Моя мать вообще не понимала мое поведение. У нее не было времени для спорта. Она даже не понимала, почему отец старался держать себя в форме и тренировался. Но ее отношение всегда было такое: пусть Арнольд делает что хочет. Пока он не делает ничего противозаконного, пока ничего не делает плохого, пусть занимается своим бодибилдингом.
Она изменила свое отношение, когда я принес домой свой первый приз за соревнования по поднятию тяжестей. Она взяла его и побежала из дома в дом в Тале, этом маленьком городке около Граца, мы жили в нем, и показывала всем соседям, что я выиграл. После этого поворотного момента она приняла то, что я делал. Теперь совершенно неожиданно ей стали уделять внимание. Люди ее выделили. Это была мать того парня, который недавно победил в соревнованиях по поднятию тяжестей, мать сильного человека. В какой то мере к ней тоже стали относиться, как к чемпиону, а она стала гордиться мной. После этого (в некоторой мере) она стала поддерживать меня в моих занятиях.
Тем не менее, мы отличались друг от друга. Она и отец были католиками. Каждое воскресенье, пока мне не исполнилось 15 лет, я ходил с ними в церковь. Потом мои друзья стали у меня спрашивать, зачем я туда хожу. Они сказали, что это просто глупо. Сам я об этом особо никогда не думал, престо было такое правило в доме: мы ходили в церковь, Гельмут Кнор — самый интеллигентный и думающий среди культуристов дал мне почитать книгу под названием Pfaffenspiegel, где было написано про монахов, про их жизнь, какие они были ужасные и как они исказили историю религии.
Я это прочитал, и представление о религии у меня изменилось. Карл, Гельмут и я обсуждали книгу в зале. Гельмут настаивал, что если я чего-то достигну в жизни, я не должен благодарить бога, а только себя. То же самое и если что-то плохое случится. Не надо в этом случае просить помощи у бога, а самому поправлять дела. Он меня спросил, не молился ли я о результатах тренировок, я признался, что было такое. Он мне ответил, что если я хочу построить большое тело, то я должен его строить. Никто другой это не сделает. Участие бога в этом на самом последнем месте.
Это были совсем дикие мысли — я был совсем молодой. Но доводы были очень разумные, и я заявил дома, что больше в церковь не пойду, не верю в эти дела и время терять не хочу. Это только способствовало конфликту дома.
Между родителями и мной образовалась трещина. Мать ясно представляла, что было между мной и девушками, которых мои друзья приводили. Она никогда не говорила прямо, но всем своим видом показывала, что ей это не нравится. С отцом было иначе. Он помнил, что как только мне исполнится 18 лет, я пойду служить в армию и там меня воспитают. Некоторое из того, что осуждала мать, он допускал. Он считал естественным, что я общаюсь с девушками, если есть возможность. По сути дела он гордился, что я встречаюсь с этими легкомысленными девушками. Он даже хвастался своим друзьям: «Господи, видели бы вы, каких женщин мой сынок приводит». Он, ясное дело, сильно преувеличивал. Однако наши отношения изменились, потому что я чувствовал себя увереннее, поскольку выиграл несколько призов и общался с девушками. Особенно его интересовали девушки. Еще ему нравилось, что сильно в эти дела я не впутывался: «Правильно, Арнольд» — так он мне говорил, как будто сам имел огромный опыт — «не давай им себя одурачить». В течение пары лет эта тема оставалась одной из связывающей нитей между нами. Те мало ночей, когда я приводил домой девушек во время армейских отпусков, он был очень доволен и доставал бутылку вина и пару стаканов.
Мать все еще хотела меня защитить. Кое-что нам приходилось от нее скрывать. Она была сильно верующая и воображала ужасное состояние моей души и испытывала чувство сожаления за девушек. Ей казалось, что все это прямо связано с культуризмом и неприязнь к этому спорту росла. Ее беспокоило, что это может оказаться не просто проходящий период взросления. «Арнольд, ты ленивый! Посмотри на себя, ты хочешь только тренироваться со своими гирями. Только об этом и думаешь. Посмотри на свои ботинки — она цеплялась ко всему и шумела, — тебе уже 15 лет. Я чищу ботинки твоего отца, потому что он мой муж. Но твои чистить не буду, ты можешь сам о себе заботится».
Эта сторона не нравилась и отцу. С девушками было все в порядке. Это он одобрял. Призы за соревнования — тоже. У него самого были призы за ледовый карлинг. Мы кстати вместе им занимались. Но часто он отводил меня в сторонку и говорил: «Хорошо Арнольд, но чем ты собираешься заниматься?»
Я ему снова отвечал: «Пап, я буду профессиональным культуристом. Этим я буду заниматься в своей жизни». «Но это же не серьезно, — глаза у него становились задумчивыми, — как ты хочешь это использовать? Чем ты собираешься на жизнь зарабатывать?» Разговор не клеился и прекращался до следующего подобного вопроса. Он возвращался к своей газете.
Довольно долго я просто пожимал плечами и отказывался говорить об этом. Но однажды, когда мне было 17 лет и план уже более менее сложился, я удивил его таким ответом: «У меня сейчас есть две возможности — одна — пойти служить в армию, стать офицером и получить некоторую свободу для тренировок». Он важно закивал головой. Он понял, что, наконец, я до чего-то додумался. Он бы гордился, если бы я посвятил свою жизнь службе в австрийской армии. «А второй вариант — поехать в Германию и потом в Америку».
«В Америку?» Теперь он считал, что я опять какую то бессмыслицу понес. Хорошее очко в свою пользу я уже заработал, сказав о том, чтобы стать офицером. Австрийская армия позволила бы мне учиться, дала бы мне образование, пищу и одежду. Потом, будучи спортсменом, я получил бы возможность пользоваться большой свободой. В Вене была высшая военная академия, специализировавшаяся на спорте. Они бы предоставили мне тренировочный зал и следили бы, чтобы у меня было все самое лучшее. Вместе с отцом мы обсуждали этот вариант как решение вопроса о пути в жизни. Он смотрел на это как на хорошую армейскую карьеру. Я воспринимал это как путь к цели — выиграть мистер Юниверс. Отца беспокоило, что я окажусь неспособен жить вне культуризма и упущу все остальные возможности.
Армейская карьера представлялась мне самым последним вариантом. Я хотел, каким-нибудь образом поехать в Америку. В Австрии я чувствовал себя как взаперти, как в замкнутом пространстве: «Надо уехать отсюда. Тут мало пространства и какое-то все застывшее. Тут мне не дадут развернуться» — так я думал. Все время казалось, что здесь недостаточно пространства. Даже мысли у людей были мелкие. Слишком много было удовлетворения, слишком много соглашения с установившимся ходом вещей. Здесь было прекрасно. Здесь было отличное место, чтобы провести старость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30