тот спустил тетиву, и хаббатеец свалился с коня, подняв фонтан брызг. Добивать его не требовалось: оперенное древко торчало из виска.
За ним выскочила целая группа, пять всадников и обе собаки. Поначалу Конан целил в псов, которые были куда опасней людей. Эти мастафы, твари сильные и живучие, нанесли большой урон его запасам: он трижды выстрелил в каждую собаку, пока они не успокоились на дне ручья с перебитыми позвоночниками. За это время Сайг разделался с солдатами, промазав всего лишь раз; лишь одна из его стрел воткнулась в круп лошади.
Вероятно, ее испуганное ржание предупредило остальных хаббатейцев об опасности. Они вынырнули из огня плотной кучкой, готовые к бою, на ходу растягивая луки. Грохотали копыта коней, обугленные перья на шлемах солдат торчали словно когтистые птичьи лапы, по их широкоскулым закопченным лицам струились ручейки пота, их кожаные доспехи тлели и дымились. Но эти хаббатейцы были настоящими воинами! Едва успев спастись от демонов огня, едва завидев трупы погибших, они припомнили и цели свои, и назначение, и отданные им приказы. Беспорядочная толпа всадников стремительно развернулась в цепочку, и на валуны, темневшие по берегам ручья, обрушился поток стрел.
Конан, то прячась за гранитными глыбами, то высовываясь по пояс, стрелял и стрелял – до той поры, пока ладонь его, шарившая в колчане, не встретила полную пустоту. Один из хаббатейских снарядов пробил полу его куртки, другой взрезал кожу на виске; если не считать этих потерь, он остался цел и невредим. Метавшиеся посреди ручья кони и всадники мешали разглядеть, как идет дело у Сайга; оставалось лишь надеяться, что рыжебородый не ранен еще раз и сумеет дать достойный отпор врагам.
Их было еще поболе десятка; сообразив, откуда летят стрелы, они разделились, обнажили мечи и погнали коней на берег. Пятеро мчались к Конану, шестеро – к Сайгу, и это было неважным раскладом: из-за своей раненой ноги асир потерял подвижность. Сейчас, когда у беглецов и их преследователей кончились стрелы, все решала схватка грудь о грудь, в которой залогом успеха являлись телесная мощь, искусство владения оружием и ловкость. Силой Сайг не был обделен, да и топором своим пользовался с редкостной сноровкой, но вот что касалось ловкости и быстроты… С больной ногой не побегаешь! Однако сейчас Конан не мог ему помочь; у него хватало своих проблем. А потому, выхватив клинки, он изготовился к рукопашной.
Первого противника киммериец достал прямым ударом в живот: его левый клинок отбил короткий меч хаббатейца, а правый до половины погрузился под ребра, взрезав кожаный доспех. Конан успел выдернуть оружие, но лошадь, мчавшаяся на полном скаку, отшвырнула его на камни, а потом сама рухнула наземь и с диким ржанием забилась в судорогах – острие конанова клинка распороло ей бок. Скакавший следом конь наткнулся на нее, подбросил задом и выкинул всадника из седла; Конан, успевший подняться раньше, одним ударом прикончил оглушенного хаббатейца.
Трое оставшихся быстро спешились. Тут, на берегу ручья, среди каменных глыб и гладкой мокрой гальки, не стоило полагаться на лошадей; собственные ноги были надежнее, и подошвы кожаных сапог меньше скользили по камням, чем железные подковы.
Конан, выставив вперед левый клинок и прикрываясь правым, всматривался в лица приближавшихся солдат. Невысокие, широкоплечие и коренастые, с длинными руками и плосковатыми смуглыми лицами, толстогубые, с выпученными в ожидании схватки глазами, они сейчас особенно напоминали гигантских жаб. Словно сама Хаббатея, приняв обличье трех своих стражей, надвигалась на него; упрямая и жестокая Хабба, край пьянящего бранда, окровавленных ристалищ и трехликого Трота; край, где законы можно было повернуть в любую сторону. Отсюда, из гирканской степи, Конан не мог дотянуться до стен ненавистного города – а если б и дотянулся, то что с того? Молнии Митры еще не покорствовали ему… Но он знал: чтобы справиться с тремя хаббатейскими жабами, молнии не нужны; хватит одной острой стали. И в том помощь Митры ему не требовалась.
Он прыгнул вперед, обрушив правый клинок на голову ближайшего солдата. Синеватое лезвие рассекло шлем, раскроило череп, и лишь бронзовый оплечник доспеха сумел его задержать; Конан выдернул меч, отметив, что на острие не осталось ни следа, ни зарубки. Быть может, в том и заключалась магия рагаровых клинков – они не тупились и не застревали во вражеских панцирях и щитах. Но размышлять о том было не время. Киммериец перешагнул через труп с разбитой головой, и его оружие, лязгнув, скрестилось с короткими мечами хаббатейцев.
Когда оба они упокоились среди гранитных валунов, Конан свистнул жеребца, вскочил в седло и погнал через ручей. Пожар сдвинулся уже далеко к западу; киммериец не различал треска огня, не видел и пламенных его языков – лишь в небесах, над самым окоемом степи, клубилось темное дымное облако. Тишина царила и на другом берегу речушки; не слышалось тут ни грохота стали, ни воинственных кличей, ни стонов раненых, ни проклятий – ничего! Тяжелое предчувствие сжало сердце Конана.
Он увидел два мертвых тела, разрубленных молодецкими ударами от плеча до бедра; еще двое лежали чуть дальше: один – с разбитым черепом, другой – со вспоротым животом и перерубленным позвоночником, в котором застряла секира. Глаза хаббатейцев уже остекленели, по раздвинутым в предсмертной гримасе губам ползали крупные степные муравьи, смуглая кожа приобрела синеватый оттенок.
Четверо! А где же еще двое? И где Сайг? Конан нашел их на крохотной площадке, окруженной камнями, покрытой вытоптанной травой. Сигвар полулежал-полусидел с закрытыми глазами, привалившись спиной к валуну, бессильно уронив руки на колени; меж ребер у него торчали два хаббатейских меча. Их владельцы валялись рядом, оба – со свернутыми шеями, и, вероятно, это последнее усилие вконец истощило Сайга. На лбу у него запеклась кровь, алые капли сочились из глубокого пореза на предплечье, и Конан догадался, что все эти раны были следами яростной схватки, еще недавно кипевшей на речном берегу.
Они, однако, не являлись смертельными – как и удар клинка, пробившего асиру правый бок. Но слева, под пятым ребром, тоже багровела залитая кровью рукоять меча, и каким-то шестым чувством киммериец понял, что стальное лезвие касается сердца Сайга. Одно движение – и его друг уйдет на Серые Равнины, перешагнув грань между жизнью и смертью… Впрочем, он и так почти переступил ее.
Сойдя с коня, Конан приблизился к рыжебородому, присел на корточки. Сигвар словно ощутил его присутствие; веки асира поднялись, серые зрачки уставились в лицо приятеля. Потом он пошевелил губами.
– А… это ты, воронья башка… Жив?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
За ним выскочила целая группа, пять всадников и обе собаки. Поначалу Конан целил в псов, которые были куда опасней людей. Эти мастафы, твари сильные и живучие, нанесли большой урон его запасам: он трижды выстрелил в каждую собаку, пока они не успокоились на дне ручья с перебитыми позвоночниками. За это время Сайг разделался с солдатами, промазав всего лишь раз; лишь одна из его стрел воткнулась в круп лошади.
Вероятно, ее испуганное ржание предупредило остальных хаббатейцев об опасности. Они вынырнули из огня плотной кучкой, готовые к бою, на ходу растягивая луки. Грохотали копыта коней, обугленные перья на шлемах солдат торчали словно когтистые птичьи лапы, по их широкоскулым закопченным лицам струились ручейки пота, их кожаные доспехи тлели и дымились. Но эти хаббатейцы были настоящими воинами! Едва успев спастись от демонов огня, едва завидев трупы погибших, они припомнили и цели свои, и назначение, и отданные им приказы. Беспорядочная толпа всадников стремительно развернулась в цепочку, и на валуны, темневшие по берегам ручья, обрушился поток стрел.
Конан, то прячась за гранитными глыбами, то высовываясь по пояс, стрелял и стрелял – до той поры, пока ладонь его, шарившая в колчане, не встретила полную пустоту. Один из хаббатейских снарядов пробил полу его куртки, другой взрезал кожу на виске; если не считать этих потерь, он остался цел и невредим. Метавшиеся посреди ручья кони и всадники мешали разглядеть, как идет дело у Сайга; оставалось лишь надеяться, что рыжебородый не ранен еще раз и сумеет дать достойный отпор врагам.
Их было еще поболе десятка; сообразив, откуда летят стрелы, они разделились, обнажили мечи и погнали коней на берег. Пятеро мчались к Конану, шестеро – к Сайгу, и это было неважным раскладом: из-за своей раненой ноги асир потерял подвижность. Сейчас, когда у беглецов и их преследователей кончились стрелы, все решала схватка грудь о грудь, в которой залогом успеха являлись телесная мощь, искусство владения оружием и ловкость. Силой Сайг не был обделен, да и топором своим пользовался с редкостной сноровкой, но вот что касалось ловкости и быстроты… С больной ногой не побегаешь! Однако сейчас Конан не мог ему помочь; у него хватало своих проблем. А потому, выхватив клинки, он изготовился к рукопашной.
Первого противника киммериец достал прямым ударом в живот: его левый клинок отбил короткий меч хаббатейца, а правый до половины погрузился под ребра, взрезав кожаный доспех. Конан успел выдернуть оружие, но лошадь, мчавшаяся на полном скаку, отшвырнула его на камни, а потом сама рухнула наземь и с диким ржанием забилась в судорогах – острие конанова клинка распороло ей бок. Скакавший следом конь наткнулся на нее, подбросил задом и выкинул всадника из седла; Конан, успевший подняться раньше, одним ударом прикончил оглушенного хаббатейца.
Трое оставшихся быстро спешились. Тут, на берегу ручья, среди каменных глыб и гладкой мокрой гальки, не стоило полагаться на лошадей; собственные ноги были надежнее, и подошвы кожаных сапог меньше скользили по камням, чем железные подковы.
Конан, выставив вперед левый клинок и прикрываясь правым, всматривался в лица приближавшихся солдат. Невысокие, широкоплечие и коренастые, с длинными руками и плосковатыми смуглыми лицами, толстогубые, с выпученными в ожидании схватки глазами, они сейчас особенно напоминали гигантских жаб. Словно сама Хаббатея, приняв обличье трех своих стражей, надвигалась на него; упрямая и жестокая Хабба, край пьянящего бранда, окровавленных ристалищ и трехликого Трота; край, где законы можно было повернуть в любую сторону. Отсюда, из гирканской степи, Конан не мог дотянуться до стен ненавистного города – а если б и дотянулся, то что с того? Молнии Митры еще не покорствовали ему… Но он знал: чтобы справиться с тремя хаббатейскими жабами, молнии не нужны; хватит одной острой стали. И в том помощь Митры ему не требовалась.
Он прыгнул вперед, обрушив правый клинок на голову ближайшего солдата. Синеватое лезвие рассекло шлем, раскроило череп, и лишь бронзовый оплечник доспеха сумел его задержать; Конан выдернул меч, отметив, что на острие не осталось ни следа, ни зарубки. Быть может, в том и заключалась магия рагаровых клинков – они не тупились и не застревали во вражеских панцирях и щитах. Но размышлять о том было не время. Киммериец перешагнул через труп с разбитой головой, и его оружие, лязгнув, скрестилось с короткими мечами хаббатейцев.
Когда оба они упокоились среди гранитных валунов, Конан свистнул жеребца, вскочил в седло и погнал через ручей. Пожар сдвинулся уже далеко к западу; киммериец не различал треска огня, не видел и пламенных его языков – лишь в небесах, над самым окоемом степи, клубилось темное дымное облако. Тишина царила и на другом берегу речушки; не слышалось тут ни грохота стали, ни воинственных кличей, ни стонов раненых, ни проклятий – ничего! Тяжелое предчувствие сжало сердце Конана.
Он увидел два мертвых тела, разрубленных молодецкими ударами от плеча до бедра; еще двое лежали чуть дальше: один – с разбитым черепом, другой – со вспоротым животом и перерубленным позвоночником, в котором застряла секира. Глаза хаббатейцев уже остекленели, по раздвинутым в предсмертной гримасе губам ползали крупные степные муравьи, смуглая кожа приобрела синеватый оттенок.
Четверо! А где же еще двое? И где Сайг? Конан нашел их на крохотной площадке, окруженной камнями, покрытой вытоптанной травой. Сигвар полулежал-полусидел с закрытыми глазами, привалившись спиной к валуну, бессильно уронив руки на колени; меж ребер у него торчали два хаббатейских меча. Их владельцы валялись рядом, оба – со свернутыми шеями, и, вероятно, это последнее усилие вконец истощило Сайга. На лбу у него запеклась кровь, алые капли сочились из глубокого пореза на предплечье, и Конан догадался, что все эти раны были следами яростной схватки, еще недавно кипевшей на речном берегу.
Они, однако, не являлись смертельными – как и удар клинка, пробившего асиру правый бок. Но слева, под пятым ребром, тоже багровела залитая кровью рукоять меча, и каким-то шестым чувством киммериец понял, что стальное лезвие касается сердца Сайга. Одно движение – и его друг уйдет на Серые Равнины, перешагнув грань между жизнью и смертью… Впрочем, он и так почти переступил ее.
Сойдя с коня, Конан приблизился к рыжебородому, присел на корточки. Сигвар словно ощутил его присутствие; веки асира поднялись, серые зрачки уставились в лицо приятеля. Потом он пошевелил губами.
– А… это ты, воронья башка… Жив?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30