Впрочем, об этом он, быть может, и не догадается.
Уоллес видит себя в этой необыкновенной книге в тот момент, когда он топчется в нерешительности перед зеленой дверью: войти или нет?
Приближается поворотный, трагический момент.
— А дальше! — восклицает мальчик.
Строгая женщина удерживает его руку, ведь он хочет перевернуть страницу.
— А дальше! — почти кричит мальчик и отталкивает пальцы женщины.
«И когда она уступила и страница перевернулась, женщина тихо, как тень, склонилась надо мной и поцеловала меня в лоб.
Но на этой странице не оказалось ни волшебного сада, ни пантер, ни девушки, что вела меня за руку, ни товарищей игр, так неохотно меня отпустивших. Я увидел длинную серую улицу в Вест-Кенсингтоне в унылый вечерний час, когда ещё не зажигают фонарей. И я был там — маленькая жалкая фигурка; я громко плакал, слезы так и катились из глаз… Это была уже не страница книги, а жестокая действительность».
Это было мучительное возвращение.
С тех пор он упоминает этот сад в детских молитвах: «Боже, сделай так, чтобы я увидел во сне мой сад! О, верни меня в мой сад!»
Однажды, через несколько лет, Уоллес увидел за грязными, странно знакомыми лавчонками длинную белую стену и зеленую дверь!
Но к этому времени Уоллес стал примерным учеником, он спешил в школу, и у него было только десять минут, чтобы успеть на занятия и сберечь свою репутацию примерного ученика. Может быть, он хотел потом вернуться сюда, но зачарованный сад найти не просто.
Этого он ещё не знал. В семнадцать лет он увидел дверь в стене, когда ему предстоял конкурсный экзамен в Оксфорд. И опять знакомая уже нам раздвоенность: герой не решается остановить кеб.
Потом он несколько раз видел зеленую дверь, по-прежнему хотел попасть в сад, но ни разу так и не вошёл туда, ибо перед ним открылась другая дверь — дверь карьеры.
Что же дальше?
«Его тело нашли вчера рано утром в глубокой яме, близ Вест-Кенсингтонского вокзала. Это была одна из двух траншей, вырытых в связи с расширением железнодорожной линии на юг. Для безопасности проходящих по шоссе людей траншеи были обнесены сколоченным наспех забором, где был прорезан небольшой дверной проем, куда проходили рабочие. По недосмотру одного из десятников дверь осталась незапертой, и вот в неё-то и прошёл Уоллес».
Это случилось ночью. Уоллес прошёл пешком весь путь от парламента. Упоминание Вест-Кенсингтонского вокзала наводит на мысль, что он шёл здесь не случайно — искал свой зачарованный сад.
Герберт Уэллс заканчивает рассказ так:
«Все вокруг нас кажется нам таким простым и обыкновенным, мы видим только ограду и за ней траншею. В свете дневного сознания нам, заурядным людям, представляется, что Уоллес безрассудно пошёл в таивший опасности мрак, навстречу своей гибели.
Но кто знает, что ему открылось?»
Удивительная концовка. Не верится, что вся история придумана. Белая стена. Красные ступени и дворец, красные стволы деревьев. Белое и красное. Смерть. И бессмертие мечты, бессмертие души.
…После пятой чашки кофе я скомкал очередную беседу. Пора и честь знать. Но я не поехал домой. Добравшись переулками до метро, я затем проехал свою станцию, вышел на «Войковской», свернул налево, где три продолжающие друг друга асфальтовые дорожки через десять минут привели меня в парк Покровское-Стрешнево. Солнце уже село за тёмную линию леса, наверное, его ещё можно было видеть из большой лощины, что на закат от меня. Я стоял перед малым прудом с его тёмной водой, кустами на торфянике близ самой воды. Разделся, нырнул, плыл у дна, где прохладная вода успокаивала, делала тело и мысли ленивыми. Вверху — ни души. Внизу, в воде — тени, водяная крыса встречала меня на другом берегу. Глаза её как ягоды черники. Бег её свободен и почти невидим. Я подумал, что это хозяйка малого пруда. Снова окунулся. Плыл на спине. Теперь я видел цвет неба, цвет первых звёзд, цвет заката. Мои уши в воде улавливали движение, рыбьи всплески, шорохи тростника, потревоженного утиными выводками.
Люблю час после заката. И здесь и на море. И придумал для него название: голубой час. Это самое спокойное время суток.
Ещё два заплыва. И, как в замедленном кино, все во мне и вокруг почти замирает, отдыхает. Потом — несколько глотков воды у крохотного фонтана. По аллее — под мост, по которому иногда спешат поезда! Три дорожки, разделённые одна от другой тихими улицами. Шаг лёгкий, быстрый, кошачий. В такие минуты я готов думать, готов к любым неожиданностям, но могу и просто уснуть, едва прилягу на свою тахту у окна с открытой форточкой.
Руки мои пахнут тиной и травой, копна высохших каштановых волос делает моё отражение в зеркале новым. Глаза кажутся тёмными в полутьме. Моя рука сжимает яблоко. Несколько таких же спокойных минут — и я кладу яблоко на стул. Сон!
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
УТРО БОГОВ
БОГИНЯ СВЯЩЕННЫХ ВОД
Не сразу я поверил в это…
На рассвете Жанну, мою двоюродную сестру, разбудило необычное ощущение тепла. Это было мягкое ровное излучение, которое притягивало, манило её к окну. Окно она не занавешивала вот уже несколько дней. Почему — она не знает. Раньше она могла спать только при занавешенном окне. И вот она встала с постели. И в тот же миг негромко вскрикнула. За стеклом ей чудился яркий свет. Но это так и было, это не показалось ей. Из света возникла женщина.
Какая она была?
На ней было голубое платье с сиреневыми отливами. Это были живые светящиеся краски, подчёркивавшие объём. Она рассмотрела её пояс у груди, широкий подол, удивительные сиреневые туфли с золотыми цветами. Она встретила взгляд очень светлых глаз. Они сияли золотом. После расспросов мне стало ясно, что ещё точнее передаёт это необыкновенное сияние сплав электрон, то есть золото с добавкой серебра. Из этого сплава древние отливали удивительные фигурки, и в гривах скифских коней виден каждый волос.
Разница та, что электрон отражает лучи, падающие на него. А глаза этой женщины за окном светились собственным светом. Жанне было страшно. Она молча рассматривала гостью, которая стояла там, за окном, как на паркете, и ноги её не нуждались в опоре. У сердца она держала ребёнка. Он был укрыт светло-голубым. Из ладони поднятой правой руки женщины исходил луч. Может быть, он разбудил Жанну, но сейчас она, женщина, держала ладонь так, что луч миновал её, шёл мимо, вдоль стены дома.
— Не удивляйся, что я пришла к тебе, — негромко сказала женщина, голос у неё был мягкий, низкий, грудной, и лицо её с округлыми, необыкновенно милыми чертами оживало при каждом слове, а на платье неярко вспыхивал свет и как будто проступал внутренний рисунок — то огнецветный, то спокойный.
— Если тебе нравится моё платье, сшей себе такое же, — добавила женщина с ребёнком, взглянула на него, и ребёнок ответил ей улыбкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Уоллес видит себя в этой необыкновенной книге в тот момент, когда он топчется в нерешительности перед зеленой дверью: войти или нет?
Приближается поворотный, трагический момент.
— А дальше! — восклицает мальчик.
Строгая женщина удерживает его руку, ведь он хочет перевернуть страницу.
— А дальше! — почти кричит мальчик и отталкивает пальцы женщины.
«И когда она уступила и страница перевернулась, женщина тихо, как тень, склонилась надо мной и поцеловала меня в лоб.
Но на этой странице не оказалось ни волшебного сада, ни пантер, ни девушки, что вела меня за руку, ни товарищей игр, так неохотно меня отпустивших. Я увидел длинную серую улицу в Вест-Кенсингтоне в унылый вечерний час, когда ещё не зажигают фонарей. И я был там — маленькая жалкая фигурка; я громко плакал, слезы так и катились из глаз… Это была уже не страница книги, а жестокая действительность».
Это было мучительное возвращение.
С тех пор он упоминает этот сад в детских молитвах: «Боже, сделай так, чтобы я увидел во сне мой сад! О, верни меня в мой сад!»
Однажды, через несколько лет, Уоллес увидел за грязными, странно знакомыми лавчонками длинную белую стену и зеленую дверь!
Но к этому времени Уоллес стал примерным учеником, он спешил в школу, и у него было только десять минут, чтобы успеть на занятия и сберечь свою репутацию примерного ученика. Может быть, он хотел потом вернуться сюда, но зачарованный сад найти не просто.
Этого он ещё не знал. В семнадцать лет он увидел дверь в стене, когда ему предстоял конкурсный экзамен в Оксфорд. И опять знакомая уже нам раздвоенность: герой не решается остановить кеб.
Потом он несколько раз видел зеленую дверь, по-прежнему хотел попасть в сад, но ни разу так и не вошёл туда, ибо перед ним открылась другая дверь — дверь карьеры.
Что же дальше?
«Его тело нашли вчера рано утром в глубокой яме, близ Вест-Кенсингтонского вокзала. Это была одна из двух траншей, вырытых в связи с расширением железнодорожной линии на юг. Для безопасности проходящих по шоссе людей траншеи были обнесены сколоченным наспех забором, где был прорезан небольшой дверной проем, куда проходили рабочие. По недосмотру одного из десятников дверь осталась незапертой, и вот в неё-то и прошёл Уоллес».
Это случилось ночью. Уоллес прошёл пешком весь путь от парламента. Упоминание Вест-Кенсингтонского вокзала наводит на мысль, что он шёл здесь не случайно — искал свой зачарованный сад.
Герберт Уэллс заканчивает рассказ так:
«Все вокруг нас кажется нам таким простым и обыкновенным, мы видим только ограду и за ней траншею. В свете дневного сознания нам, заурядным людям, представляется, что Уоллес безрассудно пошёл в таивший опасности мрак, навстречу своей гибели.
Но кто знает, что ему открылось?»
Удивительная концовка. Не верится, что вся история придумана. Белая стена. Красные ступени и дворец, красные стволы деревьев. Белое и красное. Смерть. И бессмертие мечты, бессмертие души.
…После пятой чашки кофе я скомкал очередную беседу. Пора и честь знать. Но я не поехал домой. Добравшись переулками до метро, я затем проехал свою станцию, вышел на «Войковской», свернул налево, где три продолжающие друг друга асфальтовые дорожки через десять минут привели меня в парк Покровское-Стрешнево. Солнце уже село за тёмную линию леса, наверное, его ещё можно было видеть из большой лощины, что на закат от меня. Я стоял перед малым прудом с его тёмной водой, кустами на торфянике близ самой воды. Разделся, нырнул, плыл у дна, где прохладная вода успокаивала, делала тело и мысли ленивыми. Вверху — ни души. Внизу, в воде — тени, водяная крыса встречала меня на другом берегу. Глаза её как ягоды черники. Бег её свободен и почти невидим. Я подумал, что это хозяйка малого пруда. Снова окунулся. Плыл на спине. Теперь я видел цвет неба, цвет первых звёзд, цвет заката. Мои уши в воде улавливали движение, рыбьи всплески, шорохи тростника, потревоженного утиными выводками.
Люблю час после заката. И здесь и на море. И придумал для него название: голубой час. Это самое спокойное время суток.
Ещё два заплыва. И, как в замедленном кино, все во мне и вокруг почти замирает, отдыхает. Потом — несколько глотков воды у крохотного фонтана. По аллее — под мост, по которому иногда спешат поезда! Три дорожки, разделённые одна от другой тихими улицами. Шаг лёгкий, быстрый, кошачий. В такие минуты я готов думать, готов к любым неожиданностям, но могу и просто уснуть, едва прилягу на свою тахту у окна с открытой форточкой.
Руки мои пахнут тиной и травой, копна высохших каштановых волос делает моё отражение в зеркале новым. Глаза кажутся тёмными в полутьме. Моя рука сжимает яблоко. Несколько таких же спокойных минут — и я кладу яблоко на стул. Сон!
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
УТРО БОГОВ
БОГИНЯ СВЯЩЕННЫХ ВОД
Не сразу я поверил в это…
На рассвете Жанну, мою двоюродную сестру, разбудило необычное ощущение тепла. Это было мягкое ровное излучение, которое притягивало, манило её к окну. Окно она не занавешивала вот уже несколько дней. Почему — она не знает. Раньше она могла спать только при занавешенном окне. И вот она встала с постели. И в тот же миг негромко вскрикнула. За стеклом ей чудился яркий свет. Но это так и было, это не показалось ей. Из света возникла женщина.
Какая она была?
На ней было голубое платье с сиреневыми отливами. Это были живые светящиеся краски, подчёркивавшие объём. Она рассмотрела её пояс у груди, широкий подол, удивительные сиреневые туфли с золотыми цветами. Она встретила взгляд очень светлых глаз. Они сияли золотом. После расспросов мне стало ясно, что ещё точнее передаёт это необыкновенное сияние сплав электрон, то есть золото с добавкой серебра. Из этого сплава древние отливали удивительные фигурки, и в гривах скифских коней виден каждый волос.
Разница та, что электрон отражает лучи, падающие на него. А глаза этой женщины за окном светились собственным светом. Жанне было страшно. Она молча рассматривала гостью, которая стояла там, за окном, как на паркете, и ноги её не нуждались в опоре. У сердца она держала ребёнка. Он был укрыт светло-голубым. Из ладони поднятой правой руки женщины исходил луч. Может быть, он разбудил Жанну, но сейчас она, женщина, держала ладонь так, что луч миновал её, шёл мимо, вдоль стены дома.
— Не удивляйся, что я пришла к тебе, — негромко сказала женщина, голос у неё был мягкий, низкий, грудной, и лицо её с округлыми, необыкновенно милыми чертами оживало при каждом слове, а на платье неярко вспыхивал свет и как будто проступал внутренний рисунок — то огнецветный, то спокойный.
— Если тебе нравится моё платье, сшей себе такое же, — добавила женщина с ребёнком, взглянула на него, и ребёнок ответил ей улыбкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75