Тетка Егориха уже давно клевала носом, но бодрилась, подогретая этими ярмарочными душевными разговорами. Дальше начались уж настоящие «бабьи шепоты».
– Я так полагаю, што четвертной билет… – шептала Афимья.
– Дура ты, вот што… Без сотельной и не разговаривай…
– А не дадут?
– И с удовольствием… Две сотельных отвалит старенький-то, ежели разгорится сердцем. Бе-едовые из них издаются… Ничего не жаль!..
Тетка Егориха так и заснула, повалившись на стол, а Афимья прилегла на лавочку, да так и не могла глаз сомкнуть вплоть до белого света. И тяжело ей дышать, и грудь ноет, и холодом обдает, а в голове мысли разные, как камни, пересыпаются. Закроет глаза, как будто забудется, и сейчас же вздрогнет… Страх на нее нападает. Давно это было, как ее, круглую сироту, привезла на ярмарку двоюродная тетка и продала одному молодому купцу. Конечно, какой разум у глупой девчонки по шестнадцатому году – радехонька, что сарафан новый купец подарил, да ботинки, да платок. Да и купец нравился – белый да румяный, как теперь Сонька. Вся в него уродилась… Обещался в другой год приехать… Воротилась Афимья с ярмарки домой и почувствовала себя беременной. Пошла к тетке, а та ее срамить, да в шею. Так и износила свое бесчестье Афимья одна и чуть рук на себя не наложила. Потом родилась Сонька… Тут и стыда не стало, а начала Афимья ждать ярмарки осенью в Торговище: приедет Василий Иваныч, как звали Сонькина отца, и поможет ей, а то и совсем увезет. Что ему стоило, Василию Иванычу, – богатый купец и три лавки с красным товаром в рядах держал. Только фамилию купца Афимья забыла, да и раньше не знала… И ждала же она этой ярмарки, как Христова дня: недели считала, дни считала, часы считала. Не каменный же человек Василий Иваныч: увидит свою кровь Соньку и сжалится. Намаялась она за его лакомство, настыдилась, а девичьих слез и не пересчитать.
Наступила и ярмарка. Захватила Афимья с собой Соньку и отправилась в Торговище. Чего только не передумала она, когда подходила к рядам, где торговали красным товаром. Вот и лавки Василия Иваныча… Подошла она к первой, где он сам сидел, и видит, что кто-то другой торгует. И сердитый такой…
– Мне бы Василия Иваныча повидать… Он здесь торговал.
– Никакого Василия Иваныча нет, да и не было никогда.
– Ну, уж это я знаю, какой Василий Иваныч был…
– А знаешь, умница, так поищи хорошенько.
Сошлись купцы и подняли на смех несчастную Афимью, а она разревелась, – им еще смешнее.
– Ты бы на него тогда колокольчик надела, штобы не потерялся, – высмеивали московские краснорядцы-зубоскалы. – Фамилия-то как будет?
– Василий Иваныч…
Так и ушла Афимья ни с чем, кроме того, что набралась нового сраму.
И вторую ярмарку так же было и третью: пропал Василий Иваныч, точно в воду канул. Стала перебиваться Афимья от ярмарки до ярмарки, потом служила горничной, потом кухаркой на той же ярмарке, пока была в силах. Так и износилась заживо…
III
На другой день утром тетка Егориха поднялась в дурном расположении духа: у нее трещала голова с похмелья. На Афимью с Сонькой она не обращала никакого внимания и с особенным ожесточением совала свои котлы в топившуюся печь. Афимья не решалась первой завести речь об обещанной одеже и терпеливо ждала, когда тетка Егориха заговорит сама.
Немного прочухавшись, стряпуха добыла из сундука сарафан из дешевенького ситца, ботинки и платок.
– Ну-ко, рвань деревенская, оболокайся! – сердито командовала Егориха, тыкая в нос Соньке своей одеждой. – Да рожу-то сперва вымой…
Туалет происходил за печкой, чтобы не видно было мужикам. А потом тетка Егориха устыдилась собственной грубости, посадила Соньку на лавку и сама расчесала ей голову и заплела тугую косу.
– Ну, девушки, теперь совсем… – проговорила Егориха, оглядывая Соньку с ног до головы. – Кабы тебе прицепить хвост, так полная бы барыня вышла… Пора, Афимьюшка. Эх, жисть наша бабья…
После бессонной ночи Афимья едва держалась на ногах. Когда-то красивое лицо было покрыто мертвой бледностью. Сонька ничего не понимала, для чего ее обрядили, и вопросительно смотрела то на мать, то на тетку Егориху.
– Ну, ступайте, горькие… – выпроваживала их Егориха. – А ты, Афимьюшка, попомни мой-то наказ… Ну, чего еще стоите столбами, деревня немшоная!..
Афимья плохо помнила, как они вышли на улицу, как дошли до церкви, как повернули мимо ярмарочных палаток и ларей к деревянным рядам, пестревшим яркими вывесками. Народу было нетолченая труба, и Афимья боялась только одного, как бы не встретить своих притыканских: увидят обряженную Соньку и подымут на смех.
Вот и ряды с красными товарами… Афимья остановилась перевести дух: ее точно душила какая-то невидимая рука, а в глазах шли круги и красные пятна. Сонька с любопытством глазела на пеструю толпу, сновавшую у рядов. Шли, ехали, галдели, размахивали руками, божились, ругались – одним словом, ярмарочная толпа. Главными покупателями являлись, конечно, деревенские. Около рядов особенно много было баб. Из сотни этих толкавшихся и глазевших баб покупала одна, а остальные могли только завидовать этим редким счастливицам. Главная покупка красного товара шла на осенние свадьбы. Краснорядцы выскакивали из лавок и зазывали покупателей с московским нахальством, чуть не хватая их за горло.
– Эй, тетка, у нас покупала! – ревел краснорожий молодец, галантно изогнув весь свой корпус. – Сегодня на деньги – завтра в долг… Лутчие ситцы! Миткаль! Плис!.. Иголки, нитки, тесемки, каленкор!..
– Сукно, сатин, треко, драп… Пальты готовые!.. Пожжалуйте… Без запросу… Кто купит – три года спасибо говорит и других к нам же посылает. Шерстяные материи… люстрин… бумазея…
Где-то в ближайшем балагане немилосердно наяривала охрипшая шарманка и неистово выкрикивал Петрушка: «Кар-раул… ограбили! Утащили шапку из ежового меху, да шубу на меху из гусиных лапок, да железную трубу от серебряного самовара, да прошлогоднего снегу воз, да два фунта дыму… Ой, батюшки, ограбили!..»
У Афимьи захолонуло на сердце, когда они подошли к первой лавке. Она вошла и остановилась у порога, заслонив Соньку одним боком.
– Тетка, что покупаешь? – пристал к ней краснорожий молодец.
– Мне бы хозяина повидать…
Молодец смерил Афимью с головы до ног, осклабился и молча ткнул пальцем на конторку, за которой стоял бородатый купец.
– Не будет ли милости на бедность… – заговорила Афимья. – Дочь вот невеста… Замуж хочу выдавать…
Купец отодвинул счеты, поднял глаза на просительницу и отрезал:
– Мы эфтакими делами не занимаемся… Проходи. Эй вы, очертелые, зачем всякую шваль пущаете?..
Когда Афимья вышла из лавки, между молодцами поднялся шепот и смех.
– Невесту повели!.. – галдели краснорядцы. – Кто дороже даст!
1 2 3 4 5
– Я так полагаю, што четвертной билет… – шептала Афимья.
– Дура ты, вот што… Без сотельной и не разговаривай…
– А не дадут?
– И с удовольствием… Две сотельных отвалит старенький-то, ежели разгорится сердцем. Бе-едовые из них издаются… Ничего не жаль!..
Тетка Егориха так и заснула, повалившись на стол, а Афимья прилегла на лавочку, да так и не могла глаз сомкнуть вплоть до белого света. И тяжело ей дышать, и грудь ноет, и холодом обдает, а в голове мысли разные, как камни, пересыпаются. Закроет глаза, как будто забудется, и сейчас же вздрогнет… Страх на нее нападает. Давно это было, как ее, круглую сироту, привезла на ярмарку двоюродная тетка и продала одному молодому купцу. Конечно, какой разум у глупой девчонки по шестнадцатому году – радехонька, что сарафан новый купец подарил, да ботинки, да платок. Да и купец нравился – белый да румяный, как теперь Сонька. Вся в него уродилась… Обещался в другой год приехать… Воротилась Афимья с ярмарки домой и почувствовала себя беременной. Пошла к тетке, а та ее срамить, да в шею. Так и износила свое бесчестье Афимья одна и чуть рук на себя не наложила. Потом родилась Сонька… Тут и стыда не стало, а начала Афимья ждать ярмарки осенью в Торговище: приедет Василий Иваныч, как звали Сонькина отца, и поможет ей, а то и совсем увезет. Что ему стоило, Василию Иванычу, – богатый купец и три лавки с красным товаром в рядах держал. Только фамилию купца Афимья забыла, да и раньше не знала… И ждала же она этой ярмарки, как Христова дня: недели считала, дни считала, часы считала. Не каменный же человек Василий Иваныч: увидит свою кровь Соньку и сжалится. Намаялась она за его лакомство, настыдилась, а девичьих слез и не пересчитать.
Наступила и ярмарка. Захватила Афимья с собой Соньку и отправилась в Торговище. Чего только не передумала она, когда подходила к рядам, где торговали красным товаром. Вот и лавки Василия Иваныча… Подошла она к первой, где он сам сидел, и видит, что кто-то другой торгует. И сердитый такой…
– Мне бы Василия Иваныча повидать… Он здесь торговал.
– Никакого Василия Иваныча нет, да и не было никогда.
– Ну, уж это я знаю, какой Василий Иваныч был…
– А знаешь, умница, так поищи хорошенько.
Сошлись купцы и подняли на смех несчастную Афимью, а она разревелась, – им еще смешнее.
– Ты бы на него тогда колокольчик надела, штобы не потерялся, – высмеивали московские краснорядцы-зубоскалы. – Фамилия-то как будет?
– Василий Иваныч…
Так и ушла Афимья ни с чем, кроме того, что набралась нового сраму.
И вторую ярмарку так же было и третью: пропал Василий Иваныч, точно в воду канул. Стала перебиваться Афимья от ярмарки до ярмарки, потом служила горничной, потом кухаркой на той же ярмарке, пока была в силах. Так и износилась заживо…
III
На другой день утром тетка Егориха поднялась в дурном расположении духа: у нее трещала голова с похмелья. На Афимью с Сонькой она не обращала никакого внимания и с особенным ожесточением совала свои котлы в топившуюся печь. Афимья не решалась первой завести речь об обещанной одеже и терпеливо ждала, когда тетка Егориха заговорит сама.
Немного прочухавшись, стряпуха добыла из сундука сарафан из дешевенького ситца, ботинки и платок.
– Ну-ко, рвань деревенская, оболокайся! – сердито командовала Егориха, тыкая в нос Соньке своей одеждой. – Да рожу-то сперва вымой…
Туалет происходил за печкой, чтобы не видно было мужикам. А потом тетка Егориха устыдилась собственной грубости, посадила Соньку на лавку и сама расчесала ей голову и заплела тугую косу.
– Ну, девушки, теперь совсем… – проговорила Егориха, оглядывая Соньку с ног до головы. – Кабы тебе прицепить хвост, так полная бы барыня вышла… Пора, Афимьюшка. Эх, жисть наша бабья…
После бессонной ночи Афимья едва держалась на ногах. Когда-то красивое лицо было покрыто мертвой бледностью. Сонька ничего не понимала, для чего ее обрядили, и вопросительно смотрела то на мать, то на тетку Егориху.
– Ну, ступайте, горькие… – выпроваживала их Егориха. – А ты, Афимьюшка, попомни мой-то наказ… Ну, чего еще стоите столбами, деревня немшоная!..
Афимья плохо помнила, как они вышли на улицу, как дошли до церкви, как повернули мимо ярмарочных палаток и ларей к деревянным рядам, пестревшим яркими вывесками. Народу было нетолченая труба, и Афимья боялась только одного, как бы не встретить своих притыканских: увидят обряженную Соньку и подымут на смех.
Вот и ряды с красными товарами… Афимья остановилась перевести дух: ее точно душила какая-то невидимая рука, а в глазах шли круги и красные пятна. Сонька с любопытством глазела на пеструю толпу, сновавшую у рядов. Шли, ехали, галдели, размахивали руками, божились, ругались – одним словом, ярмарочная толпа. Главными покупателями являлись, конечно, деревенские. Около рядов особенно много было баб. Из сотни этих толкавшихся и глазевших баб покупала одна, а остальные могли только завидовать этим редким счастливицам. Главная покупка красного товара шла на осенние свадьбы. Краснорядцы выскакивали из лавок и зазывали покупателей с московским нахальством, чуть не хватая их за горло.
– Эй, тетка, у нас покупала! – ревел краснорожий молодец, галантно изогнув весь свой корпус. – Сегодня на деньги – завтра в долг… Лутчие ситцы! Миткаль! Плис!.. Иголки, нитки, тесемки, каленкор!..
– Сукно, сатин, треко, драп… Пальты готовые!.. Пожжалуйте… Без запросу… Кто купит – три года спасибо говорит и других к нам же посылает. Шерстяные материи… люстрин… бумазея…
Где-то в ближайшем балагане немилосердно наяривала охрипшая шарманка и неистово выкрикивал Петрушка: «Кар-раул… ограбили! Утащили шапку из ежового меху, да шубу на меху из гусиных лапок, да железную трубу от серебряного самовара, да прошлогоднего снегу воз, да два фунта дыму… Ой, батюшки, ограбили!..»
У Афимьи захолонуло на сердце, когда они подошли к первой лавке. Она вошла и остановилась у порога, заслонив Соньку одним боком.
– Тетка, что покупаешь? – пристал к ней краснорожий молодец.
– Мне бы хозяина повидать…
Молодец смерил Афимью с головы до ног, осклабился и молча ткнул пальцем на конторку, за которой стоял бородатый купец.
– Не будет ли милости на бедность… – заговорила Афимья. – Дочь вот невеста… Замуж хочу выдавать…
Купец отодвинул счеты, поднял глаза на просительницу и отрезал:
– Мы эфтакими делами не занимаемся… Проходи. Эй вы, очертелые, зачем всякую шваль пущаете?..
Когда Афимья вышла из лавки, между молодцами поднялся шепот и смех.
– Невесту повели!.. – галдели краснорядцы. – Кто дороже даст!
1 2 3 4 5