– Подожди, не стирай, – проговорил Скворцов. – Крылья самолёта плохо отцентрованы. Они отвалятся в воздухе. Надо так…
Поверх моих дрожащих голубых линий загорелись пряменькие, розовые – настоящий чертёж.
– А стабилизатор, прости меня, просто нелеп. Он совсем от другой машины.
Понял?
Моё голубое страшилище погасло, остался лишь изящный самолётик, нарисованный розовым.
– Запомни линии, – сказал Игорь Степанович, и рисунок исчез. – А теперь сделай то же самое.
Я старательно принялся рисовать. Всякий раз, когда мой карандаш отклонялся, на этом месте повторялась розовая линия.
– Видишь? – сказал Скворцов. – Я задал программу, а ты ей не следуешь.
С третьего раза у меня получилось.
– Ну хорошо, – сказал Игорь Степанович, и самолётик погас. – Побаловались, и хватит. Ты ошибаешься: у нас не урок рисования. Просто мы осваиваем учебную технику. Начнём с математики.
И Скворцов начал быстро и толково объяснять мне самые азы – то, что известно каждому третьекласснику. Я немного расстроился, но решил потерпеть.
Объясняя, Игорь Степанович не задавал вопросов, он только негромко приговаривал:
– Это понятно. Это тоже понятно… – На моём листе вспыхивали и исчезали ряды красных цифр. – Нет, нет, тут ты путаешь. Смотри сюда… Ясно, да не совсем. Ещё раз смотри… Э, голубчик, да ты и в таблице умножения не силён.
Знал, да забыл… Ага, вот теперь зацепилось. Ну, тяни, тяни ниточку.
Написанное им исчезло, и в верхней части листа вспыхнул пример. Я принялся пыхтеть над ним, попутно размышляя, что при такой-то технике можно вовсе обойтись без учителя.
– Отвлекаешься, – недовольно сказал Игорь Степанович. – И вот пожалуйста…
Написанная мною семёрка начала пугающе расти, толстеть, наливаться ярким красным светом. Я поспешно написал на её месте девятку. Всё стало нормально.
– Ты, Андрей, напрасно меня увольняешь, – сказал Скворцов. – Ни одна машина не может заранее знать, что у тебя семью семь – сорок семь. А вот теперь посиди, порешай примеры, а я пойду погуляю. Что-то мне нездоровится.
10
Скворцова сменил Виктор Васильевич. Он благодушно уселся за кафедрой, устроился поудобнее (ему там было тесновато), зевнул и вдруг, взглянув на меня свиными глазками, произнёс:
– Удивительное дело, я совершенно не чувствую себя уставшим!
Голова моя ещё гудела от непривычной нагрузки, в глазах мелькали огненные цифры.
«Ну прямо! – не удержавшись, подумал я. – Чего же тогда зеваешь?»
Виктор Васильевич игнорировал мою реплику.
– Ну-ка, Андрейчик, – совсем по-домашнему предложил он, – повтори эту фразу три раза, только молча.
Я добросовестно повторил.
– Для начала не так уж и плохо, – похвалил меня Виктор Васильевич и снова зевнул. Я подумал, что он делает это нарочно, чтобы я не особенно напрягался. А я и действительно сидел как на иголках: ведь именно сейчас начиналось то самое, необыкновенное, по сравнению с чем понятные уроки Скворцова казались мне детской забавой. – Но смотри, что у тебя получается:
«Удивительное… м-э… дело… чего тут удивляться, нашёл чему удивляться… м-э… как там дальше-то?.. удивительное дело… забыл…
чепуха какая-то… удивительное дело, что такой серый валенок…» Это ты меня имеешь в виду?
Воробьёв настолько точно воспроизвёл всё, о чём я успел за минуту подумать, что я покраснел до слёз.
– Ну, а о том, как ты второй раз повторил, и говорить не стоит, – безжалостно и в то же время добродушно продолжал Виктор Васильевич. – Там пошли чьи-то удивительные глаза и вообще личные дела, которые меня не касаются…
Я готов был провалиться под парту.
– Это, Андрейчик, помехи. Если ты не в состоянии удержать такую пустяковую фразу, что же говорить о серьёзном? Ну-ка, постарайся ещё три разика, только, пожалуйста, без помех. Я понимаю, слово «удивительно» тебя волнует, но ты не волнуйся, а удивись. Удивись! Я удивился.
– Нет, ты не удивился: ты вытаращил глаза, глупо скривил рот, как двухлетний младенец на горшочке, да ещё пожал при этом плечами. Не гримасничай, дорогой, я в кино тебе сниматься не предлагаю. Ведь это действительно достойно удивления: человек занимался математикой два часа – и какие два часа! – и при этом совершенно не устал. Странно и удивительно: совершенно не устал.
Я как раз устал, и даже очень, и фраза не лезла мне в голову.
– Ну да, ну да, – закивал толстяк, – математика утомляет, потому и удивительно. Ну-ка, три раза.
«Удивительное дело, – подумал я небрежно. – Я совершенно не чувствую себя усталым. Странно, я совсем не устал. А ведь действительно…»
И тут произошло первое чудо: звон в моих ушах затих, цифры перестали прыгать перед глазами. Я сидел спокойный, лёгкий, довольный и удивлялся самому себе.
Только рука затекла: я держал карандашик без нужды слишком крепко.
– Да, рука, ручоночка, – озабоченно проговорил Воробьёв. – Мы писали, мы писали, наши пальчики устали… Которая? Ну, разумеется, правая. Положи её на стол и подумай: «Моя рука лежит на столе».
Я подумал.
– Превосходно! – возликовал Виктор Васильевич. – Стол жёсткий, холодный и гладкий, а рука тёплая и мягкая. Ей нравится отдыхать на столе. Она намного мягче пластмассы, не правда ли?
Я кивнул.
– «Моя рука намного мягче самой мягкой пластмассы». Подумай так. Хорошо.
«Она тёплая и мягкая».
Наверно, я заулыбался от уха до уха: рука отошла, пальцы благодарно зашевелились.
– Вот видишь, – с удовлетворением сказал Воробьёв. – И это сделал ты сам.
Одной своей мыслью и ничем больше.
«Ну прямо сам! – подумал я. – Обыкновенный гипноз».
– Ах, Андрюша, Андрюша… – укоризненно произнёс Виктор Васильевич. – Ну разве я похож на гипнотизёра? Это очень простое упражнение. Надо только подумать. Но подумать без помех. Настойчиво подумать, сосредоточенно. Нет, нет, не так, зачем ты бычишься и пыжишься? Сосредоточенно – вовсе не значит упрямо. Вот учитель тебе говорит: сосредоточься. Ты сделал озабоченное лицо, глаза твои опустели. В голове – салат из картинок, слов и даже отдельных звуков. А почему? Да потому, что нельзя сосредоточиться вообще. Можно сосредоточиться на чём-то, заставить себя думать в данный момент об одном, запретить себе думать о постороннем. А как?
Действительно, как?
– Дело вот в чём, Андрей. У каждого человека есть своё… назовём его так:
«запретительное слово». С помощью этого слова, мысленно его произнося, человек гонит от себя ненужные мысли. У тебя тоже есть такое слово. Я его знаю, но необходимо, чтобы ты осознал его сам. Вот ты уже десять раз мысленно произнёс одну неприятную для тебя фразу и всякий раз выключал её одним и тем же словом.
«Какую ещё фразу? – подумал я. – Что он мелет? Господи, какой же я тупица!
Ай, ладно…»
Воробьёв быстро поднял указательный палец.
– Вот, вот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19