Тот сказал осторожно:
– Да ведь как делать, Петр Алексеевич! По-дурному – побьют, а по-умному – мы их кончим. Невою идти к ним – проведают, надо с тайностью. Проведал я от тутошних рыбаков, ныне и сам посмотрел – есть еще речушка, лодки по ней пройдут, тою речушкою и выскочим...
Царь надолго задумался. Чамберс спал сидя, Брюс усталыми глазами смотрел на полноводную, поблескивающую под солнцем Неву. Шереметев дотронулся до руки Петра, сказал негромко:
– Лоцман дело говорит. Так и надобно поступать.
К сумеркам две флотилии лодок, шведами не обнаруженные, достигли истоков реки Ерик. Преображенцы, семеновцы, здешние рыбаки, архангельские поморы – гребли бесшумно, весла не скрипели в уключинах, говорить было запрещено под страхом смерти.
Ночь была светлая, как всегда в этих местах в мае, по небу плыли легкие, пушистые облачка, но горизонт заволокло, и Петр с надеждою посматривал на мглу, повисшую над морем.
Половина лодок была оставлена у истоков Ерика. Другая половина с Петром и Меншиковым спустилась вниз к деревне Каллина. Здесь затаились, ожидая первой большой набежавшей тучи, для атаки на неприятельские суда. Было сыро, в тишине Рябов толкнул локтем Петра – показал, как лось пьет из реки воду. Кое-кто из солдат дремал, иные напряженно всматривались в серые сумерки...
Под утро низкая, серо-рыжая туча сразу надвинулась на обе флотилии, преображенец Завитухин крикнул дважды совой, гребцы подняли весла. От деревни Каллины флотилия Петра заходила со стороны взморья, вдоль низменного побережья Васильевского острова. Вторая группа лодок под командованием Иевлева шла встречным курсом. «Астрильд» и «Гедеан» начали было вздымать паруса, чтобы уйти под прикрытие мощных пушек своей эскадры, но шквалистый ветер, темнота, узкость реки, отсутствие лоцманов испугали командиров кораблей более, чем неизвестные лодки, появившиеся невдалеке. Паруса решили убирать, но в эти секунды Завитухин еще раз закричал совой, и преображенцы с семеновцами, искусные стрелки, начали бить по кораблям залпами. Шведы развернули свои пушки, над головами гребцов засвистела картечь.
– Навались! – крикнул Петр. – Живо! Разо-ом!
Лодки рывком подались вперед к кораблям. Рябов переложил руль, лодка Петра первой очутилась у кормы «Астрильда», Иван Савватеич схватился было рукою за шторм-трап, но Петр оттолкнул его и с гранатой в руке первым поднялся на борт судна. С другого борта уже поднимались преображенцы Иевлева, матросы мичмана Калмыкова бежали по шканцам, пушкари Чамберса с горящими фитилями в зубах, с высоко занесенными гранатами, с ножами и мушкетами, бились врукопашную, прикладами сбрасывали шведов в море, резали кинжалами. На несколько мгновений сделалась совершенная тишина – без единого выстрела, слышна была только хриплая ругань да ровный глухой шелест дождя. Потом Рябов увидел, как Иевлев метнул гранату, как ее пламя положило на ют двух матросов. К Сильвестру Петровичу, рубясь короткой саблей, Меншиков гнал шведского офицера. Швед отбивался шпагой. Александр Данилыч ударил от плеча – швед с разрубленной головой рухнул под ноги Иевлеву. В это время из люка, спереди вырвалось пламя. Рябов кинул на люк кошму, опрокинул бочку с водой. Меншиков, сбрасывая с плеч кафтан, похвалил:
– Верно сделал, господин первый лоцман, корабль добрый, еще сгодится.
На «Гедеане» барабаны забили отбой.
Дождь прошел, тучи унесло. Петр, сидя на скамье под утренним легким ветром, допрашивал пленных: каковы прочие корабли эскадры, что за птица адмирал Нуммерс, за каким бесом лезут не в свои земли, какими ядрами палят, много ли имеют продовольствия. Шведы, не веря тому, что остались живы, не понимая толком, как все случилось, отвечали на все вопросы подробно...
По парадному трапу, возле которого уже стояли русские матросы, поднялся Борис Петрович Шереметев, посмеиваясь сказал Иевлеву:
– Ну, Сильвестр Петрович, с викторией вас, господа. Рассуждали мы с князем Репниным, как плыли сюда в лодке: как награждать вас, храбрецов. В разряде не сыскано, такого бывалого – не случалось, брать корабли на море эдаким манером. Надобно в сундуках искать, как делалось, ибо и не чаем, чем чествовать ероев...
Петр сказал Шереметеву в ответ:
– Медаль выбьем с надписом «Небываемое бывает». Так, Сильвестр?
Рябов, стоя поодаль, одолжившись у солдата преображенца пластырем, заклеивал себе ранку на шее.
– Выходит, оно и есть – Балтийское море? – спросил за его спиною Ванятка.
Иван Савватеевич обернулся, сказал всердцах:
– Вот я тебе ужо уши-то надеру!
Ванятка попятился, раскрыв от удивления рот.
– Родного отца не признал? – сказал кормщик. – Тебе кто велел на абордаж идти?
Ванятка подумал, потом ответил:
– Мне, тятя, никто не велел, да барабанщики как пошли в лодью – от гвардии, я и рассуди – от моряков-то ни единого нету барабанщика. Что станешь делать? Пошел...
– Пошел, – передразнил Иван Савватеевич. – Тожа барабанщик! Больно ты нужен здесь. Где барабан-то твой?
– В воду канул, как мы с кораблем сцепились! – сообщил Ванятка. – Вот, одни колотушки остались. И как я его не углядел. Ремень был прелый, что ли... А колотушки есть...
И показал отцу барабанные палочки.
– Теперь взыщут! – посулил Рябов.
Ванятка вздохнул:
– Пороть будут?
– И пора бы за все твои прегрешения...
– Не выпорют! – сказал Ванятка. – Я себе еще добуду.
Они стояли рядом у борта плененного корабля, смотрели вдаль, в тающий под лучами утреннего солнца туман, оглядывали бегучие воды залива.
– Море оно, Балтийское, тятя? – опять спросил Ванятка.
– Море подальше будет! – сказал Рябов. – А где мы с тобой нынче, лапушка, то – залив.
Ванятка огляделся по сторонам – не любил, чтоб люди слышали, как отец называет его лапушкой. Но поблизости никого не было.
– Залив-то морской?
– Морской.
– Выходит – дошли? Долго шли...
– А все ж пришли!
– Пришли, да солдаты говорят: еще баталии будут. Ждут – огрызаться станет швед; крепок, говорят, воевать, не научен сдаваться в плен.
– Жгуча крапива родится, да во щах уварится! – усмехнулся Рябов и привлек к себе Ванятку.
Тот, оглянувшись, не видят ли люди, сам прижался к отцу. Так они стояли долго, молчали и смотрели вдаль – туда, где открывался простор Балтики.
Когда возвращались в лодке, Петр говорил:
– Нынче исправим, бог даст, штандарт наш. Имели мы Белое, Каспийское и Азовское, нынче дадим орлу исконное, наше – Балтийское. Встанем на четырех морях...
Ногтем он выскреб пепел из трубки, попросил табаку. Кнастера ни у кого не было. Рябов протянул царю свой кисет из рыбьего пузыря.
– Что за зелье? – спросил Петр.
– Корешок резаный, заправлен травою – донником...
Петр раскурил трубку, пустил ноздрями густые струи дыма, заговорил неторопливо, словно отдыхая после бранного труда:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163
– Да ведь как делать, Петр Алексеевич! По-дурному – побьют, а по-умному – мы их кончим. Невою идти к ним – проведают, надо с тайностью. Проведал я от тутошних рыбаков, ныне и сам посмотрел – есть еще речушка, лодки по ней пройдут, тою речушкою и выскочим...
Царь надолго задумался. Чамберс спал сидя, Брюс усталыми глазами смотрел на полноводную, поблескивающую под солнцем Неву. Шереметев дотронулся до руки Петра, сказал негромко:
– Лоцман дело говорит. Так и надобно поступать.
К сумеркам две флотилии лодок, шведами не обнаруженные, достигли истоков реки Ерик. Преображенцы, семеновцы, здешние рыбаки, архангельские поморы – гребли бесшумно, весла не скрипели в уключинах, говорить было запрещено под страхом смерти.
Ночь была светлая, как всегда в этих местах в мае, по небу плыли легкие, пушистые облачка, но горизонт заволокло, и Петр с надеждою посматривал на мглу, повисшую над морем.
Половина лодок была оставлена у истоков Ерика. Другая половина с Петром и Меншиковым спустилась вниз к деревне Каллина. Здесь затаились, ожидая первой большой набежавшей тучи, для атаки на неприятельские суда. Было сыро, в тишине Рябов толкнул локтем Петра – показал, как лось пьет из реки воду. Кое-кто из солдат дремал, иные напряженно всматривались в серые сумерки...
Под утро низкая, серо-рыжая туча сразу надвинулась на обе флотилии, преображенец Завитухин крикнул дважды совой, гребцы подняли весла. От деревни Каллины флотилия Петра заходила со стороны взморья, вдоль низменного побережья Васильевского острова. Вторая группа лодок под командованием Иевлева шла встречным курсом. «Астрильд» и «Гедеан» начали было вздымать паруса, чтобы уйти под прикрытие мощных пушек своей эскадры, но шквалистый ветер, темнота, узкость реки, отсутствие лоцманов испугали командиров кораблей более, чем неизвестные лодки, появившиеся невдалеке. Паруса решили убирать, но в эти секунды Завитухин еще раз закричал совой, и преображенцы с семеновцами, искусные стрелки, начали бить по кораблям залпами. Шведы развернули свои пушки, над головами гребцов засвистела картечь.
– Навались! – крикнул Петр. – Живо! Разо-ом!
Лодки рывком подались вперед к кораблям. Рябов переложил руль, лодка Петра первой очутилась у кормы «Астрильда», Иван Савватеич схватился было рукою за шторм-трап, но Петр оттолкнул его и с гранатой в руке первым поднялся на борт судна. С другого борта уже поднимались преображенцы Иевлева, матросы мичмана Калмыкова бежали по шканцам, пушкари Чамберса с горящими фитилями в зубах, с высоко занесенными гранатами, с ножами и мушкетами, бились врукопашную, прикладами сбрасывали шведов в море, резали кинжалами. На несколько мгновений сделалась совершенная тишина – без единого выстрела, слышна была только хриплая ругань да ровный глухой шелест дождя. Потом Рябов увидел, как Иевлев метнул гранату, как ее пламя положило на ют двух матросов. К Сильвестру Петровичу, рубясь короткой саблей, Меншиков гнал шведского офицера. Швед отбивался шпагой. Александр Данилыч ударил от плеча – швед с разрубленной головой рухнул под ноги Иевлеву. В это время из люка, спереди вырвалось пламя. Рябов кинул на люк кошму, опрокинул бочку с водой. Меншиков, сбрасывая с плеч кафтан, похвалил:
– Верно сделал, господин первый лоцман, корабль добрый, еще сгодится.
На «Гедеане» барабаны забили отбой.
Дождь прошел, тучи унесло. Петр, сидя на скамье под утренним легким ветром, допрашивал пленных: каковы прочие корабли эскадры, что за птица адмирал Нуммерс, за каким бесом лезут не в свои земли, какими ядрами палят, много ли имеют продовольствия. Шведы, не веря тому, что остались живы, не понимая толком, как все случилось, отвечали на все вопросы подробно...
По парадному трапу, возле которого уже стояли русские матросы, поднялся Борис Петрович Шереметев, посмеиваясь сказал Иевлеву:
– Ну, Сильвестр Петрович, с викторией вас, господа. Рассуждали мы с князем Репниным, как плыли сюда в лодке: как награждать вас, храбрецов. В разряде не сыскано, такого бывалого – не случалось, брать корабли на море эдаким манером. Надобно в сундуках искать, как делалось, ибо и не чаем, чем чествовать ероев...
Петр сказал Шереметеву в ответ:
– Медаль выбьем с надписом «Небываемое бывает». Так, Сильвестр?
Рябов, стоя поодаль, одолжившись у солдата преображенца пластырем, заклеивал себе ранку на шее.
– Выходит, оно и есть – Балтийское море? – спросил за его спиною Ванятка.
Иван Савватеевич обернулся, сказал всердцах:
– Вот я тебе ужо уши-то надеру!
Ванятка попятился, раскрыв от удивления рот.
– Родного отца не признал? – сказал кормщик. – Тебе кто велел на абордаж идти?
Ванятка подумал, потом ответил:
– Мне, тятя, никто не велел, да барабанщики как пошли в лодью – от гвардии, я и рассуди – от моряков-то ни единого нету барабанщика. Что станешь делать? Пошел...
– Пошел, – передразнил Иван Савватеевич. – Тожа барабанщик! Больно ты нужен здесь. Где барабан-то твой?
– В воду канул, как мы с кораблем сцепились! – сообщил Ванятка. – Вот, одни колотушки остались. И как я его не углядел. Ремень был прелый, что ли... А колотушки есть...
И показал отцу барабанные палочки.
– Теперь взыщут! – посулил Рябов.
Ванятка вздохнул:
– Пороть будут?
– И пора бы за все твои прегрешения...
– Не выпорют! – сказал Ванятка. – Я себе еще добуду.
Они стояли рядом у борта плененного корабля, смотрели вдаль, в тающий под лучами утреннего солнца туман, оглядывали бегучие воды залива.
– Море оно, Балтийское, тятя? – опять спросил Ванятка.
– Море подальше будет! – сказал Рябов. – А где мы с тобой нынче, лапушка, то – залив.
Ванятка огляделся по сторонам – не любил, чтоб люди слышали, как отец называет его лапушкой. Но поблизости никого не было.
– Залив-то морской?
– Морской.
– Выходит – дошли? Долго шли...
– А все ж пришли!
– Пришли, да солдаты говорят: еще баталии будут. Ждут – огрызаться станет швед; крепок, говорят, воевать, не научен сдаваться в плен.
– Жгуча крапива родится, да во щах уварится! – усмехнулся Рябов и привлек к себе Ванятку.
Тот, оглянувшись, не видят ли люди, сам прижался к отцу. Так они стояли долго, молчали и смотрели вдаль – туда, где открывался простор Балтики.
Когда возвращались в лодке, Петр говорил:
– Нынче исправим, бог даст, штандарт наш. Имели мы Белое, Каспийское и Азовское, нынче дадим орлу исконное, наше – Балтийское. Встанем на четырех морях...
Ногтем он выскреб пепел из трубки, попросил табаку. Кнастера ни у кого не было. Рябов протянул царю свой кисет из рыбьего пузыря.
– Что за зелье? – спросил Петр.
– Корешок резаный, заправлен травою – донником...
Петр раскурил трубку, пустил ноздрями густые струи дыма, заговорил неторопливо, словно отдыхая после бранного труда:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163