Он долго что-то вспоминал, потом показал на Лашкова и сказал громко:
— Мерд!
Гурьянов втянул лысеющую голову в плечи, лысеющую, хоть и длинноволосую. Товарищу Вицбулу было видно теперь, какие ухищрения производил этот тип со своей башкой, чтобы не выглядеть плешивым.
Майор взглянул на часы и вздохнул.
Лейтенанты с Лизаревым пронесли архив в ящиках от консервов. Потом они вскрыли письменный стол Хорвата и обыскали весь дом — с чердака до погреба. Часы на руке Гурьянова показывали без пяти два, когда Лизарев закрыл на ключ хорватовский коттедж.
— Все? — спросил с козел Игорь.
— Померзни еще, парень, — сказал ему комвзвода. — Тут дело такое, аккуратно надо. За нами езжай к тому дому…
Гурьянова вели «гестаповцы». Но у крыльца гурьяновского коттеджа лопотал свой пьяный вздор князь Голицын. Наверное, его послал Розенкампф — разнюхать, в чем дело.
— Пойдем в хату, — быстро распорядился Саша, — пойдем, господин князь, погреетесь маленько.
И, увидев страх в стариковских глазах, слегка только повысил голос:
— Ну? Не понимаете? Быстренько, на полусогнутых, эти гости шутить не любят.
Пока обыскивали коттедж Гурьянова, старый князь несколько раз перекрестился. Дело действительно пахло керосином. Обыск был длинный, но пуще всего пьяного старика пугали звуки из шкафа: там чесался и чихал запертый на замок Цыпа-Малохольный.
— Ночь, исполненная мистики, — сказал старый князь.
— Вас ист дас? — осведомился майор.
— Мистика, — с усердием повторил Голицын. И, приподнявшись, представился: — Князь Александр Сергеевич Голицын.
— Они голландец, — разъяснил Лашков князю. — Но понимают по-русски.
Майор с двумя Железными крестами на груди сердито зевнул, потом спросил громко, вытаращив на Голицына глаза:
— Вы… князь?
— Так точно, — ответил Голицын.
— Зачем? — осведомился гестаповец.
— То есть как зачем? — несколько смешался розовощекий и упитанный старичок, сидевший перед штурмбанфюрером. — Я рожден князем, и этот титул…
— Можно молчать! — сказал голландец. — Уже все!
Он раскурил свой сигарный окурок. Было видно, что он хочет спать. Потом он слегка склонил голову на грудь, и тогда Гурьянов ловким и быстрым движением достал свои давешние записки из бокового кармана, чтобы передать их князю. Тот вряд ли бы взял, тогда Лашков-Гурьянов закинул бы их за диван. Но проклятый голландец не спал и не дремал даже. Он просто так сидел и вдруг вскинул голову, когда бумаги уже были в руке Гурьянова.
— Дать сюда! — не поднимаясь с места, довольно вялым голосом сказал голландец. И тотчас же Гурьянов увидел перед собой ствол пистолета, ствол «вальтера», направленный ему в грудь.
— Именно это я и хотел, — произнес услужливым, паточным голосом Гурьянов. — Именно это. Случайно вспомнил, здесь, в нагрудном кармане…
— Можно молчать! — опять распорядился голландец. — Иначе — фаер!
Пистолет все еще был в его большой руке.
А князю голландец сказал совсем загадочные слова:
— Вы не есть больше князь. Никогда.
— Как это не есть? — обиделся Голицын.
— Так. Был и нет.
— Как был и нет? — опять не понял старичок.
— Я забрал, — произнес товарищ Вицбул, пряча «вальтер» в кобуру. — Финиш. И можно молчать!
Ровно в четыре часа пополуночи Лизарев снял трубку и сказал:
— Господину Гурьянову не звонить, они отдыхают! Связь с Псковом будет восстановлена, когда рассветет. Кто говорит? Командир взвода охраны Лизарев говорит, лично.
«Гестаповцы» снимали с вешалки шинели, бывший князь Голицын, разжалованный нынче товарищем Вицбулом, тоже поднялся.
— А вы, дедуля, не торопитесь, — посоветовал ему Лизарев, — над вами не каплет. Вы посидите здесь, отдохните. А если до утра кто узнает, что тут случилось, вас эти гости тоже увезут. Понятно — куда?
И, обернувшись к Гурьянову, велел:
— Одевайся. Отдельное приглашение требуется?
Сани дожидались у крыльца. Игорь делал вид, что дремлет. Впятером они едва взгромоздились на чемоданы и ящики с документами разведывательно-диверсионной школы. Ворота Лизарев отворил сам и сам их аккуратно заложил бревном и запер на замок. Своему заместителю он сказал деловито:
— Довезу до шоссе, пересядут в свою машину, и вернусь мигом. Шнапс наш не выпил? Береги, жди!
Немца качало спросонья и от выпитого шнапса. Он тотчас же вновь завалился на нары. Лизарев-Лазарев крепко обнял Гурьянова за талию, Игорь сильно полоснул коней, мимо помчались ели и сосны в снегу.
Операция «С Новым годом!» закончилась.
Но все еще молчали.
Первым заговорил Лазарев. Эти строчки он слышал от Инги, и они вдруг вспомнились ему на свистящем, морозном ветру:
Как дело измены, как совесть тирана,
Осенняя ночка темна…
— Как? — спросил «майор СС» товарищ Вицбул.
— Стих, — тихим и счастливым голосом пояснил Лазарев. — Ничего, так просто…
Товарищ Вицбул Сашиных слов не расслышал. Кони внезапно остановились, к саням бежали люди в полушубках, в ушанках, с автоматами.
— Есть? Живы? — узнал Лазарев голос Локоткова.
— Гвардейский порядок, — ответил Саша. — Здесь он, сука, вот — обнимаю его, живой-здоровенький. Все тихо сделано, можете не сомневаться…
Но Локоткова он не нашел, выпрыгнув из саней. Он столкнулся с Ингой и не сразу понял, что это она: никогда не видел в полушубке.
— Я знала, — услышал он ее голос. — Я всегда знала, какой вы. Я в первый раз поняла и поверила…
Они оба дрожали, и он, и она, он — потому, что позабыл одеться, уезжая из Вафеншуле, был только в кительке, она — потому, что увидела его, и, наверное, еще потому, что страшилась не увидеть никогда.
— Ой! — воскликнула Инга. — Вы же без шинели…
— Ничего, — сказал он, — теперь ничего. Теперь хорошо.
Группа прикрытия зажала их, и они шли быстро в теплой, шумной толпе партизан. Кто-то накинул на Лазарева одеяло, или попону, или плащ-палатку — он не разобрал, кто-то сказал: «Ну, чистый депутат Балтики сзаду, как твой Черкасов» — он не услышал; холодная, бессильная рука Инги была в его руке, вот это он и понимал и слышал. Теперь ее никогда, никто не попрекнет им.
Гурьянов один ехал в санях.
— Как покойника везете, — глухо сказала Инга.
— А он и есть покойник, — ответил Лазарев. — Труп.
Только в избе Локотков подошел к Лазареву. Сердце Ивана Егоровича билось глухо, толчками с того самого мгновения, когда он услышал голос Лазарева. Но он не подошел к нему, потому что всей своей сутью понимал: помешает. А сейчас положил обе руки ему на плечи и, едва справляясь с волнением, глухим со стужи голосом, но громко, словно бы перед строем, произнес:
— Здравствуй, товарищ лейтенант!
И неожиданно для себя, повинуясь невообразимо сильному, почти яростному чувству счастья, обнял Лазарева, крепко прижал его к себе и, боясь лишних слов, добавил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
— Мерд!
Гурьянов втянул лысеющую голову в плечи, лысеющую, хоть и длинноволосую. Товарищу Вицбулу было видно теперь, какие ухищрения производил этот тип со своей башкой, чтобы не выглядеть плешивым.
Майор взглянул на часы и вздохнул.
Лейтенанты с Лизаревым пронесли архив в ящиках от консервов. Потом они вскрыли письменный стол Хорвата и обыскали весь дом — с чердака до погреба. Часы на руке Гурьянова показывали без пяти два, когда Лизарев закрыл на ключ хорватовский коттедж.
— Все? — спросил с козел Игорь.
— Померзни еще, парень, — сказал ему комвзвода. — Тут дело такое, аккуратно надо. За нами езжай к тому дому…
Гурьянова вели «гестаповцы». Но у крыльца гурьяновского коттеджа лопотал свой пьяный вздор князь Голицын. Наверное, его послал Розенкампф — разнюхать, в чем дело.
— Пойдем в хату, — быстро распорядился Саша, — пойдем, господин князь, погреетесь маленько.
И, увидев страх в стариковских глазах, слегка только повысил голос:
— Ну? Не понимаете? Быстренько, на полусогнутых, эти гости шутить не любят.
Пока обыскивали коттедж Гурьянова, старый князь несколько раз перекрестился. Дело действительно пахло керосином. Обыск был длинный, но пуще всего пьяного старика пугали звуки из шкафа: там чесался и чихал запертый на замок Цыпа-Малохольный.
— Ночь, исполненная мистики, — сказал старый князь.
— Вас ист дас? — осведомился майор.
— Мистика, — с усердием повторил Голицын. И, приподнявшись, представился: — Князь Александр Сергеевич Голицын.
— Они голландец, — разъяснил Лашков князю. — Но понимают по-русски.
Майор с двумя Железными крестами на груди сердито зевнул, потом спросил громко, вытаращив на Голицына глаза:
— Вы… князь?
— Так точно, — ответил Голицын.
— Зачем? — осведомился гестаповец.
— То есть как зачем? — несколько смешался розовощекий и упитанный старичок, сидевший перед штурмбанфюрером. — Я рожден князем, и этот титул…
— Можно молчать! — сказал голландец. — Уже все!
Он раскурил свой сигарный окурок. Было видно, что он хочет спать. Потом он слегка склонил голову на грудь, и тогда Гурьянов ловким и быстрым движением достал свои давешние записки из бокового кармана, чтобы передать их князю. Тот вряд ли бы взял, тогда Лашков-Гурьянов закинул бы их за диван. Но проклятый голландец не спал и не дремал даже. Он просто так сидел и вдруг вскинул голову, когда бумаги уже были в руке Гурьянова.
— Дать сюда! — не поднимаясь с места, довольно вялым голосом сказал голландец. И тотчас же Гурьянов увидел перед собой ствол пистолета, ствол «вальтера», направленный ему в грудь.
— Именно это я и хотел, — произнес услужливым, паточным голосом Гурьянов. — Именно это. Случайно вспомнил, здесь, в нагрудном кармане…
— Можно молчать! — опять распорядился голландец. — Иначе — фаер!
Пистолет все еще был в его большой руке.
А князю голландец сказал совсем загадочные слова:
— Вы не есть больше князь. Никогда.
— Как это не есть? — обиделся Голицын.
— Так. Был и нет.
— Как был и нет? — опять не понял старичок.
— Я забрал, — произнес товарищ Вицбул, пряча «вальтер» в кобуру. — Финиш. И можно молчать!
Ровно в четыре часа пополуночи Лизарев снял трубку и сказал:
— Господину Гурьянову не звонить, они отдыхают! Связь с Псковом будет восстановлена, когда рассветет. Кто говорит? Командир взвода охраны Лизарев говорит, лично.
«Гестаповцы» снимали с вешалки шинели, бывший князь Голицын, разжалованный нынче товарищем Вицбулом, тоже поднялся.
— А вы, дедуля, не торопитесь, — посоветовал ему Лизарев, — над вами не каплет. Вы посидите здесь, отдохните. А если до утра кто узнает, что тут случилось, вас эти гости тоже увезут. Понятно — куда?
И, обернувшись к Гурьянову, велел:
— Одевайся. Отдельное приглашение требуется?
Сани дожидались у крыльца. Игорь делал вид, что дремлет. Впятером они едва взгромоздились на чемоданы и ящики с документами разведывательно-диверсионной школы. Ворота Лизарев отворил сам и сам их аккуратно заложил бревном и запер на замок. Своему заместителю он сказал деловито:
— Довезу до шоссе, пересядут в свою машину, и вернусь мигом. Шнапс наш не выпил? Береги, жди!
Немца качало спросонья и от выпитого шнапса. Он тотчас же вновь завалился на нары. Лизарев-Лазарев крепко обнял Гурьянова за талию, Игорь сильно полоснул коней, мимо помчались ели и сосны в снегу.
Операция «С Новым годом!» закончилась.
Но все еще молчали.
Первым заговорил Лазарев. Эти строчки он слышал от Инги, и они вдруг вспомнились ему на свистящем, морозном ветру:
Как дело измены, как совесть тирана,
Осенняя ночка темна…
— Как? — спросил «майор СС» товарищ Вицбул.
— Стих, — тихим и счастливым голосом пояснил Лазарев. — Ничего, так просто…
Товарищ Вицбул Сашиных слов не расслышал. Кони внезапно остановились, к саням бежали люди в полушубках, в ушанках, с автоматами.
— Есть? Живы? — узнал Лазарев голос Локоткова.
— Гвардейский порядок, — ответил Саша. — Здесь он, сука, вот — обнимаю его, живой-здоровенький. Все тихо сделано, можете не сомневаться…
Но Локоткова он не нашел, выпрыгнув из саней. Он столкнулся с Ингой и не сразу понял, что это она: никогда не видел в полушубке.
— Я знала, — услышал он ее голос. — Я всегда знала, какой вы. Я в первый раз поняла и поверила…
Они оба дрожали, и он, и она, он — потому, что позабыл одеться, уезжая из Вафеншуле, был только в кительке, она — потому, что увидела его, и, наверное, еще потому, что страшилась не увидеть никогда.
— Ой! — воскликнула Инга. — Вы же без шинели…
— Ничего, — сказал он, — теперь ничего. Теперь хорошо.
Группа прикрытия зажала их, и они шли быстро в теплой, шумной толпе партизан. Кто-то накинул на Лазарева одеяло, или попону, или плащ-палатку — он не разобрал, кто-то сказал: «Ну, чистый депутат Балтики сзаду, как твой Черкасов» — он не услышал; холодная, бессильная рука Инги была в его руке, вот это он и понимал и слышал. Теперь ее никогда, никто не попрекнет им.
Гурьянов один ехал в санях.
— Как покойника везете, — глухо сказала Инга.
— А он и есть покойник, — ответил Лазарев. — Труп.
Только в избе Локотков подошел к Лазареву. Сердце Ивана Егоровича билось глухо, толчками с того самого мгновения, когда он услышал голос Лазарева. Но он не подошел к нему, потому что всей своей сутью понимал: помешает. А сейчас положил обе руки ему на плечи и, едва справляясь с волнением, глухим со стужи голосом, но громко, словно бы перед строем, произнес:
— Здравствуй, товарищ лейтенант!
И неожиданно для себя, повинуясь невообразимо сильному, почти яростному чувству счастья, обнял Лазарева, крепко прижал его к себе и, боясь лишних слов, добавил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47