефом во время своего последнего приезда в Нью-Йорк?
— Нет, — сказал Тони.
— Он лейтенант флота, — сказал Оливер. — Прямо с Гвадалканала или Филипсвиля или что-то соленое в этом роде. Я увидел его в баре, и подумал, какого черта, мы сели и выпили с ним вместе. Он спрашивал, как твои глаза. — Правда? — О, Боже, подумал Тони, это будет самый страшный вечер, действительно самый.
— Да, я даже подумал, что у него все хорошо получилось. Успокойся немного. Мы решили — кто старое помянет тому глаз вон. И пожали друг другу руки. В конце концов, все это было так давно. А мы вместе воюем на одной войне.
— Кроме меня, — сказал Тони. — Пойдем, отец, нам действительно пора пойти перекусить.
— Конечно. Конечно. — Оливер вытащил свой кошелек и положил на стойку бара пятидолларовую бумажку. — Так давно. — Он рассмеялся своим словам. — Кто помнит? С тех пор рухнуло десять держав. Ладно, ладно. — И он успокаивающим жестом сдержал руку Тони. — Я же должен получить сдачу.
Но они не успели уйти, так как два лейтенанта со своими девушками, вошедшие в бар, оказалось, служили в том же штабе в Виржинии, что и Оливер, и они были отличными парнями, по словам Оливера, самыми лучшими, которых он только встречал, и с ними нужно было выпить, потом еще раз, потому что они были самыми лучшими, которых только можно было найти, и все разъезжались по разным засекреченным направлениям, потом вспомнили Свонни, который был переведен в другую часть и который по слухам пропал без вести на Сицилии, и надо было выпить за Свонни, и к этому моменту Тони словил на себе прямой и недвусмысленный взгляд одной из девушек, которая, положив руку ему на плечо, сказала:
— Посмотри-ка, какой гражданский, — и Оливер, как обычно бросился рассказывать всем о больных глазах сына и о его шумах в сердце, потом Тони, которого заставили выпить еще один бокал в порыве общего братания, сказал в сердцах:
— Я нарисую табличку и повешу себе на грудь «Не презирайте бедного больного. Он отправлял добровольцем своего отца на все войны.”
Все рассмеялись, хотя смех Оливера не звучал таким искренним, и через минуту он сказал:
— Я обещал угостить мальчика бифштексом.
Он оставил еще пять долларов и они ушли.
Ресторан был заполнен, и им пришлось ждать у бара и Оливер выпил еще, в взгляд у него стал тупой и неосмысленный, но он уже ничего не говорил, только пробормотал, глядя на обедающих:
— Проклятые спекулянты.
Перед тем, как они заняли места за столиком, Тони увидел девушку, которую несколько раз приглашал на свидания. Она вошла в ресторан с сержантом авиации в очках. Ее звали Элизабет Бартлет, она была очень красива, ей было не более восемнадцати лет, родители ее жили в Сент-Луисе. Она работала на какой-то не слишком тяжелой работе в Нью-Йорке. Она извлекала из войны как можно больше удовольствий. И каждый раз свидания с ней заканчивались, когда солнце начинало освещать крыши небоскребов, потому что ее основным времяпровождение в военные годы было ночной развлечение четыре-пять раз в неделю. Сержант был не очень молод и производил впечатление человека, который неплохо преуспевал до войны, и который искренне страдал всякий раз, когда склонив голову видел перед глазами армейские нашивки на рукаве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
— Один, пожалуйста, — обратился Тони к бармену. — Я еще буду допивать вот это.
— Когда я был в колледже, — сказал Оливер, — мы отказывались от выпивки только когда, уже валились о стойку бара.
— У меня много работы на завтра.
— Конечно, конечно, — Оливер нервным движением вытер губы ладонью, вдруг смутившись от запаха своего дыхания. — Я пошутил. Я рад, что ты такой серьезный. Серьезно говорю. Я думаю, что при всех своих ошибках, я не так-то плохо воспитал тебя. Слишком многие молодые люди в наши дни…. Тут Оливер остановился, потому что Тони наклонил голову и начал вертеть в руках бокал.
— Я хотел сказать, что слишком многие молодые люди в наши дни… Ну, они только и думают, что о выпивке, бабах и развлечениях, и к черту будущее.
Каждый раз, когда мы встречаемся, он произносит это слово, подумал Тони. Если он еще раз повторит его, я встану и уйду. И мне наплевать, куда он отправляется.
— Я ничего против не имею, пойми, — продолжал Оливер, — делая широкий жест рукой. — Более того. Это приносит мальчикам пользу. В своем роде. Надо же отгулять свое.
Он рассмеялся и залпом выпил свой бокал, бармен тут же подал следующий. — Я в свое время был одним из главных гуляк. Можешь себе представить. Молодой лейтенант во Франции после перемирия. — Он покачал головой и захихикал. Потом вдруг стал серьезным, будто где-то подсознательно, сквозь пары виски в голове, сквозь настоящую реальность и воспоминания о бараках, мелькнул проблеск. — Но скажу одну вещь — о себе лично. Большинство мужчин отгуляют пока молодые, и привыкают к этому, а потом уже умирая, не преминут ущипнуть сиделку. Я не такой. Я все прошел, не буду отрицать, и не стану утверждать, что стыжусь этого. Но я остановился. — И он щелкнул пальцами. — Запросто. Раз и навсегда.
Оливер опустил глаза и уставился на свой бокал, не выпуская его из рук, держа его двумя ладонями, глаза его были задумчивыми, серьезными без всякой клоунады, щеки его были впавшими и совсем не соответствовали его бравой выправке.
Пианист затянул другую песню: «Я много мест других увижу и много новых …»— тихо напевал он.
— Твоя мать, — продолжал Оливер, вертя хрупкий бокал в своих огрубевших руках. — Ты получал от нее известия?
— Нет, — сказал Тони.
— Она сейчас занимается важным делом…
— Правда? — вежливо отреагировал Тони, желая прекратить этот разговор.
— Она работает в лаборатории госпиталя в Форт-Диксе, — пояснил Оливер. «Разные анализы крови и работа с тропическими лихорадками и тому подобное. Когда началась война, она решила, что его образование может пригодится, и я поддержал ее. Она многое подзабыла, и ей пришлось работать круглосуточно, чтобы восстановить это, но она справилась, теперь у нее шесть ассистентов. Ты мог бы гордиться ею.
— Конечно, — согласился Тони.
— Знаешь, — сказал Оливер, — мы можем позвонить ей и она приедет сюда через два-три часа…
— Нет, — отрезал Тони.
— В такой вечер, — продолжал Оливер, не глядя на сына. — Я знаю, она была бы очень рада.
— Почему бы нам не пойти поесть эти бифштексы? — спросил Тони.
Оливер бросил на него короткий взгляд и отхлебнул свой бурбон.
— Я еще не допил, — ответил он. — Не надо спешить. — Затем он снова посмотрел на Тони. — Ты жестокий мальчик, не правда ли? — тихо сказал он. — Ты выглядишь как подросток с четырнадцатым размером воротничка, но наверное, ты самый жестокий в нашей семье. — И он едва заметно усмехнулся. — Ну, — сказал он. — В каждой семье есть такой человек. Кстати, я говорил тебе, что случайно встретился с Джефом во время своего последнего приезда в Нью-Йорк?
— Нет, — сказал Тони.
— Он лейтенант флота, — сказал Оливер. — Прямо с Гвадалканала или Филипсвиля или что-то соленое в этом роде. Я увидел его в баре, и подумал, какого черта, мы сели и выпили с ним вместе. Он спрашивал, как твои глаза. — Правда? — О, Боже, подумал Тони, это будет самый страшный вечер, действительно самый.
— Да, я даже подумал, что у него все хорошо получилось. Успокойся немного. Мы решили — кто старое помянет тому глаз вон. И пожали друг другу руки. В конце концов, все это было так давно. А мы вместе воюем на одной войне.
— Кроме меня, — сказал Тони. — Пойдем, отец, нам действительно пора пойти перекусить.
— Конечно. Конечно. — Оливер вытащил свой кошелек и положил на стойку бара пятидолларовую бумажку. — Так давно. — Он рассмеялся своим словам. — Кто помнит? С тех пор рухнуло десять держав. Ладно, ладно. — И он успокаивающим жестом сдержал руку Тони. — Я же должен получить сдачу.
Но они не успели уйти, так как два лейтенанта со своими девушками, вошедшие в бар, оказалось, служили в том же штабе в Виржинии, что и Оливер, и они были отличными парнями, по словам Оливера, самыми лучшими, которых он только встречал, и с ними нужно было выпить, потом еще раз, потому что они были самыми лучшими, которых только можно было найти, и все разъезжались по разным засекреченным направлениям, потом вспомнили Свонни, который был переведен в другую часть и который по слухам пропал без вести на Сицилии, и надо было выпить за Свонни, и к этому моменту Тони словил на себе прямой и недвусмысленный взгляд одной из девушек, которая, положив руку ему на плечо, сказала:
— Посмотри-ка, какой гражданский, — и Оливер, как обычно бросился рассказывать всем о больных глазах сына и о его шумах в сердце, потом Тони, которого заставили выпить еще один бокал в порыве общего братания, сказал в сердцах:
— Я нарисую табличку и повешу себе на грудь «Не презирайте бедного больного. Он отправлял добровольцем своего отца на все войны.”
Все рассмеялись, хотя смех Оливера не звучал таким искренним, и через минуту он сказал:
— Я обещал угостить мальчика бифштексом.
Он оставил еще пять долларов и они ушли.
Ресторан был заполнен, и им пришлось ждать у бара и Оливер выпил еще, в взгляд у него стал тупой и неосмысленный, но он уже ничего не говорил, только пробормотал, глядя на обедающих:
— Проклятые спекулянты.
Перед тем, как они заняли места за столиком, Тони увидел девушку, которую несколько раз приглашал на свидания. Она вошла в ресторан с сержантом авиации в очках. Ее звали Элизабет Бартлет, она была очень красива, ей было не более восемнадцати лет, родители ее жили в Сент-Луисе. Она работала на какой-то не слишком тяжелой работе в Нью-Йорке. Она извлекала из войны как можно больше удовольствий. И каждый раз свидания с ней заканчивались, когда солнце начинало освещать крыши небоскребов, потому что ее основным времяпровождение в военные годы было ночной развлечение четыре-пять раз в неделю. Сержант был не очень молод и производил впечатление человека, который неплохо преуспевал до войны, и который искренне страдал всякий раз, когда склонив голову видел перед глазами армейские нашивки на рукаве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81