У меня во дворе подводы.
Тарасов одевается. Пробует встать. У него
кружится голова; он садится.
Т а р а с о в (с напряженной улыбкой). Разучился.
О л я. Держись за меня.
Оля поддерживает Тарасова, ведет его по
коридору.
Двор больницы. Подводы, в которые сажают и
кладут больных; за оградой видна улица; по улице
бегут люди. Очередь пулемета. Оля усаживает Тарасова
на подводу.
О л я (кучеру). Погоняй!
Подвода выезжает из ворот больницы. Оля идет
рядом с ней. Выезжают другие подводы. Навстречу с
винтовками "на руку" бежит вооруженный отряд рабочих.
О л я (кучеру). Езжайте прямо по Николаевской дороге. До свидания, Коля.
Т а р а с о в. Куда же ты?
О л я. Езжайте, езжайте, не задерживайтесь.
Оля бежит за отрядом и присоединяется к нему.
Подводы с ранеными быстро уезжают. Тарасов
трясется на подводе. Кучер-красногвардеец
нахлестывает лошадей. По опустевшей улице вскачь
мчатся подводы и сворачивают одна за другой за угол.
Остается последняя подвода, та, в которой Тарасов.
Свист снаряда. Снаряд разрывается возле подводы. Одна
лошадь убита, другая ранена. Раненая лошадь бьется в
постромках. Кучер убит. Подвода опрокинута. Больные
частью убиты, частью выброшены на мостовую. Тарасов
выброшен на мостовую. Он поднимается и с большим
трудом доходит до угла.
Тарасов поворачивает за угол и видит идущий
цепочкой отряд офицеров. Тарасов бросается назад.
Ковыляет в подворотню. Почти бежит через двор.
Прижимается к выступу дома. Оглядывается. Офицерский
отряд проходит мимо ворот. Тарасов ковыляет дальше
закоулками, через проходной двор, выходит на другую
улицу. Силы оставляют его. Он кладет узелок на землю
и садится на тротуар. Мимо идет знакомая нам старуха
из квартиры, где живут Тарасовы.
Старуха останавливается и злобно хватает
Тарасова за руку.
С т а р у х а. А!
Т а р а с о в. Ради бога... Не надо... Я только что из больницы...
С т а р у х а. Держите его! Не пускайте! Сюда!
Подбегают несколько обывателей и офицер.
Т а р а с о в. Что вы делаете?
С т а р у х а (кричит исступленно). Это большевик! Я его знаю! Хватайте его!
Кабинет Орловского в контрразведке. Высокие
окна. Орловский в английском обмундировании с
русскими погонами и трехцветным шевроном на рукаве.
Дежурный юнкер.
О р л о в с к и й. Пусть войдет.
Ю н к е р. Слушаюсь.
Юнкер впускает в кабинет мать Тарасова, а сам
уходит. Сразу заметно, что мать Тарасова надела на
себя все самое лучшее, от чего стала беднее и жальче.
М а т ь. Спасибо, что вы согласились меня принять. Я мать Тарасова. Он арестован и находится у вас в контрразведке.
О р л о в с к и й. Я знаю. Стало быть, вы Колина матушка. Очень рад с вами познакомиться... Простите, не знаю вашего имени-отчества... Кажется, Екатерина...
М а т ь. Васильевна.
О р л о в с к и й. Совершенно верно. Прошу вас, Екатерина Васильевна, садитесь. Вот сюда. Здесь вам будет покойно.
Орловский почтительно усаживает мать Тарасова в
удобное кресло, а сам скромно садится рядом на стул.
Все это имеет вид очень интимной, дружеской беседы.
М а т ь. Спасибо, спасибо. Я знала, я чувствовала, что вы добрый. Мне Колечка так много говорил о вас. Он всегда так хвалил ваши стихи.
О р л о в с к и й (живо). Да? Он хвалил мои стихи?
М а т ь. Конечно. (Робко, с надеждой смотрит Орловскому в глаза.) Ведь вы с моим Колечкой, кажется... были прежде... друзьями?
О р л о в с к и й. Почему же "были"? Мне кажется, что и сейчас тоже. Мы оба, Екатерина Васильевна, прежде всего поэты.
М а т ь. Вот и я тоже так думаю. Помогите же нам. Велите, чтобы Колю отпустили домой.
О р л о в с к и й. Признаться, мне и самому хочется, чтобы Коля как можно скорее вышел на свободу. В конце концов это просто глупо - держать за решеткой такого талантливого человека. Кому это нужно?
М а т ь. Не правда ли?
О р л о в с к и й. Но я не знаю, как посмотрит полковник Селиванов на Колину работу у большевиков. Все зависит от него. Вы не знаете полковника Селиванова? Это превосходный человек. Очень прямой, честный, преданный делу. Но, к сожалению, немного узкий. Ему совершенно безразлично, кто обвиняемый матрос, красногвардеец, сотрудник чрезвычайки, агитпропщик или поэт... Раз активный большевик - кончено. Военно-полевой суд. Очень жестокий человек. Мы его называем Фукье-Тенвиль. Только между нами.
М а т ь. Вы меня пугаете! Боже мой, но что же делать?
О р л о в с к и й. По правде сказать, Коля себя очень скомпрометировал. Но я думаю, все же мне удастся убедить полковника Селиванова, что с Колиной стороны это было простое легкомыслие. Если угодно, я даже могу за него поручиться.
М а т ь. Да, да. Пожалуйста. Поручитесь! Бог вам это зачтет.
О р л о в с к и й. Хорошо. Я поручусь, и его освободят. Но для этого необходима одна небольшая формальность. Коля должен подписать коротенькое письмо, в котором он бы заявил, что его работа у красных была вынужденной. Ведь она была вынужденной?
М а т ь. Видите ли, строго говоря...
О р л о в с к и й. Будем считать, что она была вынужденной. Это во всех отношениях удобнее. Вот я набросал. Мы напечатаем Колино письмо в нашей прессе, и все будет забыто. Я думаю, он не откажется подписать?
М а т ь. Он подпишет! Конечно! Он подпишет, он сделает все, что вы посоветуете.
О р л о в с к и й. Восхитительно. (Идет к двери, открывает и говорит в коридор.) Тарасова.
Тарасов входит в кабинет.
М а т ь. Колечка!
Мать бросается к Тарасову, обнимает его и
целует. Орловский деликатно отворачивается к окну и
смотрит на рейд, где стоят несколько французских
броненосцев, и на бульвар, вдоль которого идет часть
союзных оккупационных войск. Черные сенегальцы, с
глазами белыми, как облупленные крутые яйца; едут
высокие двуколки, запряженные верблюдами; зуавы;
британская морская пехота.
О р л о в с к и й (оборачиваясь). Ну, здравствуй, Коля.
Т а р а с о в (нерешительно). Здравствуй, Сережа.
Рукопожатие.
О р л о в с к и й. Ты что, сыпняком болел?
Т а р а с о в. Да. Чуть не умер.
О р л о в с к и й. Что ты говоришь! Теперь тебе надо хорошо питаться. Аппетит есть?
Т а р а с о в. Ого!
О р л о в с к и й. Екатерина Васильевна, вы ему побольше какао давайте.
М а т ь. Да уж вы мне его только отпустите. А уж я... Колечка, вот Сергей...
О р л о в с к и й. Константинович.
М а т ь. Сергей Константинович ручается за тебя перед полковником Селивановым. Тебя выпускают.
Т а р а с о в (радостно). Ну?
О р л о в с к и й. Да. Мы тебя выпускаем. Эх, Коля, Коля! Честное слово, я от тебя этого не ожидал. Сочинять - ты меня прости - какие-то плоские агитки, чуть не частушки, водиться со всякой швалью - с матросней и солдатней, бегать по разным этим губкомам, агитпропам... Зачем? Кому нужно? Разве это дело настоящего поэта? Впрочем, не будем об этом больше говорить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
Тарасов одевается. Пробует встать. У него
кружится голова; он садится.
Т а р а с о в (с напряженной улыбкой). Разучился.
О л я. Держись за меня.
Оля поддерживает Тарасова, ведет его по
коридору.
Двор больницы. Подводы, в которые сажают и
кладут больных; за оградой видна улица; по улице
бегут люди. Очередь пулемета. Оля усаживает Тарасова
на подводу.
О л я (кучеру). Погоняй!
Подвода выезжает из ворот больницы. Оля идет
рядом с ней. Выезжают другие подводы. Навстречу с
винтовками "на руку" бежит вооруженный отряд рабочих.
О л я (кучеру). Езжайте прямо по Николаевской дороге. До свидания, Коля.
Т а р а с о в. Куда же ты?
О л я. Езжайте, езжайте, не задерживайтесь.
Оля бежит за отрядом и присоединяется к нему.
Подводы с ранеными быстро уезжают. Тарасов
трясется на подводе. Кучер-красногвардеец
нахлестывает лошадей. По опустевшей улице вскачь
мчатся подводы и сворачивают одна за другой за угол.
Остается последняя подвода, та, в которой Тарасов.
Свист снаряда. Снаряд разрывается возле подводы. Одна
лошадь убита, другая ранена. Раненая лошадь бьется в
постромках. Кучер убит. Подвода опрокинута. Больные
частью убиты, частью выброшены на мостовую. Тарасов
выброшен на мостовую. Он поднимается и с большим
трудом доходит до угла.
Тарасов поворачивает за угол и видит идущий
цепочкой отряд офицеров. Тарасов бросается назад.
Ковыляет в подворотню. Почти бежит через двор.
Прижимается к выступу дома. Оглядывается. Офицерский
отряд проходит мимо ворот. Тарасов ковыляет дальше
закоулками, через проходной двор, выходит на другую
улицу. Силы оставляют его. Он кладет узелок на землю
и садится на тротуар. Мимо идет знакомая нам старуха
из квартиры, где живут Тарасовы.
Старуха останавливается и злобно хватает
Тарасова за руку.
С т а р у х а. А!
Т а р а с о в. Ради бога... Не надо... Я только что из больницы...
С т а р у х а. Держите его! Не пускайте! Сюда!
Подбегают несколько обывателей и офицер.
Т а р а с о в. Что вы делаете?
С т а р у х а (кричит исступленно). Это большевик! Я его знаю! Хватайте его!
Кабинет Орловского в контрразведке. Высокие
окна. Орловский в английском обмундировании с
русскими погонами и трехцветным шевроном на рукаве.
Дежурный юнкер.
О р л о в с к и й. Пусть войдет.
Ю н к е р. Слушаюсь.
Юнкер впускает в кабинет мать Тарасова, а сам
уходит. Сразу заметно, что мать Тарасова надела на
себя все самое лучшее, от чего стала беднее и жальче.
М а т ь. Спасибо, что вы согласились меня принять. Я мать Тарасова. Он арестован и находится у вас в контрразведке.
О р л о в с к и й. Я знаю. Стало быть, вы Колина матушка. Очень рад с вами познакомиться... Простите, не знаю вашего имени-отчества... Кажется, Екатерина...
М а т ь. Васильевна.
О р л о в с к и й. Совершенно верно. Прошу вас, Екатерина Васильевна, садитесь. Вот сюда. Здесь вам будет покойно.
Орловский почтительно усаживает мать Тарасова в
удобное кресло, а сам скромно садится рядом на стул.
Все это имеет вид очень интимной, дружеской беседы.
М а т ь. Спасибо, спасибо. Я знала, я чувствовала, что вы добрый. Мне Колечка так много говорил о вас. Он всегда так хвалил ваши стихи.
О р л о в с к и й (живо). Да? Он хвалил мои стихи?
М а т ь. Конечно. (Робко, с надеждой смотрит Орловскому в глаза.) Ведь вы с моим Колечкой, кажется... были прежде... друзьями?
О р л о в с к и й. Почему же "были"? Мне кажется, что и сейчас тоже. Мы оба, Екатерина Васильевна, прежде всего поэты.
М а т ь. Вот и я тоже так думаю. Помогите же нам. Велите, чтобы Колю отпустили домой.
О р л о в с к и й. Признаться, мне и самому хочется, чтобы Коля как можно скорее вышел на свободу. В конце концов это просто глупо - держать за решеткой такого талантливого человека. Кому это нужно?
М а т ь. Не правда ли?
О р л о в с к и й. Но я не знаю, как посмотрит полковник Селиванов на Колину работу у большевиков. Все зависит от него. Вы не знаете полковника Селиванова? Это превосходный человек. Очень прямой, честный, преданный делу. Но, к сожалению, немного узкий. Ему совершенно безразлично, кто обвиняемый матрос, красногвардеец, сотрудник чрезвычайки, агитпропщик или поэт... Раз активный большевик - кончено. Военно-полевой суд. Очень жестокий человек. Мы его называем Фукье-Тенвиль. Только между нами.
М а т ь. Вы меня пугаете! Боже мой, но что же делать?
О р л о в с к и й. По правде сказать, Коля себя очень скомпрометировал. Но я думаю, все же мне удастся убедить полковника Селиванова, что с Колиной стороны это было простое легкомыслие. Если угодно, я даже могу за него поручиться.
М а т ь. Да, да. Пожалуйста. Поручитесь! Бог вам это зачтет.
О р л о в с к и й. Хорошо. Я поручусь, и его освободят. Но для этого необходима одна небольшая формальность. Коля должен подписать коротенькое письмо, в котором он бы заявил, что его работа у красных была вынужденной. Ведь она была вынужденной?
М а т ь. Видите ли, строго говоря...
О р л о в с к и й. Будем считать, что она была вынужденной. Это во всех отношениях удобнее. Вот я набросал. Мы напечатаем Колино письмо в нашей прессе, и все будет забыто. Я думаю, он не откажется подписать?
М а т ь. Он подпишет! Конечно! Он подпишет, он сделает все, что вы посоветуете.
О р л о в с к и й. Восхитительно. (Идет к двери, открывает и говорит в коридор.) Тарасова.
Тарасов входит в кабинет.
М а т ь. Колечка!
Мать бросается к Тарасову, обнимает его и
целует. Орловский деликатно отворачивается к окну и
смотрит на рейд, где стоят несколько французских
броненосцев, и на бульвар, вдоль которого идет часть
союзных оккупационных войск. Черные сенегальцы, с
глазами белыми, как облупленные крутые яйца; едут
высокие двуколки, запряженные верблюдами; зуавы;
британская морская пехота.
О р л о в с к и й (оборачиваясь). Ну, здравствуй, Коля.
Т а р а с о в (нерешительно). Здравствуй, Сережа.
Рукопожатие.
О р л о в с к и й. Ты что, сыпняком болел?
Т а р а с о в. Да. Чуть не умер.
О р л о в с к и й. Что ты говоришь! Теперь тебе надо хорошо питаться. Аппетит есть?
Т а р а с о в. Ого!
О р л о в с к и й. Екатерина Васильевна, вы ему побольше какао давайте.
М а т ь. Да уж вы мне его только отпустите. А уж я... Колечка, вот Сергей...
О р л о в с к и й. Константинович.
М а т ь. Сергей Константинович ручается за тебя перед полковником Селивановым. Тебя выпускают.
Т а р а с о в (радостно). Ну?
О р л о в с к и й. Да. Мы тебя выпускаем. Эх, Коля, Коля! Честное слово, я от тебя этого не ожидал. Сочинять - ты меня прости - какие-то плоские агитки, чуть не частушки, водиться со всякой швалью - с матросней и солдатней, бегать по разным этим губкомам, агитпропам... Зачем? Кому нужно? Разве это дело настоящего поэта? Впрочем, не будем об этом больше говорить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16