Принимая обессиленных беглецов, море урчало, как кухонная раковина. Вверху над нами были средиземноморские созвездия, но я только изредка взглядывал вверх, а Люсия и вовсе не глядела. Она переживала национальную ссору, в каковую мы только что были вовлечены. Я дал минутам истечь и, глубоко вдохнув теплую влажность, сказал:
- Видишь, как хорошо, что мы не позволили себе ввязаться в драку. Мы не шли бы сейчас по берегу ночного моря, а находились бы в отвратительном полицейском участке, и нас обвинили бы в том, что мы затеяли драку. Тебя назвали бы несколько раз проституткой, а мне мимоходом врезали бы в живот... Выпустили бы нас только утром с помощью организационного комитета Дней литературы...
- Может быть, ты прав. Но какой подлец... Почему они нас не любят, Эдвард?
- Не они, а он. Я не знаю, много ли таких во Франции и почему они не любят иностранцев. Но тип с усиками - явное ничтожество, серийный продукт цивилизации. На нем джинсы, как на всех уродах, усы, как у всех уродов, он никто и ничто, и ему хочется сорвать на ком-нибудь злобу за свою собственную ничтожность. Ему подвернулись мы - иностранцы. Может быть, он импотент и его подружка вслух сказала ему об этом.
Люсия хмыкнула.
- Ты подумала, что я испугался? - спросил я, заглянув ей в лицо.
- Нет, я видела, что ты не испугался. Ты был спокоен. Хотела бы я быть такой спокойной, как ты.
- В твоем возрасте я тоже не был спокойным... Научился... Понимаешь, в таких случаях лучше игнорировать эмоции и уступить место интеллекту...
- Если бы все умели это, Эдвард, ты думаешь, никто не дрался бы и люди не убивали бы друг друга?
Она остановилась и прижалась вдруг ко мне, лицом в мою шею, в куртку на груди.
- Мы ведь не хуже французов, Эдвард, мы, может быть, лучше... Кому мы мешаем?
Я вдруг обнаружил, что она плачет.
- Эй, - я погладил ее по жестким волосам, - ты чего ревешь?
- Я вспомнила хозяина отеля... Они сделали мне больно! А подружка, Эдвард...
Я не дал ей пожаловаться, я встряхнул ее и повернул лицом к темной воде.
- Эй! В Париже у меня есть два друга - Тьерри и Пьер-Франсуа, они замечательные! Кроме этого, я знаю Жака и Катрин, и они замечательные. И в моем издательстве "Рамзэй" есть множество прекрасных французских людей. Не реви. Ты должна научиться чувствовать людей. Чувствовать способных причинить тебе зло и держаться от них подальше. И прекрати плакать! Глупо плакать у теплого моря, в Ницце, под такими созвездиями. Где же знаменитая бразильская жизнерадостность?! Возьми платок и вытри слезы!
"Ох, женщины, - вздохнул Эдуард-2, - они ведут себя как дети и требуют от нас, чтобы после этого мы ебали их, как взрослых самок!" Люсия послушалась, вытерла слезы и шумно высморкалась в мой большой платок. Воспользовавшись нашей занятостью, море лизнуло мои сапоги и полностью накрыло ее сникерс.
- Ой, море! - вскрикнула она, и мы отбежали от воды.
У лестницы, ведущей вверх, на набережную, дикие туристы и просто бродяги сообща разожгли нелегальный костер и теперь суетились вокруг него с кружками и бутылками красного столового.
- Пойдем ко мне? Выпьем еще, и если ты хочешь, будем делать любовь. Если не хочешь - не будем. Пойдем, Люсия?
Она задумалась.
- Бон суар! Идите к нам! - позвали нас от костра.
- Пойдем к тебе, Эдвард.
Мы напились. Мы выпили все содержимое мини-бара, который, слава Богу, вновь набили алкоголем. Люсия опять плакала, но уже от опьянения, и слезы ее смешивались со смехом. Я раздел ее и, разумеется, обнаружил, что она не трансвестай. Темная половая щель девчонки была того же возраста, как и девчонка, и была наполнена слизью. Я подумал, что она, может быть, уже несколько часов истекает желанием хуя, а я все разговариваю с ней о мировых проблемах и рассказываю о временах, когда я был бандитом. Маленькая и большебедрая, она доставила мне определенное, хотя и ограниченное, удовольствие своей вечнотекущей, крепкопахнущей щелью и звуками, неожиданно глубокими и густыми для такой маленькой девочки, которые она издавала. Увы, так как я был очень пьян, акт наш продолжался с переменным успехом несколько часов. И ничем не кончился. Только утром, с трудом открыв глаза, я решил, что следует оставить в темнокожей девочке мою сперму - символ покорения и освоения самки самцом. Солнце уже зияло в незадернутую шторой щель окна. Она молча сопела и упиралась в меня шершавыми ступнями, когда я, сжимая темный зад, ебал ее на боку, не желая смотреть в ее лицо. Почему? Может быть, в глазах-оливах оказалось бы выражение, которое помешало бы мне кончить. Я кончил в подозрительно горячую цыганочку и опять уснул с моим членом в ее щели, поцеловав ее в спину.
Проснулись мы в три часа дня. В четыре в отеле "Плаза" должна была состояться литературная игра. Десять авторов, и среди прочих дамы: Маша Мэриль, Людмила Черина и Режин Дефорж, должны были - каждому давалось тридцать секунд - сочинить совместную историю. На их игру мне было положить, но я должен был встретиться там с корреспондентом "Фринтэр" и обсудить возможное мое участие в какой-то передаче. Пришлось встать. Голова болела.
В следующие тридцать минут я чувствовал себя отвратительным обманщиком и подлецом, при этом ясно сознавая, что я таковым не являюсь. Ты не можешь взять в свою жизнь всех женщин, попадающихся тебе в дороге. Ты не должен этого делать, в противном случае, тебе придется жить в толпе и для толпы. Тебя растащат по кусочкам. Нужно было отсечь только что связавшие нас нити. И я взмахнул невидимым ножом, профессиональный отсекатель нитей и уз. Я объявил ей, что сегодня - последний день конференции и назавтра очень рано я улетаю в Париж. Она грустно улыбнулась, сказала, что хочет приехать в Париж, она никогда не была в Париже, и пошла в ванную. Пока она находилась под душем, что-то пела тихое и неразличимое в струях воды, я подписал ей "Дневник Неудачника" и протянул книгу, когда она с мокрыми волосами вышла из ванной. Абсурдный подарок, поскольку она не сможет прочесть французский текст. Может быть, кто-нибудь когда-нибудь переведет ей несколько строчек.
Недоверяющий людям, каюсь, я отправился в ванную после нее, зажав в кулаке два пятисотфранковых билета. Так же как искренни были ее слезы вчера по поводу того, что "они нас не любят", таким же искренним могло оказаться сегодня ее непонимание принципа частной собственности, а тысяча франков были мои последние деньги и в Ницце, и в Париже. Как всегда, я ждал контракта.
Мы вышли из отеля в желто-синий день. Я попытался пошутить, сказал, что Ницца окрашена сегодня в цвет украинского национального флага. Желтый солнце, синий - тени. Она грустно кивнула головой.
- Напиши мне твой номер телефона в Париже, Эдвард, - вдруг попросила она. - Может быть, я доберусь до Парижа.
1 2 3 4 5 6 7 8