Окриком я остановил эту деятельность. Некоторое время он стоял среди комнаты, извиваясь тихо, но с изяществом удава. Наконец, в кулаке своем я почувствовал его воротник.
— Итак, — начал я по возможности незлобиво, — будь так добр, объясни мне, что заставило тебя столь долго разглядывать мое лицо? Не понимаешь? Что такое в чертах моего лица требует столь пристального внимания?
— Миссис приказала мне пойти посмотреть на вас, — пробормотал Вертлявый и, явно расставшись с надеждой исполнить до конца волю хозяйки, скользнул к двери с легкостью масла, покидающего разогретый сосуд. — Только прошу вас, — продолжал он, запинаясь, — миссис приказала мне не говорить вам о том, что мне на вас нужно посмотреть.
— И что же от меня требуется?
— Так вы ей не говорите. Когда она узнает, что я вам об этом сказал, то очень рассердится — если, конечно, вы ей про это расскажете.
Решив не внедряться в этот лабиринт местоимений, я посоветовал слуге убираться восвояси и заняться своими делами.
— Господь с вами, сэр, своих дел у меня не бывает, — заверил он меня, удаляясь.
Этот неожиданный визит нарушил весь ход моих благодушных размышлений, суть которых сводилась к попытке объявить аргументы внутреннего собеседника чистейшей фантазией. Зачем послали ко мне Вертлявого? Далеко не юноша, и уж во всяком случае не обладатель внешности Аполлона, я изначально не был предназначен природой для того, чтобы производить впечатление — пусть даже на домохозяек. Желая сделать мне комплимент, друзья в лучшем случае замечают, что с очками на носу я куда симпатичнее, и мне ничего не остается, как мысленно поблагодарить их за такую деликатность. Чтобы произвести на женщину хотя бы минимальное впечатление, я должен приложить к тому немало стараний. Нет, интерес хозяйки к моей скромной персоне, при всем желании, объяснялся отнюдь не моей наружностью, если даже предположить, что хозяйка ухитрилась рассмотреть меня из укромного уголка.
Вне всякого сомнения, дом хранил какую-то тайну (появление слуги окончательно в том меня убедило), и я уселся, чтобы самым методичным образом поразмыслить над возникшей проблемой. То и дело среди кошмаров, порожденных моей распаленной фантазией, всплывала физиономия хозяина, и вместе с ней возникал вопрос: может ли под столь добродушной личиной скрываться какой-нибудь ужас? Совершенно, казалось бы, исключено. И все же…
Глубокое раздумье — что плантация для фантомов. Последние чем-то напоминают грибы: уродливые, бесформенные, извивающиеся — они выползают из мрака совершенно внезапно. Прогреть бы жаркими угольками холодный сумрак, прогнать жуткие грезы и впустить в голову свежих мыслей… но нет, в комнате было слишком тепло, чтобы разводить огонь. Я вперил взгляд в решетку мертвого камина. Поглядел на мерцающее пламя свечей. Мысленно измерил собственную тень на стене. Пошагал немного по комнате. Присел поочередно на каждый стул. Открыл Библию и очень внимательно перечитал родословную Ноя, после чего, удовлетворенный доказательством полнейшей респектабельности этого славного героя древности, выпил за его долгую память.
А потом — то ли под воздействием винных паров, то ли увлеченный не на шутку библейским сказанием, — перелистал страницы вплоть до того места, где кончается Ветхий Завет и начинается Новый. Здесь глазам моим предстало описание еще одного генеалогического древа — не столь, может быть, древнего, как Ноево, но для меня в данной ситуации ничуть не менее интересного.
В Библию между Ветхим и Новым Заветами были вложены три узко разлинованных странички, озаглавленные: «Рождения», «Бракосочетания» и «Смерти». Строк тут размечено было столько, что хватило бы на всех детей, произведенных Мафусаилом на свет за тысячу лет его существования. Предполагалось, что в доме будет зарегистрировано сорок рождений, сорок браков и столько же смертей. Щедро разметил свое будущее составитель сего реестра!
Но щедрость, подобно благотворительности, редко попадает на благодатную почву. Лишь три оазиса виднелись в этой регистрационной пустыне — по одному на каждом листочке. В этих крупных нервных каракулях без труда угадывался почерк хозяина. Давно замечено: веселые и не слишком обремененные образованием люди склонны проявлять волнение в одном только случае: когда судьба вынуждает их сесть за стол и взяться за перо. Изучение реестра я начал с конца. В графе «Смерти» было записано: «Моя матушка, Элизабет Энн Ферн, мирно скончалась 20 января 18… года. Кончина ее была тихой.»
Под заголовком: «Бракосочетания» значилось: «10 сентября 18… года я, Томас Ферн, холостяк, в приходской церкви Бэйтауна сочетался браком с девушкой Мэри Секстон. Пусть долгие годы жизни не заставят нас пожалеть о содеянном!»
Я взял листок рождений. И тут была одна только запись: «В этот день, 9 августа 18… года, я, Томас Ферн, с радостью свидетельствую о появлении на свет дочери. Имя ее — Люси.»
Это произошло через 11 лет после женитьбы. Я захлопнул Библию. Простые и практичные заметки были вполне в духе моего веселого хозяина. Вновь ощутив некоторое облегчение, я подумал, что неплохо было бы проверить, здесь ли находится ребенок, а потом, возможно, как и подобает пожилому джентльмену, обожающему детей, пригласить ее к шутливой беседе.
Выйдя из гостиной я в низком коридорчике столкнулся с первым своим здешним знакомым — конюхом. Он бежал через весь дом к парадному входу и решил, видимо, проскочить сквозь меня, как если бы я был привидением — во всяком случае, препятствием эфирной природы.
— Точное попадание, сэр, — прокряхтел конюх, потирая лоб в точке соприкосновения с моей головой.
— Поразительная меткость, — в тон ему отвечал я, стараясь ничем не испортить возникшей вдруг атмосферы поистине братского дружелюбия.
— Этот чертов козел опять убежал, сэр, и я…
— Решил убежать вслед за ним, — подхватил я понятливо. — Так ведь и молодец! Пора бы уж мне привыкнуть к тому, что все в этом доме сопротивляется естественным законам природы. Могу я чем-то тебе помочь?
— Да вот, знаете ли, на дворе буря разыгралась, — заметил конюх, быстро погружаясь в знакомое мне философическое настроение, — а козел этот — наш вечный странник. Трудно сыскать ему равного по любви к прогулкам. — Он понизил голос до выразительного шепота. — Эта тварь одержима нечистой силой, сэр, уж можете мне поверить!
— Да что ты говоришь? — удивился я, принимая вид человека, пораженного ужасным открытием.
— Факт, сэр! С тех пор, как… Э, да нет: если переступлю порог с мыслями о привидениях, точно не доберусь до пруда Дичли.
— Если козел у вас действительно такой уж завзятый путешественник, каким ты его расписываешь, то почему бы не предоставить ему возможность найти дорогу назад самостоятельно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
— Итак, — начал я по возможности незлобиво, — будь так добр, объясни мне, что заставило тебя столь долго разглядывать мое лицо? Не понимаешь? Что такое в чертах моего лица требует столь пристального внимания?
— Миссис приказала мне пойти посмотреть на вас, — пробормотал Вертлявый и, явно расставшись с надеждой исполнить до конца волю хозяйки, скользнул к двери с легкостью масла, покидающего разогретый сосуд. — Только прошу вас, — продолжал он, запинаясь, — миссис приказала мне не говорить вам о том, что мне на вас нужно посмотреть.
— И что же от меня требуется?
— Так вы ей не говорите. Когда она узнает, что я вам об этом сказал, то очень рассердится — если, конечно, вы ей про это расскажете.
Решив не внедряться в этот лабиринт местоимений, я посоветовал слуге убираться восвояси и заняться своими делами.
— Господь с вами, сэр, своих дел у меня не бывает, — заверил он меня, удаляясь.
Этот неожиданный визит нарушил весь ход моих благодушных размышлений, суть которых сводилась к попытке объявить аргументы внутреннего собеседника чистейшей фантазией. Зачем послали ко мне Вертлявого? Далеко не юноша, и уж во всяком случае не обладатель внешности Аполлона, я изначально не был предназначен природой для того, чтобы производить впечатление — пусть даже на домохозяек. Желая сделать мне комплимент, друзья в лучшем случае замечают, что с очками на носу я куда симпатичнее, и мне ничего не остается, как мысленно поблагодарить их за такую деликатность. Чтобы произвести на женщину хотя бы минимальное впечатление, я должен приложить к тому немало стараний. Нет, интерес хозяйки к моей скромной персоне, при всем желании, объяснялся отнюдь не моей наружностью, если даже предположить, что хозяйка ухитрилась рассмотреть меня из укромного уголка.
Вне всякого сомнения, дом хранил какую-то тайну (появление слуги окончательно в том меня убедило), и я уселся, чтобы самым методичным образом поразмыслить над возникшей проблемой. То и дело среди кошмаров, порожденных моей распаленной фантазией, всплывала физиономия хозяина, и вместе с ней возникал вопрос: может ли под столь добродушной личиной скрываться какой-нибудь ужас? Совершенно, казалось бы, исключено. И все же…
Глубокое раздумье — что плантация для фантомов. Последние чем-то напоминают грибы: уродливые, бесформенные, извивающиеся — они выползают из мрака совершенно внезапно. Прогреть бы жаркими угольками холодный сумрак, прогнать жуткие грезы и впустить в голову свежих мыслей… но нет, в комнате было слишком тепло, чтобы разводить огонь. Я вперил взгляд в решетку мертвого камина. Поглядел на мерцающее пламя свечей. Мысленно измерил собственную тень на стене. Пошагал немного по комнате. Присел поочередно на каждый стул. Открыл Библию и очень внимательно перечитал родословную Ноя, после чего, удовлетворенный доказательством полнейшей респектабельности этого славного героя древности, выпил за его долгую память.
А потом — то ли под воздействием винных паров, то ли увлеченный не на шутку библейским сказанием, — перелистал страницы вплоть до того места, где кончается Ветхий Завет и начинается Новый. Здесь глазам моим предстало описание еще одного генеалогического древа — не столь, может быть, древнего, как Ноево, но для меня в данной ситуации ничуть не менее интересного.
В Библию между Ветхим и Новым Заветами были вложены три узко разлинованных странички, озаглавленные: «Рождения», «Бракосочетания» и «Смерти». Строк тут размечено было столько, что хватило бы на всех детей, произведенных Мафусаилом на свет за тысячу лет его существования. Предполагалось, что в доме будет зарегистрировано сорок рождений, сорок браков и столько же смертей. Щедро разметил свое будущее составитель сего реестра!
Но щедрость, подобно благотворительности, редко попадает на благодатную почву. Лишь три оазиса виднелись в этой регистрационной пустыне — по одному на каждом листочке. В этих крупных нервных каракулях без труда угадывался почерк хозяина. Давно замечено: веселые и не слишком обремененные образованием люди склонны проявлять волнение в одном только случае: когда судьба вынуждает их сесть за стол и взяться за перо. Изучение реестра я начал с конца. В графе «Смерти» было записано: «Моя матушка, Элизабет Энн Ферн, мирно скончалась 20 января 18… года. Кончина ее была тихой.»
Под заголовком: «Бракосочетания» значилось: «10 сентября 18… года я, Томас Ферн, холостяк, в приходской церкви Бэйтауна сочетался браком с девушкой Мэри Секстон. Пусть долгие годы жизни не заставят нас пожалеть о содеянном!»
Я взял листок рождений. И тут была одна только запись: «В этот день, 9 августа 18… года, я, Томас Ферн, с радостью свидетельствую о появлении на свет дочери. Имя ее — Люси.»
Это произошло через 11 лет после женитьбы. Я захлопнул Библию. Простые и практичные заметки были вполне в духе моего веселого хозяина. Вновь ощутив некоторое облегчение, я подумал, что неплохо было бы проверить, здесь ли находится ребенок, а потом, возможно, как и подобает пожилому джентльмену, обожающему детей, пригласить ее к шутливой беседе.
Выйдя из гостиной я в низком коридорчике столкнулся с первым своим здешним знакомым — конюхом. Он бежал через весь дом к парадному входу и решил, видимо, проскочить сквозь меня, как если бы я был привидением — во всяком случае, препятствием эфирной природы.
— Точное попадание, сэр, — прокряхтел конюх, потирая лоб в точке соприкосновения с моей головой.
— Поразительная меткость, — в тон ему отвечал я, стараясь ничем не испортить возникшей вдруг атмосферы поистине братского дружелюбия.
— Этот чертов козел опять убежал, сэр, и я…
— Решил убежать вслед за ним, — подхватил я понятливо. — Так ведь и молодец! Пора бы уж мне привыкнуть к тому, что все в этом доме сопротивляется естественным законам природы. Могу я чем-то тебе помочь?
— Да вот, знаете ли, на дворе буря разыгралась, — заметил конюх, быстро погружаясь в знакомое мне философическое настроение, — а козел этот — наш вечный странник. Трудно сыскать ему равного по любви к прогулкам. — Он понизил голос до выразительного шепота. — Эта тварь одержима нечистой силой, сэр, уж можете мне поверить!
— Да что ты говоришь? — удивился я, принимая вид человека, пораженного ужасным открытием.
— Факт, сэр! С тех пор, как… Э, да нет: если переступлю порог с мыслями о привидениях, точно не доберусь до пруда Дичли.
— Если козел у вас действительно такой уж завзятый путешественник, каким ты его расписываешь, то почему бы не предоставить ему возможность найти дорогу назад самостоятельно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10