Я видел витающие над ним тени. Тени мальчика, которому предстоит стать мужиком с огромным брюхом и толстыми руками. А вот глаза останутся такими же.
Он пихнул Гуса в лицо. Гус отлетел, пригнулся и бросился на обидчика. Сжав маленькие кулачки, он нырнул и ударил Уилдона в живот, после чего, наподобие неумелых борцов, враги сцепились в клубах пыли.
Какой-то мальчишка выскочил из круга и сильно ударил Гуса в затылок. Гус обернулся, и в следующий момент Уилдон ударил его в губы. Гус заплакал.
Я хотел посмотреть, чем кончится, но он плакал…
Осмотревшись, я увидел справа от себя дыру в заборе. Выбросив сигарету, я нырнул в дыру и помчался к дальнему краю площадки, где мальчишки уже пинали его ногами.
Увидев меня, они бросились наутек. Джек Уилдон задержался еще на секунду, пнул Гуса в живот и побежал вслед за всеми.
Гус лежал на спине, пыль на его лице превратилась в грязь. Он не двигался, но ничего страшного с ним не случилось. Я отвел его в росший на краю площадки кустарник. Кусты скрыли нас от посторонних глаз, он лег на спину, а я протер платком его лицо. У Гуса были синие глаза. Я осторожно убрал со лба прядь прямых каштановых волос. Он носил подтяжки; одна из резинок порвалась, и я ее отстегнул.
Он открыл глаза и снова заплакал.
В груди у меня заныло.
Он сопел, не в состоянии успокоить дыхание. Потом попытался что-то сказать, но вместо слов вылетали лишь невнятные звуки – слишком много воздуха и боли было в легких.
Наконец Гус поднялся, сел и вытер нос.
Он посмотрел на меня. Показаться в таком виде было стыдно, позорно и некрасиво.
– Они у-ударили меня в спину, – сказал он, сопя.
– Я знаю. Я видел.
– Это вы их прогнали?
– Да.
Он не поблагодарил. В этом не было необходимости. От сидения на корточках ноги мои затекли. Я сел на землю.
– Меня зовут Гус. – Он старался быть вежливым.
Я не знал, какое имя ему назвать, и собирался выпалить первое пришедшее в голову, но неожиданно для себя произнес:
– Меня зовут мистер Розенталь.
Он вздрогнул:
– Меня тоже так зовут. Гус Розенталь.
– Не странно ли? – промолвил я.
Мы улыбнулись друг другу, и он еще раз вытер нос.
Я не хотел видеть своих отца и мать. Я их помню. Этого достаточно. Я хотел побыть с маленьким Гусом. Но однажды ночью я пробрался на задний двор дома номер 89 по Хармондрайв на пустырь, где позже возведут пристройку.
Я стоял в темноте и смотрел, как они ужинали. Вот мой отец, Я не помню его таким красивым. Мать что-то ему говорит, а он ест и кивает. Они в столовой. Гус лениво ковыряется в тарелке.
Не порть пищу, Гус, иначе не разрешу слушать «Люкс представляет Голивуд».
Но у них идет «Утренний патруль».
Тем более не порть пищу.
– Мама, – пробормотал я, стоя на холоде, – мама, в России голодают дети.
Я встретил Гуса у киоска.
– Привет!
– О! Привет!
– Любишь комиксы?
– Угу.
– А ты читал «Человека-куклу» и «Малыша из вечности?» – Да, класс. Но они у меня есть.
– Только не последние выпуски.
– И последние тоже.
– Готов поспорить, у тебя есть только за прошлый месяц. Мы дождались, пока продавец просмотрит по списку все имеющиеся у него журналы, после чего я купил Гусу «Воздушного мальчика», «Комиксы Джингл Джэнгл», «Синего жука», «Комиксы Виза», «Человека-куклу» и «Малыша из вечности».
Потом я сводил его в Ислэй, где мы отведали мороженого с горячим сиропом. Мороженое подали в высоких бокалах, а сироп принесли в маленьком кувшине. Когда официантка отошла, маленький Гус спросил:
– Откуда вы знаете, что я люблю тертые орешки и не люблю взбитые сливки и вишню?
Я откинулся на спинку высокого стула и улыбнулся.
– Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?
– Не знаю, – он пожал плечами.
Кто-то опустил никель в автомат, и зазвучала «Нить жемчуга» Гленна Миллера.
– Ты когда-нибудь задумывался об этом?
– Нет… угу. Я люблю мультики, может быть, я стану рисовать комиксы.
– Это здорово, Гус. На искусстве можно заработать большие деньги.
Я оглядел молочное кафе: стены с плакатами кока-колы, миловидные девушки с мальчишескими прическами, нарисованными художником по имени Гарольд В. Мак-Коли; его стиль завоюет весь мир, а имя так и останется неизвестным.
Гус посмотрел на меня:
– Но ведь это еще и интересно, правда?
Я смутился. Я первым делом подумал о деньгах, а он – о счастье. Я добрался до него раньше, чем он избрал путь. Еще была возможность сделать из него человека, который всю жизнь будет вначале думать о радости.
Официантка принесла мороженое. Я рассчитался. Когда она отошла, Гус спросил:
– Почему они называют меня грязным еврейским слоном?
– Кто тебя так называет, Гус?
– Мальчишки.
– Те, с которыми ты тогда подрался?
– Да. Почему они говорят «слон»?
Я проглотил ложечку ванили, размышляя над вопросом.
Спина болела, а зуд распространился с правой кисти на предплечье.
– Полагают, что у евреев большие носы, Гус. – Я налил немного сиропа из кувшинчика. Сироп какое-то мгновение боролся с собственным поверхностным натяжением, потом темная шоколадная пленка разорвалась, и он залил три шарика настоящего сливочного мороженого. Не замороженного сахара с молоком, а настоящего мороженого.
– Я хочу сказать, что некоторые люди так думают. Поэтому они, очевидно, считают остроумным называть тебя слоном, так как у слонов большие носы… хоботы. Понял?
– Это глупо. У меня же нос не большой, правда?
– Правда. Но они говорят это, чтобы тебя разозлить. Иногда люди так поступают.
– Но это же глупо.
Некоторое время мы сидели и разговаривали. Я вычерпывал длинной ложкой остатки шоколадного сиропа, под конец показавшегося мне совсем черным и даже горьковатым.
У Гуса в мороженом была ложка, пальцы, подбородок, футболка и макушка. Мы говорили о многом.
О том, как трудна арифметика (я и сейчас порой считаю на пальцах, заполняя чековую книжку). Как маленьким никогда не дают паса, когда команда проигрывает (все сомнения насчет своей внешности я компенсировал с женщинами). Как разная еда может быть одинаково безвкусной –(я до сих пор заливаю кетчупом хорошо прожаренный кусок мяса). Как одиноко жить, если по соседству нет друзей (я воздвиг вокруг себя стену гениальности и блеска, чтобы никто не смог проникнуть глубоко и причинить мне боль). Как Леон постоянно приглашает других детей к себе играть, а когда прибегает Гус, они потешаются из-за двери (до сих пор захлопнутая перед лицом дверь приводит меня в бешенство, а брошенная трубка –
в бессмысленную ярость).
Как здорово, что есть комиксы (как легко продаются мои сценарии, потому что я так и не научился обуздывать воображение).
Мы очень о многом поговорили.
– А теперь я отведу тебя домой, – сказал я.
– Хорошо.
Мы поднялись.
– Мистер Розенталь?
– И вытри лицо, ты весь в шоколаде.
1 2 3 4