— Но если ее закоптить, — сказал Стиккан, — получается не так уж плохо, на можжевеловых ветках да фукуса добавить для цвета, влажноватого, чтобы дымил.
Юнас ничего не ответил.
Стиккан разглядывал своего гостя. Если бы дело происходило вечером, можно было бы сказать: оставайся ночевать, отдохни, сделаем перерыв, перерыв вещь полезная.
— Юнас, — сказал он. — Расскажи мне, что тебя мучает. Я простой человек, но ты мне нравишься. Можешь мне доверять.
Терраса была хороша, она заросла жимолостью и крошечными вьющимися розами, в солнечном свете цветы отбрасывали на кирпичный пол и на стол изящные тени, чуть шевелившиеся при слабых порывах ветра.
— Конечно, я тебе доверяю, — сказал Юнас. Он понимал, что с этим человеком у него могла бы завязаться дружба, легкая и, наверное, необходимая ему, но он не хотел этого. Дружба возникает по-другому — с человеком, который долго делил с тобой самые трудные минуты вашей общей жизни, наперекор всем ошибкам, всему тому, чему нет прощения. Юнас попытался поточнее сформулировать свою мысль: например, прежде всего нужно быть терпимым по отношению к тем, кого ты обманул… Нет, «кому ты изменил» лучше. Тут он отвлекся, а Стиккан продолжал горячо и серьезно рассуждать об облаках:
— …не так ли, как они появляются и исчезают, закрывают солнце, а иногда они бывают похожи на какие-то фантастические существа, знаешь, рано утром…
Юнас подумал: «Пошел ты к черту со своими разглагольствованиями, заткнись, пока я не выбил тебе зубы», но тут же устыдился и сказал:
— Да, да, знаю. Рано утром. А теперь мне пора. У меня важная встреча.
— Отложить нельзя?
— Нельзя.
— Жалко, — сказал Стиккан. — Мне казалось, нам есть о чем поговорить. Но раз так, когда вернешься, не забудь оставить лодку на том месте, откуда ты ее взял, она может понадобиться тем, кто собирается через залив.
— Обязательно, — сказал Юнас. — Спасибо, пока.
— Пока, — сказал Стиккан и вытолкнул лодку на глубину. — Не забывай про свои облака!
12
Юнас греб назад, чтобы встретиться с Игреком.
Я от тебя отделался, завалил камнями, изгнал, как изгоняют дьявола, изрешетил, и все-таки ты существуешь. Ты мертв, и ты умер еще раз, когда я перестал писать о тебе. И все-таки ты существуешь.
Когда он вылезал из лодки, на берег спустился рыжий мальчик и сказал ему:
— Послушай-ка, это лодка Салминена. Ты неправильно кладешь весла. И воду не вычерпал.
Юнас пришел в непомерное раздражение и резко ответил:
— Сами вычерпают. Мне некогда.
— Там шпангоут отскочил, — заявил мальчик. — Посмотри сам.
— Мне некогда, — повторил Юнас и, преодолев пригорок, направился к дороге и дальше через луга к выгону Векстрёма; у изгороди он круто остановился, теперь он точно знает, что ему делать: он напишет безжалостную повесть об Игреке по своему собственному разумению, именно так, как он представлял себе чересчур долгую и исполненную жестокости его жизнь.
Я перехожу в нападение немедленно. Я больше не буду заниматься изысканиями, потому что теперь знаю тебя насквозь и тебе от меня не уйти. Этого никто не прочтет — кроме тебя и меня. А когда я завершу создание твоего злодейского образа, очертания твои расплывутся и сольются, окончательно, с твоей собственной тенью, до которой мне нет никакого дела.
Удивительный напиток виски. Затуманивает мозги и в то же время иногда позволяет постигнуть мыслью немыслимое.
Наградить тебя детством? Нет, детства ты не получишь. Молодостью? Тоже нет. Я ворвусь в самую середину твоей жизни и дам тебе сыновей, ты их не заслужил, только произвел их на свет, ты считаешь, что они слишком глупы, чтобы с ними общаться. Им хочется с тобой поиграть, но тебе вечно некогда. Или еще лучше: ты будешь откупаться от них деньгами, пусть только оставят тебя в покое. Сходите в кино, вот вам на велосипед или на лодку и так далее и тому подобное! Игрек, я подхожу все ближе, берегись. А жена, какую жену тебе дать?
За спиной у Юнаса замычали коровы — то ли их пора было доить, то ли им просто стало скучно, — он продолжил свой путь к дому, вышел к каменному полю и уселся на мох. Над нагретой землей танцевала мошкара, солнце пекло в спину. Надо было выпить еще стаканчик виски, решить вопрос с женой оказалось не так-то просто. Во всяком случае, можно представить себе, что Игрек знакомится с ней на каком-нибудь обеде, его внимание привлекает ее свободная манера вести поверхностный разговор и умение носить вещи, эта женщина — прирожденная хозяйка дома. Он внимательно наблюдает за ней весь вечер, в беседе затрагивает темы, в которых она, по его мнению, не разбирается, и отмечает, как ловко она выходит из положения, задавая тщательно продуманные вопросы с серьезным, заинтересованным выражением лица, ну и, конечно, при этом негромкие восклицания — одобрения, удивлений, восхищения. Она в совершенстве справляется с ролью, она превосходная слушательница. Кроме того, у этой женщины благородный профиль, великолепная осанка и светлые от природы волосы…
Нет, она не блондинка. Она темноволосая. Пусть у нее будут блестящие, переливающиеся волосы, которые… Так или иначе, Игрек принимает решение, он полностью полагается на свою способность мгновенно, не тратя зря времени, оценивать человека. Выбранную им женщину зовут… ладно, потом придумаем… друзья, может быть, называют ее Путти или Титти… но Игрек называет ее Элизабет, четыре слога, исключительно удобные, если хочешь медленно, с презрением выразить свое мнение по поводу той или иной сделанной ею глупости: «Э-ли-за-бет, ты меня удивляешь. Просто не могу понять…»
Юнас заметил, что земля после ночного дождя была еще влажной, он снял плащ и подстелил под себя. Но брюки уже промокли, неприятно прилипали к телу, поэтому он вернулся в свою каморку и разделся. Потом принялся было развивать линию сыновей Игрека, но у него ничего не вышло.
Карин сказала:
— Посмотри на лампу. Он мог бы сжечь весь дом. И еще: ты понимаешь, почему он так упорно прячет кружевное покрывало? Взгляни-ка, запрятал черничный пирог на шкаф, он совсем заплесневел.
— Может, хотел освободить место на столе, — сказала Мария. — Когда он работает, на столе не должно быть ничего лишнего.
— Ну да, разумеется. Помнишь: не мешайте отцу, он работает. Он пишет. И вокруг не должно быть ничего и никого лишнего.
Мария кивнула:
— И все-таки, когда машинка замолкала, появлялось какое-то неприятное ощущение.
13
Природная глупость Элизабет и ее склонность к светской жизни спасают ее от осознания происходящего. Нет. Глупость и природная склонность к светской жизни? Ограждают? Сначала Элизабет была ограждена… Осознание — нехорошо. Просто: жена не сразу замечает, какой у него злобный нрав, он говорит ей ужасающие вещи. Она отшатывается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15