! Да у них же руки нежные, белые, пальчики тоненькие… Они знаешь как за пальчиками своими следят — просто ужас! Сломать боятся или вывихнуть. Не мог он яму копать.
— Копал! Я сам видел: копал! А потом…— Владик оглянулся, подозрительно обвел взглядом сарай. — А потом я видел, как он из этой своей бандуры… из виолончели то есть… что-то такое таинственное доставал…
Владик даже понизил голос и еще раз оглянулся на сарай.
— Совсем заврался! — махнул рукой Ленька. — Ну, что он мог оттуда доставать?
Она же внутри пустая, эта виолончель!
— Да нет, он не из нее, конечно, а из черного футляра, в котором ее таскают. Который еще на такой черный гроб смахивает.
— Гроб с музыкой! — засмеялся Ленька.
— Очень остроумно, — не отрывая глаз от книги, заметила Таня.
— Та-ак… Значит, новенький? Двух месяцев не прошло, как въехал, — и уже распоряжается! — Ленька отшвырнул ногой кусок кирпича. — Тогда мы объявим этому репродуктору бойкот! Не будем его слушать!
— Уши затыкать, что ли? — не понял Владик. Тихая Таня подняла на Леньку удивленные глаза и перевернула страницу:
— А по-моему, надо его использовать, этот репродуктор. Свои передачи устраивать. Как по настоящему радио!
— Правильно! — подхватил Ленька. И радостно забегал вдоль сарая. — Устроим свою радиостанцию! Концерты, беседы всякие, передачи для родителей… Я так и хотел! А потом будем на вопросы радиослушателей отвечать… если сумеем…
Так было всегда. Тихая Таня молчала-молчала, а потом вдруг высказывала самые дельные предложения, но коротко, в какой-нибудь одной фразе. Ленька тут же, на лету, подхватывал Танину идею, развивал ее — и через полчаса всем уже казалось, что это он, Ленька, все придумал. Да и сам он искренне в это верил.
— Прямо каждый день будем передачи устраивать! — торжествовал Ленька. — И утром и вечером!..
— Может быть, и ночью тоже? — спокойно поинтересовалась Таня. — Знаешь, так хорошо будет: все спят, а мы себе говорим, говорим!..
— Ночью нельзя…
— А утром можно? Занятия в школе отменим — так, что ли? Все домашние задания и книги сразу забросим?
От Таниных слов Ленька всегда, как говорится, приходил в себя, остывал. Так было и сейчас. Выражение его подвижного, худощавого лица мгновенно изменилось: восторг уступил место минутной растерянности, а потом — задумчивости.
— Ну-у… тогда по вечерам будем, — медленно проговорил Ленька. И сразу вновь оживился:— Это даже лучше! Все с работы приходят, все будут слушать!
Мы докажем! Мы докажем этому несчастному виолончелисту, что повесить репродуктор на столб — это еще не все! Это — ерунда! А вот передачи устраивать — другое дело. Пе-ре-да-чи!.. БОДОПИШ всегда что-нибудь придумает! Правда?
— Еще бы! — торопливо поддакнул Владик.
— «Еще бы»! — передразнил его Ленька. — А самого главного-то ты и не узнал!
— Чего это?
— А того — откуда они пластинки запускают. Не с чердака же, в самом деле!
— На чердак я не лазил…
— И не полезешь: испугаешься!
— Я?.. Я?! Я полезу! — внезапно расхрабрился Владик.
— Ладно уж! Все вместе туда пойдем. А по дороге и Фимку захватим.
Ребята подошли к дому и стали на разные голоса кричать:
— Фимка-а! Фима-а!
В окне, на пятом этаже, показалось бледное небритое лицо:
— Фима сейчас спустится!
— Когда протрезвится, всегда добрый! — процедил Ленька. — Рукой закрывается, стыдно!..
Фима был невысоким, худеньким пареньком. На его бледном лице в это утро особенно выделялись большие темные глаза с воспаленными веками.
— Опять ревел? — угрюмо спросил Ленька. Тихая Таня пристально взглянула на Леньку и твердо, отчетливо произнесла:
— Плакал, ты хочешь сказать?
— Ну, пла-акал…— поправился Ленька. — Какая разница! Он взглянул на окно, из которого недавно выглядывало небритое лицо, и погрозил кулаком.
— Ты кому? — удивился Фима.
— Кому? Ясно — кому! Отцу твоему! Фима опустил голову и тихо сказал:
— Не смей!
НА СЕДЬМОМ ЭТАЖЕ
В доме было шесть этажей… Пологий склон крыши был весь утыкан телевизионными антеннами, каждая из которых напоминала Леньке руль деревянного самоката. В трех местах, на одинаковом расстоянии друг от друга, возвышались полукруглые холмики чердачных окон. Из среднего окна вниз, к столбу, тянулись провода. Они были туго натянуты, и Леньке, который любил пофантазировать, вдруг показалось, что двор — это арена гигантского цирка, а в воздухе, над ареной, натянута проволока, на которой какие-то отважные эквилибристы будут показывать свои диковинные номера.
Ленька так долго изучал окно чердака, и провода, и старый деревянный столб, что даже Тихая Таня не вытерпела:
— Ну, я пошла.
— Мы все пойдем! — встрепенулся Ленька. — Туда, на седьмой этаж — на чердак то есть! И все выясним. И почему радио замолчало — тоже узнаем! А то безобразие: поиграли каких-нибудь полчаса — и молчок!
— Можно подумать, что это он все устроил, а кто-то взял и испортил его работу, — тихо, как будто про себя, произнесла Таня.
Она часто говорила о присутствующих в третьем лице. «Он», то есть Ленька, сделал вид, что ничего не расслышал, и потащил ребят к черному ходу, через который можно было подняться на чердак.
«И почему это вход со двора называется „черным“? — сам с собой рассуждал Ленька. — Наверное, потому, что здесь никогда не меняют перегоревшие лампочки, всегда темно, и вполне можно свернуть себе шею…» Словно отвечая его мыслям, сзади раздался испуганный голос Владика:
— Ой, я наступил на что-то живое!
«Что-то живое» громко, гортанно взвизгнуло, прошмыгнуло под ногами у ребят, и уже через секунду откуда-то сверху смотрели круглые, словно электрические пуговицы, зеленые глаза.
— Я надеюсь, ты не отдавил ей лапу? — тихо спросила Таня.
— Если бы отдавил, она бы так быстро не убежала, — еще не оправившись от испуга, ответил Владик.
— Смотреть надо себе под ноги!
— Я смотрю-ю, но только ничего но ви-жу, — оправдывался Владик, который, как и все мальчишки во дворе, побаивался Тихой Тани.
— Даже «своими собственными глазами» ничего не видишь? — съехидничала Таня.
И Владик тут же наткнулся на чье-то пустое ведро.
— Надо искать дорогу по запаху! — предложил Ленька. — Слышите запах кислой капусты? Это бочонок нашей «мадам Жери-внучки». Я знаю! Он на площадке шестого этажа стоит. Вот на него и надо идти.
Все, кроме Тани, дружно зашмыгали носами и через несколько минут были на чердаке. Через крайние окна, словно золотистые прожектора, вливались снопы утреннего света. В этих струящихся солнечных полосах плясали бесчисленные пылинки.
Ленька растерянно почесал затылок:
— А где же третий прожектор?..
— Какой «прожектор»? — не понял Владик.
— Ну, третье окно… Среднее, самое главное, из которого провода тянутся…
Где оно?
Ленька сделал несколько шагов и вдруг воскликнул:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
— Копал! Я сам видел: копал! А потом…— Владик оглянулся, подозрительно обвел взглядом сарай. — А потом я видел, как он из этой своей бандуры… из виолончели то есть… что-то такое таинственное доставал…
Владик даже понизил голос и еще раз оглянулся на сарай.
— Совсем заврался! — махнул рукой Ленька. — Ну, что он мог оттуда доставать?
Она же внутри пустая, эта виолончель!
— Да нет, он не из нее, конечно, а из черного футляра, в котором ее таскают. Который еще на такой черный гроб смахивает.
— Гроб с музыкой! — засмеялся Ленька.
— Очень остроумно, — не отрывая глаз от книги, заметила Таня.
— Та-ак… Значит, новенький? Двух месяцев не прошло, как въехал, — и уже распоряжается! — Ленька отшвырнул ногой кусок кирпича. — Тогда мы объявим этому репродуктору бойкот! Не будем его слушать!
— Уши затыкать, что ли? — не понял Владик. Тихая Таня подняла на Леньку удивленные глаза и перевернула страницу:
— А по-моему, надо его использовать, этот репродуктор. Свои передачи устраивать. Как по настоящему радио!
— Правильно! — подхватил Ленька. И радостно забегал вдоль сарая. — Устроим свою радиостанцию! Концерты, беседы всякие, передачи для родителей… Я так и хотел! А потом будем на вопросы радиослушателей отвечать… если сумеем…
Так было всегда. Тихая Таня молчала-молчала, а потом вдруг высказывала самые дельные предложения, но коротко, в какой-нибудь одной фразе. Ленька тут же, на лету, подхватывал Танину идею, развивал ее — и через полчаса всем уже казалось, что это он, Ленька, все придумал. Да и сам он искренне в это верил.
— Прямо каждый день будем передачи устраивать! — торжествовал Ленька. — И утром и вечером!..
— Может быть, и ночью тоже? — спокойно поинтересовалась Таня. — Знаешь, так хорошо будет: все спят, а мы себе говорим, говорим!..
— Ночью нельзя…
— А утром можно? Занятия в школе отменим — так, что ли? Все домашние задания и книги сразу забросим?
От Таниных слов Ленька всегда, как говорится, приходил в себя, остывал. Так было и сейчас. Выражение его подвижного, худощавого лица мгновенно изменилось: восторг уступил место минутной растерянности, а потом — задумчивости.
— Ну-у… тогда по вечерам будем, — медленно проговорил Ленька. И сразу вновь оживился:— Это даже лучше! Все с работы приходят, все будут слушать!
Мы докажем! Мы докажем этому несчастному виолончелисту, что повесить репродуктор на столб — это еще не все! Это — ерунда! А вот передачи устраивать — другое дело. Пе-ре-да-чи!.. БОДОПИШ всегда что-нибудь придумает! Правда?
— Еще бы! — торопливо поддакнул Владик.
— «Еще бы»! — передразнил его Ленька. — А самого главного-то ты и не узнал!
— Чего это?
— А того — откуда они пластинки запускают. Не с чердака же, в самом деле!
— На чердак я не лазил…
— И не полезешь: испугаешься!
— Я?.. Я?! Я полезу! — внезапно расхрабрился Владик.
— Ладно уж! Все вместе туда пойдем. А по дороге и Фимку захватим.
Ребята подошли к дому и стали на разные голоса кричать:
— Фимка-а! Фима-а!
В окне, на пятом этаже, показалось бледное небритое лицо:
— Фима сейчас спустится!
— Когда протрезвится, всегда добрый! — процедил Ленька. — Рукой закрывается, стыдно!..
Фима был невысоким, худеньким пареньком. На его бледном лице в это утро особенно выделялись большие темные глаза с воспаленными веками.
— Опять ревел? — угрюмо спросил Ленька. Тихая Таня пристально взглянула на Леньку и твердо, отчетливо произнесла:
— Плакал, ты хочешь сказать?
— Ну, пла-акал…— поправился Ленька. — Какая разница! Он взглянул на окно, из которого недавно выглядывало небритое лицо, и погрозил кулаком.
— Ты кому? — удивился Фима.
— Кому? Ясно — кому! Отцу твоему! Фима опустил голову и тихо сказал:
— Не смей!
НА СЕДЬМОМ ЭТАЖЕ
В доме было шесть этажей… Пологий склон крыши был весь утыкан телевизионными антеннами, каждая из которых напоминала Леньке руль деревянного самоката. В трех местах, на одинаковом расстоянии друг от друга, возвышались полукруглые холмики чердачных окон. Из среднего окна вниз, к столбу, тянулись провода. Они были туго натянуты, и Леньке, который любил пофантазировать, вдруг показалось, что двор — это арена гигантского цирка, а в воздухе, над ареной, натянута проволока, на которой какие-то отважные эквилибристы будут показывать свои диковинные номера.
Ленька так долго изучал окно чердака, и провода, и старый деревянный столб, что даже Тихая Таня не вытерпела:
— Ну, я пошла.
— Мы все пойдем! — встрепенулся Ленька. — Туда, на седьмой этаж — на чердак то есть! И все выясним. И почему радио замолчало — тоже узнаем! А то безобразие: поиграли каких-нибудь полчаса — и молчок!
— Можно подумать, что это он все устроил, а кто-то взял и испортил его работу, — тихо, как будто про себя, произнесла Таня.
Она часто говорила о присутствующих в третьем лице. «Он», то есть Ленька, сделал вид, что ничего не расслышал, и потащил ребят к черному ходу, через который можно было подняться на чердак.
«И почему это вход со двора называется „черным“? — сам с собой рассуждал Ленька. — Наверное, потому, что здесь никогда не меняют перегоревшие лампочки, всегда темно, и вполне можно свернуть себе шею…» Словно отвечая его мыслям, сзади раздался испуганный голос Владика:
— Ой, я наступил на что-то живое!
«Что-то живое» громко, гортанно взвизгнуло, прошмыгнуло под ногами у ребят, и уже через секунду откуда-то сверху смотрели круглые, словно электрические пуговицы, зеленые глаза.
— Я надеюсь, ты не отдавил ей лапу? — тихо спросила Таня.
— Если бы отдавил, она бы так быстро не убежала, — еще не оправившись от испуга, ответил Владик.
— Смотреть надо себе под ноги!
— Я смотрю-ю, но только ничего но ви-жу, — оправдывался Владик, который, как и все мальчишки во дворе, побаивался Тихой Тани.
— Даже «своими собственными глазами» ничего не видишь? — съехидничала Таня.
И Владик тут же наткнулся на чье-то пустое ведро.
— Надо искать дорогу по запаху! — предложил Ленька. — Слышите запах кислой капусты? Это бочонок нашей «мадам Жери-внучки». Я знаю! Он на площадке шестого этажа стоит. Вот на него и надо идти.
Все, кроме Тани, дружно зашмыгали носами и через несколько минут были на чердаке. Через крайние окна, словно золотистые прожектора, вливались снопы утреннего света. В этих струящихся солнечных полосах плясали бесчисленные пылинки.
Ленька растерянно почесал затылок:
— А где же третий прожектор?..
— Какой «прожектор»? — не понял Владик.
— Ну, третье окно… Среднее, самое главное, из которого провода тянутся…
Где оно?
Ленька сделал несколько шагов и вдруг воскликнул:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20