Свет погас наконец.
— Поехали, — сказал молодой человек и снял пиджак. Фильм, правда, был хороший. Но Ольгу волновала близость молодого человека, она почувствовала плечом его руку и отвлеклась от картины. Можно бы отодвинуться и сосредоточиться на картине… В конце концов Ольга так и сделала. Но теперь она слышала запах «Шипра», исходивший от его лица. И это тоже отвлекало. Это вконец вывело из себя Ольгу. Впору было встать и уйти. Черт знает что лезло в голову: захотелось вдруг крепко прижать его к себе и шепнуть на ухо ласково: «А ты еще совсем-совсем маленький». У нее даже голова заболела от волнения. И в ушах пошумливало. «Да ты что, девка?» — пыталась она унять себя. Едва досидела до конца сеанса. Вышли вместе. Ольга глубоко вздохнула.
— Душно…
— Хорошая картина. Оказывается, не надо ничем удивлять, — молодой человек задумчиво сморщил лоб и потрогал его пальцем. — Лев Толстой говорил: «Если хочешь что сказать, скажи прямо». Правильно.
— Пойдемте на речку? Так пить захотелось, не дотерплю до дома.
Пошли на речку.
Волнение Ольги поулеглось, и она теперь думала: Что это? Любовь, что ли? Боже милостивый!..»
— Как вас зовут?
— Юрий. А вас?
— Ольга.
— Вот такие-то дела, Юрий Батькович, — Ольгу опять стало одолевать волнение. — Как говорил Лев Толстой?
Юрий что-то начал понимать. Молчал. Растерялся, наверно.
В темном месте Ольга остановилась. Юрий тоже. Ольгу слегка затрясло… Теперь уж она не могла — обняла его, нашла его губы и нежно поцеловала. Едва сдержала себя, чтоб не впиться в них с жадностью.
— Вот так… как учил Лев Толстой. Ну что? Говори что-нибудь! — Ольга еще держала его в объятиях.
— Оля, что это? — голос Юрия вздрагивал. — Что-то не понимаю…
Ольге стало легко и весело. Теперь она обрела себя. Отпустила его, вздохнула полной грудью.
— Пойдем на речку, я утоплюсь. Только не молчи, а то мне сейчас станет стыдно.
— Я не молчу. Я только не понимаю…
— Да я сама не понимаю! А чего непонятного, кстати? Ну, поцеловались. Ты что, до этого никогда не целовался?
— Почему?..
— Ну и вот. Влюбилась в тебя. Но убей бог, не знаю, за что. Ты красивый, что ли? В тебя влюблялись?
— Кой черт влюблялись! Я как тюлень…
— Вот, а я как раз люблю тюленей.
Подошли к речке, Ольга оперлась руками о берег, припала к воде.
— Охх!.. Сейчас всю выпью, — еще раз припала.
Юрий сел на камни. Молчал. Он еще не пришел в себя от случившегося.
— Ну пойдем, — Ольга поднялась, ополоснула руки. — Я объясню, что произошло, — действительно стало немножко стыдно. «Тороплюсь. Всегда тороплюсь». — Произошло… я не знаю, что. Кажется, я правда влюбилась. Но поступила сейчас ужасно-ужасно глупо, — Ольга говорила тихо. Ей захотелось вдруг плакать. — Ужасно!.. Дура.
— Не надо так, Ольга.
— А иначе не могла. Мне показалось, что я тебе нужна. Понимаешь? Не сейчас, не… Всегда. И ты мне нужен. Но я… маханула так, что теперь не понимаю: это показалось или это так и есть?
— Ольга, — сказал вдруг твердо Юрий, — я слабохарактерный человек, но иногда на меня находит… Не мучайся. Я знаю, что тебя мучает: сама первая сказала. Да еще так… сразу. Только, ради бога, не мучайся. Во-первых: если мне не сказать, я сам никогда не скажу. Во-вторых… Черт, я еще не очухался…
— Иди домой. Давай очухаемся.
— Подожди, Оля.
— Нет, давай подумаем. Надо. Иди. До свиданья, — Ольга повернулась и пошла в свою улицу. Шла скоро, не разбирая дороги. Она плакала. Это впервые за много-много лет. Она даже не помнила, когда она последний раз плакала. Плакалось, не могла успокоить себя и не могла понять: отчего же плачется-то?
На другой день Юрий рано утром пришел к Фонякиным.
Фонякин ругался по телефону в прихожей.
— Здравствуйте.
— Здравствуйте. Счас, минуточку… — Фонякин выяснил наконец, сколько машин пойдет с рабочими на покос, повесил трубку.
— Ольга Павловна дома?
— Ольга?.. Спит, наверно. Счас посмотрю.
Юрий остался в прихожей.
— Идет, — сказал Фонякин, проходя в кухню. — Садитесь, пожалуйста.
— Ничего, спасибо, — Юрий подождал немного в прихожей, потом вышел на крыльцо. Не заметил сам, как начал ходить по крыльцу туда-сюда.
Вышла Ольга в халате… Наступил тот самый момент, которого оба, наверно, боялись и ждали. Сколько он продолжался, этот мучительный момент?.. Смотрели в глаза друг другу…
— Я не умытая еще, — словно оправдываясь, сказала Ольга. Сказала негромко.
Юрий шагнул к ней, взял за руки.
— Оля…
— Подожди, не надо. Не говори. Я сейчас… возьму полотенце.
— Оля, я только хочу сказать…
Ольга, не слушая его, ушла в дом. Вышла она в легком ситцевом платье, которое очень было к лицу ей. На плече — полотенце.
— Оля…
— Не надо! Ты же сказал. Я все поняла, Юра.
— Я ничего еще не сказал. Я всю ночь думал…
— Теперь ты торопишься. Не надо. Давай спокойно идти… Я тоже всю ночь думала.
— Мы куда?
— На речку. Купаться.
— Я, кстати, там пиджак забыл вчера.
Ольга засмеялась.
Утро было на редкость прекрасное. Солнце выплыло из-за горы и всю землю затопило прозрачным теплым светом. Все отсыревшее в ночной прохладе — крыши домов, заборы, деревья, — все отходило теперь, чуть парило, издавало волнующе-свежий, резковатый запах подгнившей древесины, зелени, подсыхающей земли… Взошло солнце, и природа светло безмолвно ликовала. Человеку бы так!
— Побежим? — предложила Ольга. И первая побежала. Юрий побежал за ней следом.
— Неудобно немного… Оль?! — негромко крикнул он на бегу.
— Учитель?.. За бабой с утра пораньше?! — Ольгу взял такой смех, что она остановилась и долго хохотала, запрокинув голову.
Юрий стоял рядом, улыбался, любуясь ею, такой же свежей, здоровой, чистой, как само это утро.
— Ты как это утро, Ольга, — сказал он.
— Милый ты мой, — с нежностью сказала Ольга, погладила его мягкой, теплой ладошкой по голове, по щеке. — Умненький мой. Малышечка моя…
Юрия обожгла такая неожиданно сердечная, неподдельно-родная интонация и нисколько не обидело, что он «малышечка».
Пришли к реке. Пиджак Юрия лежал на берегу.
— Купаться будешь? — спросила Ольга, глядя на Юрия, готовая опять смеяться.
— Я плавки не взял, — простодушно сказал Юрий.
Ольга опять засмеялась: что-то смешно ей было сегодня, все смешно.
— Сколько тебе лет, Юра? — спросила она, раздеваясь.
— А что? — Юрий покраснел и всячески старался не выдать волнения, какое охватило его при виде ее полуобнаженного тела.
— А что?
— Ну так. Сколько?
— Двадцать шесть, — он прибавил себе полтора года.
— А мне — двадцать девять, — Ольга бросила платье на камни, распрямилась, чуть прогнулась назад, раскинула руки. — Двадцать девять, тридцать, тридцать пять, сорок — все. Бабий век — сорок лет.
— Чепуха, — счел нужным сказать Юрий, думая в это время: раздеваться ему или нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15