.."
Сатоко погружена в молчание.
Перед воротами ночного клуба муж бросает водителю:
- В Усигомэ! - пропускает Сатоко в машину и захлопывает дверцу сна-
ружи. За стеклом на секунду мелькает его улыбка - два ряда здоровых
белых зубов.
"В нашей с тобою жизни никаких тревог быть не может!.." Мысль эта
страшной усталостью навалилась на Сатоко, распластав ее тело на спинке
сиденья. Оглянувшись, она снова увидела мужа: даже не обернувшись, он
уже устремился туда, где стоит его "Нэш" - и яркий твидовый пиджак ис-
чезает, смешавшись с толпой. Он терпеть не может стоять на месте, если
вокруг толчея...
В театре только что закончился спектакль, и огни неоновых реклам
плавно гасли один за другим. Зрители повалили толпой в полумрак, галдя
и толкаясь на выходе. Прямо перед зданием театра росло несколько виш-
невых деревьев, и Сатоко вдруг померещилось, будто белоснежные цветы,
распустившиеся на ветках - всего только грязные клочья бумаги.
"И все-таки - тот ребенок..."
Воспоминания вновь настигали ее.
"...Как человека ни воспитывай - не выйдет толку из того, кто ниче-
го не знает о своем рождении. А пеленки из грязной газеты могут стать
символом всей его жизни... Чего же я так беспокоюсь за жизнь чужого
младенца? Кто знает - не оттого ли, что боюсь за будущее своего собс-
твенного?.. Вот пройдет двадцать лет. Мой малыш вырастет счастливым,
станет нормальным человеком. Ну а вдруг волею злого рока тот несчаст-
ный ребенок, тогда уже двадцатилетний, встретит моего сына и нанесет
ему какое-нибудь увечье?!.."
И хотя стоял теплый пасмурный апрельский вечер - от мысли этой у
Сатоко похолодело в затылке.
"Многое переменится через двадцать лет... Двадцать лет спустя мне и
самой будет уже сорок три... Я должна буду, просто обязана рассказать
все тому бедняге. Рассказать, как я заменила ему грязную газету на пе-
ленку из мягкой фланели..."
Такси неслось по широкой дороге, огибая парк с кольцевым рвом. В
окнах справа замаячили далекие огни небоскребов Биру-гай.
"...Но все эти двадцать лет несчастный будет жить ужасной жизнью.
Точно мышь, будет он прозябать - без желаний, без денег, год за годом
разрушая свой молодой организм. Ребенку с таким рождением другого бу-
дет просто не дано. Проклинающий отца, ненавидящий мать - вечно одино-
кий человек..."
Очевидно, мрачные эти мысли особенно больно зацепили каку-то струн-
ку глубоко в душе Сатоко. Иначе - отчего бы "он" так занимал ее голо-
ву, зачем бы ей было нужно рисовать так подробно его будущее в своем
воображении...
Миновав станцию Хандзомон, такси приближалось к зданию английского
посольства. Перед глазами Сатоко во всю ширь развернулись аллеи цвету-
щей сакуры.
И она вдруг решила позволить себе каприз. Так захотелось ей в оди-
ночестве полюбоваться ночным цветением вишни. Отпустить такси, посмот-
реть спокойно на распустившиеся цветы - и уж потом уехать на другой
машине, мало ли их здесь проезжает мимо...
И хотя для робкой натуры все это выглядело довольно серьезной аван-
тюрой, тревожные видения по-прежнему вспыхивали в ее сознании - и
меньше всего ей хотелось сегодня возвращаться домой точно так же, как
и в обычные дни.
Невысокая молодая женщина вышла из такси и в одиночестве отправи-
лась через улицу. Привычный поток машин подхватил ее, и хотя душа еще
трепетала от смутных предчувствий, - странное ощущение свободы вдруг
переполнило Сатоко, и на одном дыхании она перепорхнула через дорогу,
на другую сторону, словно насквозь прошивая телом вереницы летящих в
ночи автомобилей - к роще, раскинувшейся над бездонным рвом.
То был парк Сэнтегафути - "Птичий Омут".
Распустившиеся цветы белизной усыпали ветви вишен в парковой роще.
Казалось, цветы эти затвердели, намертво прилепившись друг к другу.
Бумажный фонарь у входа погас. Вместо него - красные, желтые, зеле-
ные - голые электрические лампочки пристально выглядывали из-под ве-
ток. Было уже далеко за десять часов, и фигурки гулявших любителей са-
куры попадались навстречу все реже. Под ноги то и дело подворачивались
обрывки бумаги, и безмолвие парка изредка нарушали лишь бумажные шоро-
хи, да звяканье откатывавшейся в сторону железной банки - если кто-то
вдруг проходил неподалеку в молчании.
"Бумага... Окровавленная газетная бумага... Несчастное человеческое
рождение... Если бы кто-то, увидев такое, вдруг узнал, что такова была
участь и его самого - несомненно, вся дальнейшая жизнь человека пошла
бы от этого вкривь и вкось. И поэтому - я, совершенно чужой человек,
случайно узнавший такую тайну, обязана буду сохранить ее нераскрытой в
своей душе..."
Разыгравшаяся фантазия Сатоко помогла позабыть ей все страхи про-
шедшего дня. Вокруг прогуливались мирные парочки, никому и в голову не
пришло бы приставать к ней, причинять какое-то зло. Одной из парочек
надоело глядеть на цветы: примостившись на каменной скамье над самым
краем обрыва, два человека молча глядели вниз, в зиявшую черную бездну
- туда, где даже поверхность воды скрывала тяжелая, угрюмая тень.
Сверху, из-за насыпи, вздымался стеной лес императорского Дворца, и
мрачная, без малейшего изгиба, горизонталь отсекала кромку деревьев от
закрытого тучами неба.
Сатоко неторопливо бредет по темной аллее под ветвями цветущих де-
ревьев. Цветы, нависая над головой, рождают странное давящее чувс-
тво...
Внезапно на одной из каменных скамеек, погруженной в самую темень,
показалось что-то белое. Это "что-то" не было горстью опавших цветов,
как не было и сколом на камне. Сатоко подошла поближе...
На скрытой полумраком скамье кто-то спал.
Человек этот не был пьян - Сатоко поняла это, заметив, как тщатель-
но были подстелены под спящим газеты. Газеты - вот что белело из тем-
ноты, поняла Сатоко. Застелив скамью, слой за слоем, старыми газетами
и пристроившись боком на камне, перед Сатоко спал мужчина в коричневом
джемпере. Вероятно, с приходом весны он нашел здесь себе жилье.
В каком-то бессознательном состоянии остановилась Сатоко перед
скамьей. Этот кутавшийся в старые газеты человек вдруг совершенно ес-
тественным образом напомнил ей о младенце, спеленутом в газеты и ос-
тавленном на полу.
Взгляд ее упал на давно нечесанные, торчащие отдельно слипшимися
прядями волосы. В сумраке плечи джемпера вздымались и опадали вслед за
дыханием спящего.
Все прежние тревоги и страхи, рожденные в муках чутким сердечком
Сатоко, предстали перед ней еще ярче. По морщинам, избороздившим еще
молодое лицо, еле различимое в темноте, она ясно прочитала долгие годы
лишений.
1 2 3 4 5
Сатоко погружена в молчание.
Перед воротами ночного клуба муж бросает водителю:
- В Усигомэ! - пропускает Сатоко в машину и захлопывает дверцу сна-
ружи. За стеклом на секунду мелькает его улыбка - два ряда здоровых
белых зубов.
"В нашей с тобою жизни никаких тревог быть не может!.." Мысль эта
страшной усталостью навалилась на Сатоко, распластав ее тело на спинке
сиденья. Оглянувшись, она снова увидела мужа: даже не обернувшись, он
уже устремился туда, где стоит его "Нэш" - и яркий твидовый пиджак ис-
чезает, смешавшись с толпой. Он терпеть не может стоять на месте, если
вокруг толчея...
В театре только что закончился спектакль, и огни неоновых реклам
плавно гасли один за другим. Зрители повалили толпой в полумрак, галдя
и толкаясь на выходе. Прямо перед зданием театра росло несколько виш-
невых деревьев, и Сатоко вдруг померещилось, будто белоснежные цветы,
распустившиеся на ветках - всего только грязные клочья бумаги.
"И все-таки - тот ребенок..."
Воспоминания вновь настигали ее.
"...Как человека ни воспитывай - не выйдет толку из того, кто ниче-
го не знает о своем рождении. А пеленки из грязной газеты могут стать
символом всей его жизни... Чего же я так беспокоюсь за жизнь чужого
младенца? Кто знает - не оттого ли, что боюсь за будущее своего собс-
твенного?.. Вот пройдет двадцать лет. Мой малыш вырастет счастливым,
станет нормальным человеком. Ну а вдруг волею злого рока тот несчаст-
ный ребенок, тогда уже двадцатилетний, встретит моего сына и нанесет
ему какое-нибудь увечье?!.."
И хотя стоял теплый пасмурный апрельский вечер - от мысли этой у
Сатоко похолодело в затылке.
"Многое переменится через двадцать лет... Двадцать лет спустя мне и
самой будет уже сорок три... Я должна буду, просто обязана рассказать
все тому бедняге. Рассказать, как я заменила ему грязную газету на пе-
ленку из мягкой фланели..."
Такси неслось по широкой дороге, огибая парк с кольцевым рвом. В
окнах справа замаячили далекие огни небоскребов Биру-гай.
"...Но все эти двадцать лет несчастный будет жить ужасной жизнью.
Точно мышь, будет он прозябать - без желаний, без денег, год за годом
разрушая свой молодой организм. Ребенку с таким рождением другого бу-
дет просто не дано. Проклинающий отца, ненавидящий мать - вечно одино-
кий человек..."
Очевидно, мрачные эти мысли особенно больно зацепили каку-то струн-
ку глубоко в душе Сатоко. Иначе - отчего бы "он" так занимал ее голо-
ву, зачем бы ей было нужно рисовать так подробно его будущее в своем
воображении...
Миновав станцию Хандзомон, такси приближалось к зданию английского
посольства. Перед глазами Сатоко во всю ширь развернулись аллеи цвету-
щей сакуры.
И она вдруг решила позволить себе каприз. Так захотелось ей в оди-
ночестве полюбоваться ночным цветением вишни. Отпустить такси, посмот-
реть спокойно на распустившиеся цветы - и уж потом уехать на другой
машине, мало ли их здесь проезжает мимо...
И хотя для робкой натуры все это выглядело довольно серьезной аван-
тюрой, тревожные видения по-прежнему вспыхивали в ее сознании - и
меньше всего ей хотелось сегодня возвращаться домой точно так же, как
и в обычные дни.
Невысокая молодая женщина вышла из такси и в одиночестве отправи-
лась через улицу. Привычный поток машин подхватил ее, и хотя душа еще
трепетала от смутных предчувствий, - странное ощущение свободы вдруг
переполнило Сатоко, и на одном дыхании она перепорхнула через дорогу,
на другую сторону, словно насквозь прошивая телом вереницы летящих в
ночи автомобилей - к роще, раскинувшейся над бездонным рвом.
То был парк Сэнтегафути - "Птичий Омут".
Распустившиеся цветы белизной усыпали ветви вишен в парковой роще.
Казалось, цветы эти затвердели, намертво прилепившись друг к другу.
Бумажный фонарь у входа погас. Вместо него - красные, желтые, зеле-
ные - голые электрические лампочки пристально выглядывали из-под ве-
ток. Было уже далеко за десять часов, и фигурки гулявших любителей са-
куры попадались навстречу все реже. Под ноги то и дело подворачивались
обрывки бумаги, и безмолвие парка изредка нарушали лишь бумажные шоро-
хи, да звяканье откатывавшейся в сторону железной банки - если кто-то
вдруг проходил неподалеку в молчании.
"Бумага... Окровавленная газетная бумага... Несчастное человеческое
рождение... Если бы кто-то, увидев такое, вдруг узнал, что такова была
участь и его самого - несомненно, вся дальнейшая жизнь человека пошла
бы от этого вкривь и вкось. И поэтому - я, совершенно чужой человек,
случайно узнавший такую тайну, обязана буду сохранить ее нераскрытой в
своей душе..."
Разыгравшаяся фантазия Сатоко помогла позабыть ей все страхи про-
шедшего дня. Вокруг прогуливались мирные парочки, никому и в голову не
пришло бы приставать к ней, причинять какое-то зло. Одной из парочек
надоело глядеть на цветы: примостившись на каменной скамье над самым
краем обрыва, два человека молча глядели вниз, в зиявшую черную бездну
- туда, где даже поверхность воды скрывала тяжелая, угрюмая тень.
Сверху, из-за насыпи, вздымался стеной лес императорского Дворца, и
мрачная, без малейшего изгиба, горизонталь отсекала кромку деревьев от
закрытого тучами неба.
Сатоко неторопливо бредет по темной аллее под ветвями цветущих де-
ревьев. Цветы, нависая над головой, рождают странное давящее чувс-
тво...
Внезапно на одной из каменных скамеек, погруженной в самую темень,
показалось что-то белое. Это "что-то" не было горстью опавших цветов,
как не было и сколом на камне. Сатоко подошла поближе...
На скрытой полумраком скамье кто-то спал.
Человек этот не был пьян - Сатоко поняла это, заметив, как тщатель-
но были подстелены под спящим газеты. Газеты - вот что белело из тем-
ноты, поняла Сатоко. Застелив скамью, слой за слоем, старыми газетами
и пристроившись боком на камне, перед Сатоко спал мужчина в коричневом
джемпере. Вероятно, с приходом весны он нашел здесь себе жилье.
В каком-то бессознательном состоянии остановилась Сатоко перед
скамьей. Этот кутавшийся в старые газеты человек вдруг совершенно ес-
тественным образом напомнил ей о младенце, спеленутом в газеты и ос-
тавленном на полу.
Взгляд ее упал на давно нечесанные, торчащие отдельно слипшимися
прядями волосы. В сумраке плечи джемпера вздымались и опадали вслед за
дыханием спящего.
Все прежние тревоги и страхи, рожденные в муках чутким сердечком
Сатоко, предстали перед ней еще ярче. По морщинам, избороздившим еще
молодое лицо, еле различимое в темноте, она ясно прочитала долгие годы
лишений.
1 2 3 4 5