Депель смиренно подошел к Рилю и попросил у него прощения за два давнишних, глупых письма. Весь привычный им мир рухнул, и что оставалось им делать, двум пленникам Берии? Разве что держаться друг друга.
Девятого июня – не прошло и недели после совещания с участием Шпеера, – начались перетряски. Теперь Научно-исследовательским советом, – а значит и всеми работами по «урановому проекту», – стал руководить сам рейхсмаршал Геринг. При нем был создан и свой «президиум», куда вошли 21 министр, высшие офицеры и руководители партии, в том числе Гиммлер, но где не оказалось ни одного ученого.
Немецкие «арийцы и партийцы» слишком поздно взялись восстанавливать ими же самими и приниженное реноме науки. Всего за четыре года их правления (1933–1936) почти 40 процентов университетских профессоров были уволены. Многие другие, опасаясь расовых преследований, покинули Германию. Среди «изгоев и парий» были ведущие физики страны, в том числе творцы американской атомной бомбы.
Вот и сейчас крупнейшие ученые следили с опаской за новыми действиями властей. Профессор Хартек вообще считал их вмешательство катастрофой. Услышав, что реактор решено строить в Берлине, он догадался, что его собственным экспериментам в Гамбурге будет положен конец. Между тем опыты с центрифугой, наконец, завершались. Первого июня 1942 года вместе с доктором Гротом он разделил изотопы ксенона. На очереди был гексафторид урана.
Двадцать шестого июня он пишет в отдел вооружений сухопутных войск, умоляя о поддержке. Урановые машины могут быть двух типов, сообщает он. Машина первого типа состоит из пяти тонн обычного металлического урана и пяти тонн тяжелой воды. Машина второго типа содержит меньше урана и тяжелой воды, зато уран обогащен изотопом U-235. Опыт покажет, какие из этих машин целесообразнее строить. Однако нельзя не отметить, что машины второго типа более компактны и потому ими удобнее и легче оборудовать боевые транспортные средства. Кроме того, их принцип работы близок принципу действия бомбы. Однако до сих пор обогащение урана-235 казалось неразрешимой проблемой. И вот теперь опыты Грота с ультрацентрифугой обнадеживают нас, и при успешном их завершении, заключал он, мы можем «со всей энергией взяться за создание машин второго типа».
В начале августа 1942 года барабан центрифуги впервые заполнили гексафторидом урана. Во время первых опытов степень обогащения урана-235 составила 2,7 процента. Через четыре дня скорость центрифуги увеличили; коэффициент вырос до 3,9 процента. Хотя Хартек надеялся на лучшее, но и эти показатели все же кое-что значили – тем паче что их скромность объяснялась, наверное, наличием некоторых примесей. Расчеты Гейзенберга показывали, что достаточно обогатить уран-235 на 11 процентов, и тогда тяжелую воду в реакторе можно заменить обычной. Ну а чтобы довести показатели до 11 процентов, надо выстроить батарею из центрифуг и шаг за шагом обогащать уран.
Идея понравилась и профессору Эзау, и первому маршалу среди профессоров – Герингу. Впрочем, Эзау – отдадим ему должное – вовсе не хотел доводить идею «обогащения урана» до ее логического конца – до создания атомной бомбы. Нет, он не был пораженцем и пацифистом, он лишь любил покой, почет и мирские блага, даруемые партийному руководителю, и не согласен был променять их на напряженный, тяжелый труд. Когда профессор Хаксель завел разговор об «урановой бомбе», Эзау немедленно цыкнул на него: «Вы что, не понимаете?!. Если фюрер заинтересуется ей, мы все до конца войны будем сидеть за колючей проволокой и делать эту чертову бомбу! Не надо больше о ней говорить, пусть все считают, что „урановая машина“ и есть подлинная цель нашего проекта, а там как получится… «
Пока же не получалось и с «урановой машиной». Гейзенберг считал, что для возбуждения цепной реакции в реакторе нужны 5 тонн тяжелой воды. К концу июня 1942 года фабрика в Рьюкане изготовила всего 800 килограммов, то есть лишь шестую часть нормы. (Напомним, что вот уже два года фабрика была в руках немцев. Сколько же оставалось ждать?!)
В середине июля Дибнер, Беркеи, Хартек, Боте и Гейзенберг обсуждают, можно ли построить подобную фабрику в Германии. Вспоминают, что под Мюнхеном есть установка, способная выпускать до 200 килограммов тяжелой воды в год. Но там работают с обычным водородом. А если обогащать его дейтерием? Есть такой метод! Тут, правда, вмешался Хартек, напомнив, что расходы энергии будут очень велики, но его не слушали. Наоборот, вспомнили еще и гидроэлектростанцию в Мерано (Северная Италия), где тоже можно развернуть производство тяжелой воды. «До полутора тонн в год!» Решено было действовать по всем направлениям, ибо «производство тяжелой воды, как и прежде, является первостепенной задачей».
Но и с другим сырьем – с ураном – дела были немногим лучше. Металлический уран восстанавливали из его оксида. Занималась этим франкфуртская фирма «Дегусса». Ее мощностей хватило бы, чтобы выпускать каждый месяц по тонне урана. Однако годовые отчеты удручают: 1940 – произведено 280,6 килограмма урана; 1941–2459,8 килограмма; 1942–5601,7 килограмма; 1943–3762,1 килограмма; 1944–710,8 килограмма.
Технологический процесс был прост, и объяснить неудачи можно лишь двумя причинами. Во-первых, перебои с сырьем, а, во-вторых, к концу 1942 году урановый проект считался уже делом второсортным, и фирма «Дегусса» стала испытывать из-за этого перебои со снабжением. Трудно было доставать запасные детали, новые вакуумные насосы, медь для трансформаторов и т. п. Урановый проект медленно задыхался в тисках централизованного снабжения.
Скажем пару слов и о выплавке металлических пластин из порошкового урана. Ведь «дуайен немецких физиков» Гейзенберг уже убедился, что с порошком лучше дело не иметь. Метод выплавки был примитивным. В пластинах сплошь и рядом встречались полости и посторонние включения. Но худшее было еще впереди.
С начала 1940 года профессор Гейзенберг был «научным консультантом» Института физики в Далеме, что, конечно, не соответствовало репутации столь прославленного ученого. Летом 1942 года Вейцзеккер и Вирц наконец убедили руководителей Общества имени императора Вильгельма в том, что Гейзенберга подобает считать «фактическим директором» Института. Обойтись без оговорки было нельзя, поскольку недавний директор Института Дебай, уехав в Америку, так и не подал в отставку. Гейзенберг мог лишь «исполнять его обязанности», чем он и стал заниматься с 1 октября 1942 года.
Но оказавшись здесь, он все больше и больше подпадал под влияние двух своих «благодетелей», двух политически ангажированных физиков – Вирца и Вейцзеккера.
Что же до прежнего «и. о. директора», Дибнера, которого весь год преследовали неудачи, он отбыл в Готтов, где находился полигон отдела вооружений сухопутных войск, где обычно испытывали взрывчатку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150
Девятого июня – не прошло и недели после совещания с участием Шпеера, – начались перетряски. Теперь Научно-исследовательским советом, – а значит и всеми работами по «урановому проекту», – стал руководить сам рейхсмаршал Геринг. При нем был создан и свой «президиум», куда вошли 21 министр, высшие офицеры и руководители партии, в том числе Гиммлер, но где не оказалось ни одного ученого.
Немецкие «арийцы и партийцы» слишком поздно взялись восстанавливать ими же самими и приниженное реноме науки. Всего за четыре года их правления (1933–1936) почти 40 процентов университетских профессоров были уволены. Многие другие, опасаясь расовых преследований, покинули Германию. Среди «изгоев и парий» были ведущие физики страны, в том числе творцы американской атомной бомбы.
Вот и сейчас крупнейшие ученые следили с опаской за новыми действиями властей. Профессор Хартек вообще считал их вмешательство катастрофой. Услышав, что реактор решено строить в Берлине, он догадался, что его собственным экспериментам в Гамбурге будет положен конец. Между тем опыты с центрифугой, наконец, завершались. Первого июня 1942 года вместе с доктором Гротом он разделил изотопы ксенона. На очереди был гексафторид урана.
Двадцать шестого июня он пишет в отдел вооружений сухопутных войск, умоляя о поддержке. Урановые машины могут быть двух типов, сообщает он. Машина первого типа состоит из пяти тонн обычного металлического урана и пяти тонн тяжелой воды. Машина второго типа содержит меньше урана и тяжелой воды, зато уран обогащен изотопом U-235. Опыт покажет, какие из этих машин целесообразнее строить. Однако нельзя не отметить, что машины второго типа более компактны и потому ими удобнее и легче оборудовать боевые транспортные средства. Кроме того, их принцип работы близок принципу действия бомбы. Однако до сих пор обогащение урана-235 казалось неразрешимой проблемой. И вот теперь опыты Грота с ультрацентрифугой обнадеживают нас, и при успешном их завершении, заключал он, мы можем «со всей энергией взяться за создание машин второго типа».
В начале августа 1942 года барабан центрифуги впервые заполнили гексафторидом урана. Во время первых опытов степень обогащения урана-235 составила 2,7 процента. Через четыре дня скорость центрифуги увеличили; коэффициент вырос до 3,9 процента. Хотя Хартек надеялся на лучшее, но и эти показатели все же кое-что значили – тем паче что их скромность объяснялась, наверное, наличием некоторых примесей. Расчеты Гейзенберга показывали, что достаточно обогатить уран-235 на 11 процентов, и тогда тяжелую воду в реакторе можно заменить обычной. Ну а чтобы довести показатели до 11 процентов, надо выстроить батарею из центрифуг и шаг за шагом обогащать уран.
Идея понравилась и профессору Эзау, и первому маршалу среди профессоров – Герингу. Впрочем, Эзау – отдадим ему должное – вовсе не хотел доводить идею «обогащения урана» до ее логического конца – до создания атомной бомбы. Нет, он не был пораженцем и пацифистом, он лишь любил покой, почет и мирские блага, даруемые партийному руководителю, и не согласен был променять их на напряженный, тяжелый труд. Когда профессор Хаксель завел разговор об «урановой бомбе», Эзау немедленно цыкнул на него: «Вы что, не понимаете?!. Если фюрер заинтересуется ей, мы все до конца войны будем сидеть за колючей проволокой и делать эту чертову бомбу! Не надо больше о ней говорить, пусть все считают, что „урановая машина“ и есть подлинная цель нашего проекта, а там как получится… «
Пока же не получалось и с «урановой машиной». Гейзенберг считал, что для возбуждения цепной реакции в реакторе нужны 5 тонн тяжелой воды. К концу июня 1942 года фабрика в Рьюкане изготовила всего 800 килограммов, то есть лишь шестую часть нормы. (Напомним, что вот уже два года фабрика была в руках немцев. Сколько же оставалось ждать?!)
В середине июля Дибнер, Беркеи, Хартек, Боте и Гейзенберг обсуждают, можно ли построить подобную фабрику в Германии. Вспоминают, что под Мюнхеном есть установка, способная выпускать до 200 килограммов тяжелой воды в год. Но там работают с обычным водородом. А если обогащать его дейтерием? Есть такой метод! Тут, правда, вмешался Хартек, напомнив, что расходы энергии будут очень велики, но его не слушали. Наоборот, вспомнили еще и гидроэлектростанцию в Мерано (Северная Италия), где тоже можно развернуть производство тяжелой воды. «До полутора тонн в год!» Решено было действовать по всем направлениям, ибо «производство тяжелой воды, как и прежде, является первостепенной задачей».
Но и с другим сырьем – с ураном – дела были немногим лучше. Металлический уран восстанавливали из его оксида. Занималась этим франкфуртская фирма «Дегусса». Ее мощностей хватило бы, чтобы выпускать каждый месяц по тонне урана. Однако годовые отчеты удручают: 1940 – произведено 280,6 килограмма урана; 1941–2459,8 килограмма; 1942–5601,7 килограмма; 1943–3762,1 килограмма; 1944–710,8 килограмма.
Технологический процесс был прост, и объяснить неудачи можно лишь двумя причинами. Во-первых, перебои с сырьем, а, во-вторых, к концу 1942 году урановый проект считался уже делом второсортным, и фирма «Дегусса» стала испытывать из-за этого перебои со снабжением. Трудно было доставать запасные детали, новые вакуумные насосы, медь для трансформаторов и т. п. Урановый проект медленно задыхался в тисках централизованного снабжения.
Скажем пару слов и о выплавке металлических пластин из порошкового урана. Ведь «дуайен немецких физиков» Гейзенберг уже убедился, что с порошком лучше дело не иметь. Метод выплавки был примитивным. В пластинах сплошь и рядом встречались полости и посторонние включения. Но худшее было еще впереди.
С начала 1940 года профессор Гейзенберг был «научным консультантом» Института физики в Далеме, что, конечно, не соответствовало репутации столь прославленного ученого. Летом 1942 года Вейцзеккер и Вирц наконец убедили руководителей Общества имени императора Вильгельма в том, что Гейзенберга подобает считать «фактическим директором» Института. Обойтись без оговорки было нельзя, поскольку недавний директор Института Дебай, уехав в Америку, так и не подал в отставку. Гейзенберг мог лишь «исполнять его обязанности», чем он и стал заниматься с 1 октября 1942 года.
Но оказавшись здесь, он все больше и больше подпадал под влияние двух своих «благодетелей», двух политически ангажированных физиков – Вирца и Вейцзеккера.
Что же до прежнего «и. о. директора», Дибнера, которого весь год преследовали неудачи, он отбыл в Готтов, где находился полигон отдела вооружений сухопутных войск, где обычно испытывали взрывчатку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150