Звуки музыки, торжественной и медлительной, подплывали все ближе; похоже, оркестр приближался к той самой дорожке, окаймлявшей поле, по которой пришли сюда мы. Вдруг в сердце моем словно что-то оборвалось.
— Тише! — я опустил ладонь на руку собеседнице. — Они играют похоронный марш. Слышите приглушенную дробь барабана? Это похоронная процессия… но где же могила?
— Вот! — Миссис Маркхэм указала на вскопанную землю, прямо под зеленой оградой; свежевырытая яма была прикрыта доской, вероятно, чтобы избежать несчастного случая.
Есть ли на свете что-либо более трогательное и впечатляющее, печальное и вместе с тем прекрасное, чем церемония воинского погребения? Обычные похороны с их неуклюжими катафалками, безвкусными венками, тупыми статистами «в черном» и нанятыми плакальщицами всегда казались мне насмешкой над памятью усопшего. Все в них неискренне, все на грани гротеска, и совсем не ощущается острого дыхания смерти — того внезапного напоминания, что само по себе способно заставить самого несчастного человека вдруг ощутить радость бытия. Над всем тут витает дух какого-то преувеличенного уныния, громоздкой скорби. Лишь тот, кого трагедия затронула лично, может не заметить всей абсурдности этого ужасающего бурлеска.
Но на военных похоронах все не так! Это — смерть, царящая на празднике жизни, но вместе с тем и жизнь, обретенная в вечности. Без переигрывающих актеров и всеобщей натужности церемония эта — скромная и тихая, сдержанная и красочная — несет в себе что-то жизнеутверждающее. Слезы здесь — знак глубокой печали, и очень легко представить себе, как — пока люди, лишившиеся брата, с которым «еще вчера делили хлеб да соль», под звуки торжественной музыки тихо обмениваются воспоминаниями о проведенных вместе счастливых днях — душа умершего, освобожденная и умиротворенная, плывет, подгоняемая дыханием ожившей Гармонии, к своему небесному пристанищу. Сердца человеческие смягчаются, фантазия воспаряет ввысь, вера оживает — и мы покидаем кладбище облагороженные сим возвышенным зрелищем.
Такие мысли (или нечто в этом роде) занимали нас с миссис Маркхэм, пока мы молча стояли, прислушиваясь к звукам музыки.
В чувство мы пришли, лишь когда скрипнули воротца, соединявшие церковный двор с садиком, однако в первую минуту никто не появился, поскольку вошедшие все еще находились за колокольней.
Почти в то же время с противоположной стороны на кладбище вошел мужчина, приблизился к тому месту, где видна была вскопанная земля, и отбросил доску, открыв свежевырытую могилу. За ним проследовали сюда сначала группа мальчишек, затем — несколько вполне респектабельного вида граждан. Приглушенные барабаны звучали все слышнее. Наконец глазам нашим предстал отряд стрелков с нацеленными в землю ружьями и возглавлявший процессию офицер. У каждого из них на рукаве была черная траурная лента, и рядом — белая, из сатина. Печальный марш не умолкал.
Затем шестеро солдат внесли на руках гроб, столько же офицеров — все совсем еще молодые люди — держали его покров, на котором лежали кивер, сабля, пояс и белые перчатки покойного.
Далее на кладбище парами проследовали люди, пришедшие попрощаться с умершим — сначала гражданские, за ними — военные. Здесь не слышалось приглушенной праздной болтовни, незаметно было блуждающих взглядов; на лицах этих лежала печать искренней скорби: если кто-то и позволял себе проронить слово, то шепотом, и по едва заметному печальному кивку головы сразу можно было понять, о ком идет речь.
Так мы и стояли, наблюдая за процессией, пока она продвигалась по дорожке, огибавшей кладбище. Когда люди приблизились к воротам, оркестр смолк.
— Смотрите, вот и мистер Ловелл! — шепнула миссис Маркхэм, указывая в сторону коттеджа. — О, как он изменился!
На кладбище священник вошел через калитку. Сначала он встретил траурную процессию у ворот, а затем направился к могиле, где уже выстроились, опершись на ружья, стрелки. Здесь он остановился и начал читать молитву. Наконец прозвучали ужасные слова: «Прах — к праху…», — пусто стукнули о крышку гроба первые комья земли и церемония завершилась тремя ружейными залпами.
С того момента, как траурная процессия вошла на кладбище, мы стояли за полуразрушенной стеной алтаря, откуда можно было наблюдать за происходящим, самим оставаясь невидимыми. Когда мистер Ловелл произнес: «Прах — к праху», я случайно поднял взгляд к колокольне, вгляделся в узкую щель и увидел мужское лицо… но какое! До конца дней своих не забыть мне этих черт. Способно ли лицо человека вобрать в себя всю боль, все отчаяние мира? Если да, я только что стал тому свидетелем. Каким юным было оно, и каким прекрасным!
— Взгляните на башню, — с похолодевшим сердцем прошептал я, сжав ладонь миссис Маркхэм.
— Боже, что тут происходит? — проговорила она, бледнея. — И мистер Ловелл… вы обратили внимание, как дрожал его голос? Сначала мне показалось, будто он болен, но нет — он совершенно сломлен каким-то несчастьем! На лицах этих людей читается ужас. Тут случилась страшная трагедия: вряд ли всех так поразила бы обычная человеческая смерть.
Под влиянием кладбищенских впечатлений мы пришли к выводу, что визит наш может оказаться неуместным, и решили вернуться в гостиницу, дабы выяснить, не произошло ли здесь в последнее время чего-нибудь необычного. Прежде, чем Мы отправились в путь, я снова вгляделся в щель, но загадочного лица более не увидел. Зато, огибая колокольню, мы заметили фигуру высокого, худощавого юноши в широком пальто, который медленно прошел через калитку в сад и исчез в доме. Одного лишь взгляда на этот профиль (голова юноши низко опустилась на грудь, глаза смотрели вниз) было вполне достаточно, чтобы догадаться: это тот самый человек, которого мы видели в окне башни.
То, что мы разузнали затем в гостинице, лишь разожгло в нас любопытство. Несколько позже, в городе, нам сообщили подробности ужасающей драмы, последнее и весьма впечатляющее действие которой развернулось у нас на глазах.
Мистер Ловелл, как и предполагала миссис Маркхэм, происходил из благородной семьи, но рано остался без средств к существованию. Он мог бы разбогатеть, женившись на леди Элизабет Вентворт, которую присмотрел племяннику в качестве невесты богатый дядюшка. Последний пообещал после свадьбы сделать Ловелла своим наследником; но тот предпочел бедность с Эмили Деринг. Он лишился денег, но ни разу в жизни не пожалел о своем выборе, пусть и остался бедным викарием крошечного прихода.
Двое детей, которых видела миссис Маркхэм, оказались в их браке единственными, так что благодаря бережливости миссис Ловелл и умеренности ее мужа семья действительно сумела обрести счастье в бедности, по-своему красивой и благородной.
1 2 3 4 5