Как я не крепился, слезы выступили на моих мужественных глазенках.
Доброе лицо дядюшки Пина расплылось, оказавшись совсем рядом.
- Ну чего ты, малыш? - рука его, еще недавно изображавшая кулак,
ласково поерошил мою макушку. И оттого, что голос дядюшки звучал
неуверенно, а гладившая рука чуть заметно дрожала, что-то окончательно
потекло и растаяло во мне. Уткнувшись в его плечо, я откровенно
разрыдался, никого более не стыдясь. Злорадно хихикнули Мэллованы,
осуждающе ругнулся Лис, но мне было все равно. Мой Путь начался без меня.
3
Что такое дневник, я знаю. Такую штуку в тайне от всех ведет Уолф. И
он же как-то объяснил мне, что дневник, в сущности, то же самое, что и
память. Не думаю, что он прав на все сто, так как память, на мой взгляд,
значительно проще и удобнее в обращении. Я, например, пользуюсь ее
услугами ежедневно и без каких-либо особых усилий. И если Уолф хочет
вспоминать, листая странички, - пусть. Я предпочитаю делать то же самое в
сосредоточенной неподвижности, сидя или лежа. Правда, Уолф говорит, что
бумага надежнее памяти, но чтобы окончательно согласиться или не
согласиться с ним, мне потребуются долгие годы, а затягивать спор на столь
умопомрачительный срок - занятие, согласитесь, скучное, если не сказать -
бессмысленное. Кроме того, мысленно посовещавшись с многомудрым Пэтом, я
выразил сомнение, что люди видят и ощущают ежесекундно одно и то же. Если
бы это было так, они походили бы друг на друга, как капли одного дождя. К
счастью, все обстоит иначе. География, время и приключения с аккуратной
скрупулезностью вбивают между людьми клинья, и именно по этим пограничным
вешкам мы отчетливо видим, где заканчивается, скажем, старик Пэт и
начинается Уолф. Их можно сделать близнецами без имени и без возраста,
уладив с разницей в походке, в голосе, и все равно через день-два один из
них превратится в Пэта, другой в Уолфа. А если так, то о какой бумажной
достоверности идет речь?
Все это, только чуть подробнее, я изложил Уолфу, и хотя он продолжал
по инерции спорить, но чувствовалось, что он задумался над моими словами.
Наш милый Уолф умел слушать и размышлять. Поэтому мы, наверное, и ладили,
поэтому и было ему свойственно некоторое умственное колебание. Умные люди
всегда колеблются. Зато дядюшка Пин не колебался ни секунды. Услышав, о
чем мы ведем спор, он удивился до чрезвычайности. И тут же, оттеснив нас в
сторону, принялся журить Уолфа за то, что тот пускается со мной в столь
взрослые разговоры. Уолф с деликатностью делал вид, что внимает его
пузырящейся от возмущения речи и украдкой подмигивал мне искрящимся
глазом...
Я хорошо помню, как этот же самый глаз подмигивал мне, забившемуся в
расщелину между скал, куда еще совсем недавно пытался проткнуться огромных
размеров окунь. Это надо было видеть воочию. Нет ничего страшнее для
детского сердца, чем первое знакомство с рыбьим "жором". Жор просыпался у
морских чудовищ осенью, примерно в середине сентября, и у жителей островов
начиналась суетливая пора. Щуки, грипуны и окуни-исполины, шевеля
розоватыми жабрами, выныривали из морского тумана и, собираясь в стаи,
двигались к островам. Океан не способен был насытить их, - они выходили на
сушу, черными торпедами оплывая пальмовую рощу на краю Лагуны и вторгаясь
в тесные деревенские улочки. Чаще всего к их приходу население острова
успевало попрятаться в подвалы и погреба, но иногда это случалось
совершенно неожиданно - посреди ночи или в утреннем промозглом тумане.
Впрочем, я помню что в мою первую встречу с рыбьим нашествием был день и
ярко светило солнце. Мы возились с приятелями в придорожной пыли, когда
что-то внезапно закричал прибежавший в деревню старейшина. Он никогда не
кричал так страшно, и детвора с визгом ринулась по домам. И почти тотчас я
увидел силуэты первых двух рыбин, показавшихся над крышей амбара. Они
двигались какими-то судорожными рывками, хватая зазевавшихся губастыми
широкими ртами, по мере насыщения разворачиваясь и возвращаясь в родную
стихию. Тетушка Двина спасла тогда многих из нас, выпустив из хлева всех
своих любимых ягнят. Тигровой масти окуни атаковали животных, отвлекшись
от нас на какое-то время. Оглядываясь на бегу, я видел, как тяжелыми
мордами они таранили стены домов, крушили оконные рамы. Пытаться прятаться
от таких в домах было бесполезно, и именно от такого исполина я удирал во
все лопатки в направлении береговых скал. Сам не знаю почему я выбрал
такую дорогу, но возможно я ничего и не выбирал. Разве овца выбирает путь,
когда за ней мчатся собаки? Также было и со мной.
По счастью, укрытие я все же нашел. В узкой расщелине, между
шероховатых, прогретых солнцем скал, замирая от ужаса, я битых полчаса
наблюдал, как обозленная рыбина мечется вокруг, не зная как добраться до
человеческого детеныша. Должно быть, от страха я потерял сознание. А когда
очнулся, увидел подмигивающего мне Уолфа.
- Ну, ты, брат, и забился! Как же нам теперь тебя доставать?
Расщелина и впрямь была столь узкой, что взрослые в состоянии были
просунуть в нее только руку. Но я все же выбрался обратно - и вполне
самостоятельно. Мне было три года, но я впервые ощутил себя маленьким,
слабым, но мужчиной. Наверное, те страшные минуты, проведенные в
содрогающейся от ударов расщелине, изменили мой возраст. Впрочем, об этом
я догадался позднее. Много позднее...
4
Временами автобус трясет как в лихорадке. Не такой уж он, значит,
крепкий и здоровый. А мы по-прежнему располагаемся на полу, среди багажа и
продуктов. Комфорт сомнительный, но подобное положение вещей уже никого не
страшит. Мы попривыкли. А пассажиры, поселившиеся в автобусе до нас,
мало-помалу оживают. Из невозмутимых истуканов с безразличными лицами они
потихоньку превращаются в обычных людей. Ну, может быть, не совсем
обычных, но все-таки достаточно похожих на нас. В удивительных костюмах,
белокожие, с заторможенной мимикой, они мало-помалу развязывают языки,
находя среди нас собеседников, а разница кожаных сверкающих чемоданов и
наших залатанных мешков, костюмов и лохмотьев с каждым часом все более
отходит на второй план. Мы становимся попутчиками.
В окнах свистел ветер. Солнце прошивало его насквозь. Дядюшка Пин,
неисправимый болтушка и хвастун, потирал руки, переходя от собеседника к
собеседнику. У нас, в Лагуне, все давно уже от него устали, здесь же
дядюшку соглашались слушать, и, задыхаясь от радости, он развивал одни и
те же темы - о свирепости осенних грипунов, о зубах тупорылой щуки и
вообще о превратностях жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11