Кстати сказать, этого Рузаева Николай Евгеньевич демонстрировал через двадцать лет после операции.
С каждой неделей, с каждым месяцем, делая в среднем по пять-шесть операций в день, рос Слупский как хирург. Еще в Обуховской больнице он смутно, но все же понимал, что узкая специализация в медицине ему лично только мешала, стесняла его, лишала, красиво выражаясь, подлинного размаха. Обычно одна клиника «сидит» на легких, другая – на костях, третья – на печени, и уже эти обстоятельства не дают молодому врачу возможности широко и полно думать, самостоятельно решать те или другие проблемы, находить выход из любого сложнейшего положения, как приходится находить выход «деревенским докторам».
Здесь Слупский знал: от тяжелого случая не убежишь, консультантов не позовешь.
В эту пору Чудовская больница стала, ко всему прочему, еще и «ковать кадры». Дело заключалось в том, что врачебное пополнение, которое прибывало к Слупскому, обучалось в то время, когда недоброй памяти методические умники пришли к удивительнейшему выводу, смысл которого заключался в том, что всякие лекции студентам не только не нужны, но даже противопоказаны. Изобретен был «бригадный» метод, профессорам опрашивать студентов строго-настрого запретили, ибо всякие «опросы подавляют не только личность, но и коллектив», беседы же ассистентов было велено впредь именовать «микролекциями». Рассказывали, что знаменитый Николай Нилович Бурденко в ту пору именовал ассистентов «микропрофессорами». Буйные методисты готовили даже проект радикального уничтожения аудиторий и перестройки их в некие загадочные «учебкомнаты». Разумеется, время это было необыкновенно легким для лодырей и мучительно трудным для тех, кто хотел учиться по-настоящему.
Вот эта молодежь, прибывая в Чудово, и слушала лекции «просто врача» – Слупского. Здесь же было выпущено более четырехсот медицинских сестер: Николай Евгеньевич и его молодые помощники учились сами и учили других.
Больница в 1935 году состояла из одиннадцати зданий.
Ночами Николай Евгеньевич проектировал план строительства кооперированным способом бассейна и пляжа для рабочих фарфорового, стекольного и цементного заводов. Пять гектаров полученной больницей земли были засажены садом. Тут же, в этом будущем саду, мечтал доктор Слупский построить бассейн с минеральной водой для тех рабочих, которые не могут ездить на юг. Здесь же предполагал он организовать кварцевое облучение.
Однажды, когда садили в будущем саду саженцы, увидел Слупский лежащее на старом одеяле жалкое и глубоко несчастное существо. Сюда, на солнышко, принесли погреться круглую сироту Валю Черникову. У девочки действовала только одна левая рука, обе ноги и правая рука были совершенно неподвижны. Николай Евгеньевич уложил Валю в больницу и на первой операции срастил плечевую кость с лопаткой. Девочка получила возможность двигать правой рукой. Затем Слупский сделал четыре операции на правой ноге, две на левой, и девочка пошла. В ту зиму директор цементного завода пригласил Валю к себе домой на елку. Слупскому директор тогда же сказал:
– Если еще цемент понадобится, не стесняйся, и вообще не стесняйся. Ты тогда меня с гипсом, конечно, обдурил, но я на тебя не в претензии. С нашим братом директором, разумеется, бывает туго. Завтра, если разрешишь, еще одну сироту к тебе доставлю, насколько я в медицине понимаю – а я кое-что в ней понимаю, – случай потяжелее Валиного.
Галю Шустикову принесли на носилках. У нее была болезнь Литтлея, при которой в результате поражения спинного мозга развивается паралич ног.
После целого ряда операций Галя хоть и на костылях, но пошла. В день выписки в приемном покое Галю встретили две ласковые, тихие, приветливые монахини. По занятости своей Николай Евгеньевич не обратил на эту странность никакого внимания. Так началась история со знаменитым впоследствии «чудовском чудом». Мать Анастасия в ближайшее же время объявила по всему Чудову и окрестностям о том, что Галя Шустикова исцелена «глубокой верой, праведной жизнью, очищением страданием, а также некой чудотворной иконой, складнем старого письма, который у нее имеется». Галю возили на подводе по ближним к Чудову деревенькам, мучили непрерывными истерическими церковными службами и довели до такого состояния, что в конце концов она вновь очутилась в больнице, доставленная туда каретой «скорой помощи».
В этот вечер у Николая Евгеньевича произошел крутой разговор с местным начальством. «Сведущий в медицине» директор цементного завода, слушая гневные рулады Слупского, конфузливо покашливал в кулак.
– Вы, конечно, человек добренький, – сказал тогда Николай Евгеньевич директору. – Привезли Галю и свалили ее ко мне. А подумать, каково сироте из больницы уходить, это вам недосуг. Отдали хитрым монашенкам. Отдали победу советского здравоохранения, победу разума над болезнью, победу науки над несчастьем – кому? Черным этим воронам. Теперь церковники на год кашей с маслом обеспечены: как-никак, а было у них чудо, добились своего, даже распивочно и на вынос это чудо демонстрировали. Они, церковники, народ хитрый, я их знаю, хорошо знаю, меня не проведешь, с юношеских нежных лет, как говорится, насмотрелся…
Местное начальство переглядывалось.
Этот гневный, шагающий по комнате рослый человек, с седеющими уже висками, с лицом русского мужика, с проницательным, умным и открытым взглядом живых светлых глаз, ничем теперь не напоминал того молодого доктора, который, казалось, так недавно, робея, первый раз вошел в кабинет секретаря райкома.
– Вишь ты какой, – сказал секретарь, – вырос, ругатель, на нашу голову. Или, может, мы сами тебя такого вырастили? Как-то быстро большой вырос!
А только что подвергшийся разносу директор цементного завода спросил:
– Послушай, Николай Евгеньевич, почему ты, собственно, не член партии? Я бы тебе рекомендацию дал охотно…
Вспоминая нынче «чудовское чудо», Николай Евгеньевич задумчиво говорил:
– Замечательные люди со мной работали. Знаменский, доктор, погиб геройски на войне; Зейблиц – рентгенолог опытнейший и умница; Ольга Ивановна Кедрова – золотой работник. Да все, все молодцы. Ведь и Агишев мог бы, если бы хотел и верил. А он пи во что никогда не верил. Только ждал, как мы, например, с подсобным хозяйством завалимся. А мы и не завалились…
На войне как на войне
Вот как медицинская сестра Раиса Егоровна Кудрявцева написала мне о первом появлении Слупского в эвакогоспитале 15–38: «…и тут у одного раненого появилось сильное кровотечение. У нас не было достаточно опытного хирурга, чтобы сделать операцию – перевязку левой внутренней подвздошной артерии. Послали за одним профессором, потом за другим, их не нашли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
С каждой неделей, с каждым месяцем, делая в среднем по пять-шесть операций в день, рос Слупский как хирург. Еще в Обуховской больнице он смутно, но все же понимал, что узкая специализация в медицине ему лично только мешала, стесняла его, лишала, красиво выражаясь, подлинного размаха. Обычно одна клиника «сидит» на легких, другая – на костях, третья – на печени, и уже эти обстоятельства не дают молодому врачу возможности широко и полно думать, самостоятельно решать те или другие проблемы, находить выход из любого сложнейшего положения, как приходится находить выход «деревенским докторам».
Здесь Слупский знал: от тяжелого случая не убежишь, консультантов не позовешь.
В эту пору Чудовская больница стала, ко всему прочему, еще и «ковать кадры». Дело заключалось в том, что врачебное пополнение, которое прибывало к Слупскому, обучалось в то время, когда недоброй памяти методические умники пришли к удивительнейшему выводу, смысл которого заключался в том, что всякие лекции студентам не только не нужны, но даже противопоказаны. Изобретен был «бригадный» метод, профессорам опрашивать студентов строго-настрого запретили, ибо всякие «опросы подавляют не только личность, но и коллектив», беседы же ассистентов было велено впредь именовать «микролекциями». Рассказывали, что знаменитый Николай Нилович Бурденко в ту пору именовал ассистентов «микропрофессорами». Буйные методисты готовили даже проект радикального уничтожения аудиторий и перестройки их в некие загадочные «учебкомнаты». Разумеется, время это было необыкновенно легким для лодырей и мучительно трудным для тех, кто хотел учиться по-настоящему.
Вот эта молодежь, прибывая в Чудово, и слушала лекции «просто врача» – Слупского. Здесь же было выпущено более четырехсот медицинских сестер: Николай Евгеньевич и его молодые помощники учились сами и учили других.
Больница в 1935 году состояла из одиннадцати зданий.
Ночами Николай Евгеньевич проектировал план строительства кооперированным способом бассейна и пляжа для рабочих фарфорового, стекольного и цементного заводов. Пять гектаров полученной больницей земли были засажены садом. Тут же, в этом будущем саду, мечтал доктор Слупский построить бассейн с минеральной водой для тех рабочих, которые не могут ездить на юг. Здесь же предполагал он организовать кварцевое облучение.
Однажды, когда садили в будущем саду саженцы, увидел Слупский лежащее на старом одеяле жалкое и глубоко несчастное существо. Сюда, на солнышко, принесли погреться круглую сироту Валю Черникову. У девочки действовала только одна левая рука, обе ноги и правая рука были совершенно неподвижны. Николай Евгеньевич уложил Валю в больницу и на первой операции срастил плечевую кость с лопаткой. Девочка получила возможность двигать правой рукой. Затем Слупский сделал четыре операции на правой ноге, две на левой, и девочка пошла. В ту зиму директор цементного завода пригласил Валю к себе домой на елку. Слупскому директор тогда же сказал:
– Если еще цемент понадобится, не стесняйся, и вообще не стесняйся. Ты тогда меня с гипсом, конечно, обдурил, но я на тебя не в претензии. С нашим братом директором, разумеется, бывает туго. Завтра, если разрешишь, еще одну сироту к тебе доставлю, насколько я в медицине понимаю – а я кое-что в ней понимаю, – случай потяжелее Валиного.
Галю Шустикову принесли на носилках. У нее была болезнь Литтлея, при которой в результате поражения спинного мозга развивается паралич ног.
После целого ряда операций Галя хоть и на костылях, но пошла. В день выписки в приемном покое Галю встретили две ласковые, тихие, приветливые монахини. По занятости своей Николай Евгеньевич не обратил на эту странность никакого внимания. Так началась история со знаменитым впоследствии «чудовском чудом». Мать Анастасия в ближайшее же время объявила по всему Чудову и окрестностям о том, что Галя Шустикова исцелена «глубокой верой, праведной жизнью, очищением страданием, а также некой чудотворной иконой, складнем старого письма, который у нее имеется». Галю возили на подводе по ближним к Чудову деревенькам, мучили непрерывными истерическими церковными службами и довели до такого состояния, что в конце концов она вновь очутилась в больнице, доставленная туда каретой «скорой помощи».
В этот вечер у Николая Евгеньевича произошел крутой разговор с местным начальством. «Сведущий в медицине» директор цементного завода, слушая гневные рулады Слупского, конфузливо покашливал в кулак.
– Вы, конечно, человек добренький, – сказал тогда Николай Евгеньевич директору. – Привезли Галю и свалили ее ко мне. А подумать, каково сироте из больницы уходить, это вам недосуг. Отдали хитрым монашенкам. Отдали победу советского здравоохранения, победу разума над болезнью, победу науки над несчастьем – кому? Черным этим воронам. Теперь церковники на год кашей с маслом обеспечены: как-никак, а было у них чудо, добились своего, даже распивочно и на вынос это чудо демонстрировали. Они, церковники, народ хитрый, я их знаю, хорошо знаю, меня не проведешь, с юношеских нежных лет, как говорится, насмотрелся…
Местное начальство переглядывалось.
Этот гневный, шагающий по комнате рослый человек, с седеющими уже висками, с лицом русского мужика, с проницательным, умным и открытым взглядом живых светлых глаз, ничем теперь не напоминал того молодого доктора, который, казалось, так недавно, робея, первый раз вошел в кабинет секретаря райкома.
– Вишь ты какой, – сказал секретарь, – вырос, ругатель, на нашу голову. Или, может, мы сами тебя такого вырастили? Как-то быстро большой вырос!
А только что подвергшийся разносу директор цементного завода спросил:
– Послушай, Николай Евгеньевич, почему ты, собственно, не член партии? Я бы тебе рекомендацию дал охотно…
Вспоминая нынче «чудовское чудо», Николай Евгеньевич задумчиво говорил:
– Замечательные люди со мной работали. Знаменский, доктор, погиб геройски на войне; Зейблиц – рентгенолог опытнейший и умница; Ольга Ивановна Кедрова – золотой работник. Да все, все молодцы. Ведь и Агишев мог бы, если бы хотел и верил. А он пи во что никогда не верил. Только ждал, как мы, например, с подсобным хозяйством завалимся. А мы и не завалились…
На войне как на войне
Вот как медицинская сестра Раиса Егоровна Кудрявцева написала мне о первом появлении Слупского в эвакогоспитале 15–38: «…и тут у одного раненого появилось сильное кровотечение. У нас не было достаточно опытного хирурга, чтобы сделать операцию – перевязку левой внутренней подвздошной артерии. Послали за одним профессором, потом за другим, их не нашли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20