А то бы она поплыла.
Джо Коломбо взял очередную бумагу. Это был отчет толкача, уже завизированный Тэдом Валенти. Коломбо бегло просмотрел цифры. Сто семь кредиток на разжигание толпы. Сто пятьдесят полицейскому сержанту за отсутствие на месте происшествия. Двести пятьдесят трем журналистам, писавшим о случайной смерти Аби Шривер. Тысяча четыреста прокурору и судье, которые вели дело Донована по прозвищу «Крыса», стрелявшего в Аби Шривер на почве ревности. Так, во всяком случае, установил суд. Плюс восемьдесят на мелкие расходы. Итого, — Джо Коломбо нажал на клавиши калькулятора, — тысяча девятьсот восемьдесят семь. Почти две тысячи на один паршивый грузовик с метадоном. Эдак можно вообще взять весь мир на содержание. Две тысячи — это ж надо придумать. И Валенти начал выживать из ума — завизировал такую сумму.
Он взял ручку и написал: «Оплатить половину. Остальное пусть доплачивает сам толкач». И без того он, наверное, уворовывает добрую треть. А если не захочет — ради бога. Его похороны обойдутся гораздо дешевле.
3
Клиффорд Марквуд разлил кофе в чашки и подвинул одну Арту Фрисби. Они сидели в коттедже доктора, в крошечной кухоньке, и пили уже по третьей чашке.
«Я ж не засну, — вяло подумал было Марквуд, но тут же добавил: — Черт с ним. Иногда не мешает помучиться бессонницей. Можно подумать о смысле жизни и судьбах цивилизации. Арт, наверное, никогда не страдает от бессонницы. Ну конечно же, — поймал он себя, — обычные ваши штучки, доктор Марквуд. Даже банальную бессонницу вы должны оправдать в собственных глазах, поднять ее на пьедестал».
Марквуд улыбнулся, и Арт Фрисби спросил его:
— Чего вы улыбаетесь, мистер Марквуд?
— Так, Арт, своим мыслям. Что вы, интересно, обо мне думаете?
— Да ничего…
— Это не ответ. Вы находитесь у меня в коттедже. Это не совсем обычное место для человека, который перебежал из одной семьи в другую, — в коттедже у специалиста по электронно-вычислительным машинам. А вы, Арт, ведь даже не перебежали. Вас послали, чтобы вы выдали Эдди Макинтайра — Тэда Валенти. Старик Коломбо иногда формулирует свои мысли грубо, но четко. Он назвал вас пешкой, которой уже сыграли и которая никому не нужна. Ваши друзья Кальвино и Папочка разыграли вами отличный вариант хитрейшей сицилианской партии. Если бы не случайность, они бы преуспели, и Тэд Валенти уже получил бы по заслугам. Старик Коломбо ведь не любит, когда его люди продаются конкуренту. Как, впрочем, и любой бизнесмен.
— А я все равно не верю, — упрямо сказал Арт.
— Чему?
— Что на Кальвино работал Руфус Гровер.
— Вы такого высокого мнения о нем? — саркастически спросил Марквуд. — Вы его хорошо знаете?
— Нет, я слишком низкого мнения о Валенти.
— Э, Арт, то было одиннадцать лет назад. И потом, он поступил ужасно только потому, что это коснулось вас. А ваш Папочка разве пользовался другой техникой? А вы сами? Вы же рассказывали мне, как обеспечивали Папочке своевременный возврат ссуд. Сколько он брал? Двадцать процентов в неделю?
— Двадцать пять.
— Вот видите. И все жертвы этого вашего жирного паука платили такой чудовищный процент с веселой улыбкой? Или кое из кого вам приходилось выбивать деньги силой?
Арт молча курил, откинувшись на стуле. Что от него хочет этот странный болтливый человек, так не похожий на всех тех, с кем ему приходилось когда-либо встречаться? Ведь ему как будто ничего от него не надо. Он, Арт, уже сыгранная пешка. Это верно. Сбитая, съеденная пешка, небрежно брошенная на стол рядом с доской. На доске остались фигуры. Крупные, солидные фигуры, вроде Валенти. Не чета какой-то паршивой пешке…
— Вы мне так и не ответили, Арт. Вам приходилось выбивать из кого-нибудь деньги силой?
— А как же, — пожал плечами Арт, — если бы не страх, люди не стали бы платить ростовщику такие проценты. Тут ведь расписок нет, в суд не обратишься. Главное — страх. Должник должен знать, что, если не отдаст в срок, ему будет плохо, очень плохо.
— И насколько же плохо? — Арт раздражал Марквуда и одновременно возбуждал в нем какое-то едкое любопытство. Умом он понимал и его жестокость, и безразличие к чужим страданиям. Он не только понимал, но и объяснил бы эти качества куда красноречивее и элегантнее, чем сам Арт. Но то умом. В сердце же у него до сих пор оставался какой-то детский участочек, который не потерял способности удивляться и мерить все на свой аршин, не подвластный логике головы. И этому детскому участку все казалось, что если поговорить с человеком как следует, ну искренне, тепло, не спеша, ну как человек с человеком, ну как когда-то разговаривали люди, то и такой, как Арт, вдруг прозреет, увидит, что причинял боль и страдания ближним, — и раскается.
— Насколько же плохо бывает людям, которые не хотят возвращать акуле-ростовщику ссуды? — повторил Марквуд свой вопрос.
«Что за странные вопросы, — думал Арт Фрисби. — Что он хочет от меня?» Он сам не заметил, как начал говорить. Может быть, потому, что голос был не его, а кого-то другого, потому что вдруг снова распахнулась та дверь, и из бездонного, плотного и сырого мрака пахнуло холодной пустотой, ничем, отчаянием. Он говорил как человек в трансе, как загипнотизированный. Слова выползали из него сами по себе, потому что мозг был парализован ужасом, таившимся за бездонной, бесконечной дверью.
— Я работал тогда у Папочки уже года полтора, наверное. Он дал мне адрес одного типа, который на две недели задерживал возврат ссуды. Я быстро нашел нужный дом. Огромный, в полквартала шестиэтажный старый дом, набитый людьми и крысами.
Когда-то в подъездах работали лифты. Но они давно стали.
Когда я подходил к дому, попадавшиеся мне навстречу либо подобострастно кланялись, либо старались отойти в сторону. Меня многие знали, а стало быть, и боялись, потому что я был человек Папочки. Папочка же был господом богом. Всесильным, непонятным и грозным. От него исходила благодать. Он был единственным человеком, который мог дать деньги и белое снадобье, а о чем еще может мечтать человек в джунглях? Он мог и пристроить человека к хорошему делу. Реже — на работу, чаще — в одну из многочисленных банд, которые орудовали в самих джунглях; нападали на машины на дорогах и даже атаковали по ночам ОП.
Я поднимался по лестнице, и даже кошки замирали при виде меня, и мне нравилось, что я внушаю страх — самое, пожалуй, распространенное чувство в джунглях.
Звонок не работал. Я постучал в дверь. Наверное, стук мой был хозяйским, смелым, потому что дверь сразу открылась, и я даже не вскинул руки вверх традиционным приветствием гостя. Да я и не был гостем.
Хозяин подобострастно кланялся мне, глядя заискивающе в лицо, и что-то говорил, говорил и говорил. Должно быть, он считал, что поток слов — единственная преграда между ним и мною.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Джо Коломбо взял очередную бумагу. Это был отчет толкача, уже завизированный Тэдом Валенти. Коломбо бегло просмотрел цифры. Сто семь кредиток на разжигание толпы. Сто пятьдесят полицейскому сержанту за отсутствие на месте происшествия. Двести пятьдесят трем журналистам, писавшим о случайной смерти Аби Шривер. Тысяча четыреста прокурору и судье, которые вели дело Донована по прозвищу «Крыса», стрелявшего в Аби Шривер на почве ревности. Так, во всяком случае, установил суд. Плюс восемьдесят на мелкие расходы. Итого, — Джо Коломбо нажал на клавиши калькулятора, — тысяча девятьсот восемьдесят семь. Почти две тысячи на один паршивый грузовик с метадоном. Эдак можно вообще взять весь мир на содержание. Две тысячи — это ж надо придумать. И Валенти начал выживать из ума — завизировал такую сумму.
Он взял ручку и написал: «Оплатить половину. Остальное пусть доплачивает сам толкач». И без того он, наверное, уворовывает добрую треть. А если не захочет — ради бога. Его похороны обойдутся гораздо дешевле.
3
Клиффорд Марквуд разлил кофе в чашки и подвинул одну Арту Фрисби. Они сидели в коттедже доктора, в крошечной кухоньке, и пили уже по третьей чашке.
«Я ж не засну, — вяло подумал было Марквуд, но тут же добавил: — Черт с ним. Иногда не мешает помучиться бессонницей. Можно подумать о смысле жизни и судьбах цивилизации. Арт, наверное, никогда не страдает от бессонницы. Ну конечно же, — поймал он себя, — обычные ваши штучки, доктор Марквуд. Даже банальную бессонницу вы должны оправдать в собственных глазах, поднять ее на пьедестал».
Марквуд улыбнулся, и Арт Фрисби спросил его:
— Чего вы улыбаетесь, мистер Марквуд?
— Так, Арт, своим мыслям. Что вы, интересно, обо мне думаете?
— Да ничего…
— Это не ответ. Вы находитесь у меня в коттедже. Это не совсем обычное место для человека, который перебежал из одной семьи в другую, — в коттедже у специалиста по электронно-вычислительным машинам. А вы, Арт, ведь даже не перебежали. Вас послали, чтобы вы выдали Эдди Макинтайра — Тэда Валенти. Старик Коломбо иногда формулирует свои мысли грубо, но четко. Он назвал вас пешкой, которой уже сыграли и которая никому не нужна. Ваши друзья Кальвино и Папочка разыграли вами отличный вариант хитрейшей сицилианской партии. Если бы не случайность, они бы преуспели, и Тэд Валенти уже получил бы по заслугам. Старик Коломбо ведь не любит, когда его люди продаются конкуренту. Как, впрочем, и любой бизнесмен.
— А я все равно не верю, — упрямо сказал Арт.
— Чему?
— Что на Кальвино работал Руфус Гровер.
— Вы такого высокого мнения о нем? — саркастически спросил Марквуд. — Вы его хорошо знаете?
— Нет, я слишком низкого мнения о Валенти.
— Э, Арт, то было одиннадцать лет назад. И потом, он поступил ужасно только потому, что это коснулось вас. А ваш Папочка разве пользовался другой техникой? А вы сами? Вы же рассказывали мне, как обеспечивали Папочке своевременный возврат ссуд. Сколько он брал? Двадцать процентов в неделю?
— Двадцать пять.
— Вот видите. И все жертвы этого вашего жирного паука платили такой чудовищный процент с веселой улыбкой? Или кое из кого вам приходилось выбивать деньги силой?
Арт молча курил, откинувшись на стуле. Что от него хочет этот странный болтливый человек, так не похожий на всех тех, с кем ему приходилось когда-либо встречаться? Ведь ему как будто ничего от него не надо. Он, Арт, уже сыгранная пешка. Это верно. Сбитая, съеденная пешка, небрежно брошенная на стол рядом с доской. На доске остались фигуры. Крупные, солидные фигуры, вроде Валенти. Не чета какой-то паршивой пешке…
— Вы мне так и не ответили, Арт. Вам приходилось выбивать из кого-нибудь деньги силой?
— А как же, — пожал плечами Арт, — если бы не страх, люди не стали бы платить ростовщику такие проценты. Тут ведь расписок нет, в суд не обратишься. Главное — страх. Должник должен знать, что, если не отдаст в срок, ему будет плохо, очень плохо.
— И насколько же плохо? — Арт раздражал Марквуда и одновременно возбуждал в нем какое-то едкое любопытство. Умом он понимал и его жестокость, и безразличие к чужим страданиям. Он не только понимал, но и объяснил бы эти качества куда красноречивее и элегантнее, чем сам Арт. Но то умом. В сердце же у него до сих пор оставался какой-то детский участочек, который не потерял способности удивляться и мерить все на свой аршин, не подвластный логике головы. И этому детскому участку все казалось, что если поговорить с человеком как следует, ну искренне, тепло, не спеша, ну как человек с человеком, ну как когда-то разговаривали люди, то и такой, как Арт, вдруг прозреет, увидит, что причинял боль и страдания ближним, — и раскается.
— Насколько же плохо бывает людям, которые не хотят возвращать акуле-ростовщику ссуды? — повторил Марквуд свой вопрос.
«Что за странные вопросы, — думал Арт Фрисби. — Что он хочет от меня?» Он сам не заметил, как начал говорить. Может быть, потому, что голос был не его, а кого-то другого, потому что вдруг снова распахнулась та дверь, и из бездонного, плотного и сырого мрака пахнуло холодной пустотой, ничем, отчаянием. Он говорил как человек в трансе, как загипнотизированный. Слова выползали из него сами по себе, потому что мозг был парализован ужасом, таившимся за бездонной, бесконечной дверью.
— Я работал тогда у Папочки уже года полтора, наверное. Он дал мне адрес одного типа, который на две недели задерживал возврат ссуды. Я быстро нашел нужный дом. Огромный, в полквартала шестиэтажный старый дом, набитый людьми и крысами.
Когда-то в подъездах работали лифты. Но они давно стали.
Когда я подходил к дому, попадавшиеся мне навстречу либо подобострастно кланялись, либо старались отойти в сторону. Меня многие знали, а стало быть, и боялись, потому что я был человек Папочки. Папочка же был господом богом. Всесильным, непонятным и грозным. От него исходила благодать. Он был единственным человеком, который мог дать деньги и белое снадобье, а о чем еще может мечтать человек в джунглях? Он мог и пристроить человека к хорошему делу. Реже — на работу, чаще — в одну из многочисленных банд, которые орудовали в самих джунглях; нападали на машины на дорогах и даже атаковали по ночам ОП.
Я поднимался по лестнице, и даже кошки замирали при виде меня, и мне нравилось, что я внушаю страх — самое, пожалуй, распространенное чувство в джунглях.
Звонок не работал. Я постучал в дверь. Наверное, стук мой был хозяйским, смелым, потому что дверь сразу открылась, и я даже не вскинул руки вверх традиционным приветствием гостя. Да я и не был гостем.
Хозяин подобострастно кланялся мне, глядя заискивающе в лицо, и что-то говорил, говорил и говорил. Должно быть, он считал, что поток слов — единственная преграда между ним и мною.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52