– О Роза, я так надеюсь, что толпа будет не очень большая! – воскликнула Камилла.
– Меня бы обидело, если бы это было так, – отозвалась Роза. – А кроме того, мисс, они будут радоваться не только потому, что увидят вас, но и потому, что их князь наконец женится. Мистер Харпен говорит, что еще перед войной все пытались убедить его жениться, и это понятно, ведь стране нужен наследник престола.
Камилла на мгновение задержала дыхание. Ей не хотелось думать, какой смысл заключается в этих словах. Ей не хотелось заглядывать так далеко в будущее. Через несколько минут она должна будет исполнить свой общественный долг, но она не могла не понимать, какой переполох поднялся бы здесь сегодня утром, согласись она на предложение Хьюго Чеверли вернуться в Англию.
– В этом платье вы выглядите просто прелестно, – услышала она голос Розы и очнулась от своих грез, обнаружив, что горничная уже одела ее в новое платье и пристроила на голове модную шляпку, купленную на Бонд-стрит.
Камилла надела длинные белые перчатки и взяла в руки сумочку.
– Я готова, – проговорила она. – Смотри не отстань, Роза.
– Ни в коем случае, мисс, – улыбнулась Роза. – Этого никогда не произойдет. Только сегодня утром капитан Чеверли приказывал мистеру Харпену ехать как можно быстрее, чтобы мы не доставили вам неудобств, заставляя дожидаться. Очень он был сердит по этому поводу. Но разве вина мистера Харпена, что лошади для перевозки багажа не могут ездить так же быстро, как лошади, снаряженные для господ?
Камилла ничего не ответила. Она думала о том, что Хьюго Чеверли торопится добраться до места назначения, сбыть ее с рук и знать, что его обязанности на этом закончились.
«Он будет счастлив избавиться от меня», – прошептала Камилла и подумала, почему же она не испытывает радости от того, что ей не нужно будет больше терпеть его общество.
Теперь, когда баронесса заболела и могла понадобиться его помощь, Хьюго Чеверли повел себя по отношению к ним крайне невнимательно, умчавшись вперед. Камилла даже решила, что ему будет хорошим уроком, если она сейчас остановит карету и заставит его ждать и беспокоиться.
Она почти решила так и сделать из простого желания досадить ему, но потом вспомнила, что у баронессы наверняка будут неприятности, если произойдет сбой в заранее намеченных планах. Камилла вспомнила слова матери о строгом протоколе, принятом при дворе для фрейлин и других должностных лиц.
– Они должны стоять часами, бедняжки! – сказала как-то леди Лэмберн, описывая Камилле какой-то иностранный двор, при котором ее отец находился в качестве посла. – Клянусь, твой папа часто к вечеру был измучен не столько выполненной за день работой, сколько посещением одного из многочисленных приемов. А фрейлины? Мое сердце просто кровью обливалось, когда я видела, как они стоят, такие уставшие, не имея возможности присесть ни на минуту в течение многих часов.
– Но королева наверняка знала об этом? – спросила тогда Камилла.
Леди Лэмберн рассмеялась.
– При иностранных дворах короли и королевы редко беспокоятся о благополучии тех, кто несет службу при дворе, – ответила она. – В Англии все по-другому. Королева Шарлотта всегда так внимательна и любезна, и все окружающие безмерно преданы ей. У иностранцев не так развито сочувствие к окружающим, как у англичан. Твой папа рассказывал мне, что при дворе испанского короля женщины часто падали в обморок от изнеможения и, едва оправившись, вынуждены были снова возвращаться к своим обязанностям.
– Это бесчеловечно! – сердито воскликнула Камилла.
Леди Лэмберн вздохнула и ответила:
– Несмотря на все трудности и неудобства, знатные господа и дамы – в особенности последние – изо всех сил бьются за право быть допущенными к королевскому двору. Для них это означает все, и если по какой-то причине их отлучают от двора, они считают, что жизнь на этом закончилась.
– У тебя не было такого чувства, правда, мама? – спросила Камилла, глядя широко раскрытыми глазами.
Леди Лэмберн улыбнулась:
– Боюсь, дорогая, я никогда не верила во всемогущество королевской власти. Я всегда чувствовала, что какое бы положение человек ни занимал в жизни, он все равно остается просто мужчиной или женщиной – он страдает, волнуется, переживает или радуется так же, как и все.
Она вдруг рассмеялась, и Камилла спросила:
– Что тебя рассмешило, мама? Скажи мне, ну пожалуйста!
– Я вспомнила кое-что сказанное однажды твоим отцом. И хотя все, что он сказал, было чистой правдой, подобные заявления были для него совершенно не характерны.
– А что он сказал? – поинтересовалась Камилла.
– Когда мы жили в Париже, там был один очень напыщенный вельможа, который считал короля чем-то вроде божества. Он был готов буквально лечь на пол и позволить королю пройти по нему, если бы его величество пожелал. Он частенько читал твоему отцу проповеди о королевских привилегиях и прерогативах, очевидно полагая, что папа, как британский подданный, не проявлял должного смирения в присутствии короля. Но в один прекрасный день папа больше не выдержал его нравоучений. Когда этот государственный муж заявил: «Я уверен, господин посол, что вы понимаете, какой выдающейся личностью является его величество!», твой папа тихо ответил: «О да, но я также при этом не забываю, что, если он уколется булавкой, у него выступит кровь».
Камилла расхохоталась:
– Неужели папа действительно так сказал?
– Да, он сказал именно так, – ответила леди Лэмберн. – Этот вельможа так разгневался, что грозился сообщить о папином поведении английскому двору. Но потом понял, что будет выглядеть очень глупо, и замял этот вопрос.
Вспоминая теперь эту историю, Камилла подумала, что баронесса с ее преклонением перед княгиней не только не оценила бы юмора, но просто не поверила бы в то, что это правда. Баронесса готова была принести любую мыслимую жертву ради благополучия царствующей семьи, перед которой она просто трепетала, и если бы даже теперешнее путешествие стоило ей жизни, Камилла нисколько не сомневалась, что она все равно с готовностью взялась бы за это поручение.
– Могу ли я чем-нибудь вам помочь? – спросила Камилла, услышав, как баронесса застонала.
– От коньяка мой желудок, кажется, успокоился, – ответила баронесса. – Но моя голова! Она просто раскалывается от боли, и движение кареты так же невыносимо, как качка на море.
Было очевидно, что баронесса очень страдает. Поэтому Камилла, в конце концов, уговорила ее прилечь на заднем сиденье кареты, а сама села напротив. Затем она смочила носовой платок лавандовой водой, которую Роза так предусмотрительно дала ей с собой, и положила его на лоб баронессе.
Через некоторое время баронесса задремала, и Камилла снова погрузилась в свои мысли, глядя в окно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57