У Володи на глазах повязка набухла от крови. Он с неловкостью тянет к ней руку, но капитан, хмурясь, удерживает ее.
— Володя, спо-кой-но.
— Товарищ капитан. — У Володи отрывистый, незнакомый голос. — Надо снять повязку, мешает.
— Товарищ кап… — И Лена осекается от спазмы в горле.
— Лена? — с испугом спрашивает Володя. — Лена здесь?
Лена тупо смотрит на его повязку. И делает еще шаг. Володя осторожно ищет и берет ее за плечи. Губы его стараются улыбнуться.
— Лена? — шепчет он и опять тянется к повязке. — Леночка, надо снять повязку к черту!..
Лена легонько сжимает его руку. Ее лицо кажется неподвижным. Кровь капает ей на пальцы. Она горячая, а рука Володи холодная, как железо на морозе.
— Леночка, — говорит Володя, — меня обожгло… Меня только ударило… Посмотри, что у меня? Видишь? Совсем уж мелочь, чувствую — ожгло просто…
Лена молчит. Ей нужно его перевязать, но Володя с повязкой сейчас так далеко от нее, что, наверно, не дотянуть рук.
— Ничего, Володя, ничего… не опасно, — выдавливает она механически, как во сне, накладывая чистый бинт.
А Володя, все стараясь улыбаться, говорит:
— Это ерунда, пустяки. В голову ранило, кровью глаз залило!..
Она усаживает его на нары и безмолвно стоит возле. Капитан прислонился спиной к стене, прикрыв глаза, и кажется, что дремлет. У него дергается щека и сходятся и расходятся углом черные брови.
— Товарищ капитан, — сниженным голосом спрашивает кто-то из раненых, — как там… наверху?
Капитан разлепляет веки.
— Как там? — снова спрашивает молодой парнишка, раненный в бедро.
— Стоим, — отвечает капитан, — три транспортера горят… — Капитан оглядывает раненых. — Три транспортера, — громче добавляет он.
— Все здорово! — неестественно оживленно говорит Володя и кивает. — Да, товарищ капитан, Баранов молодец.
— Лена. — Капитан машет Лене пальцем. — Иди сюда… Володька, Володька, — внезапно глухо говорит капитан и, стиснув Володино плечо, порывисто наклоняется и крепко целует его в губы.
— Спасибо тебе, Володя, спасибо… за все.
Капитан вышагивает из землянки, и Лена слышит, как он покашливает у входа: ждет ее.
Лена, хватаясь за стену, как пьяная, выходит из землянки вслед за ним. Она держится рукой за ослизлую стену траншеи, чтобы не упасть от слабости в ногах.
— Вот, — покашливает капитан, — так… Вот как с Володькой, а? Ты слышишь? Цены не было парню. Осколком мины его… Ну, вот что… Сейчас же за повозкой… В тыл по оврагу ближе. Раненых немедленно увезти. Никого больше не могу послать — такое время! Иду к Баранову, — добавляет, капитан, — там снаряды привезли. Эх! Ну ладно, беги за повозкой! За ранеными присмотрят.
А Лена не может вымолвить ни слова.
— Погоди, погоди, — нахмуривается капитан. — А с Володькой вы что… дружили, что ли? — спрашивает он глуховато.
— Какое это имеет значение! — шепчет Лена.
Капитан задерживает в груди дыхание, очень быстро говорит:
— Ну ладно, ладно… Иди.
Вокруг тихо. Только впереди над окопами дрожит красный отблеск, как от пожара, и даже не взлетают ракеты. Лена спускается с бугра и идет по дну оврага в тыл за повозкой. У нее точно клещами хватает за сердце. Удушье сжимает горло, и давит, и выпирает все из груди. Лена напрягается и морщится, чтобы заплакать, но слез нет. И она, судорожно хватая ртом воздух, останавливается и с ужасом думает: «Неужели? Неужели это все?»
И, кусая губы, на ощупь, по настилу мокрых опавших листьев, Лена бежит по оврагу.
— Ну вот, Володя, сейчас придет паром, и ты будешь в медсанбате, — говорит Лена и подымает Володе воротник шинели. — Так лучше, а то ветер…
Володя лежит на носилках около землянок санроты на берегу Днепра. Около носилок тлеет костер. На обуглившихся досках лениво ползают и гаснут фиолетовые огоньки. От Днепра несет осенним холодком. С косогора, из сырой рассветной мути, летят влажные листья. Они падают на огонь, шевелятся, как живые, и вспыхивают тихим желтым пламенем. На песке около костра стоит еще несколько носилок. Из землянок санитары выносят раненых, ждут парома с того берега. Днепр не виден в потемках, но когда далеко слева слабо мерцает край неба, то можно отличить черную воду от берега. Временами ветер сникает, становится тихо, и Лена слышит, как отрываются и планируют с деревьев листья. Один лист упал ей на рукав. Лена осторожно снимает его и держит на ладони. Лист пахнет землей и тревожным запахом поздней осени.
«Какой легкий лист!» — думает она.
— Они у нас в Воронеже лежали целыми кучами в саду, и как хорошо было по ним ходить… — говорит Лена, — они хрустят.
— А ты раздави этот, — ворочаясь, без улыбки советует он. — Тоже хрустнет.
— Зачем, Володя? — обиженно отвечает она и сдувает лист с ладони. — Не надо.
Володя поеживается и вздрагивает.
Лена задумчиво смотрит на его лицо.
— Что, Володя? — спрашивает она.
— Лена, — говорит он, — скоро паром?
— Сейчас, Володя. И потом в медсанбат. Немного осталось потерпеть.
— Лена, — повторяет Володя, — а ведь я… Ведь мы с тобой теперь…
Он приподымается на носилках, вбирает в себя воздух.
— Что? — спрашивает Лена. — Что ты хотел сказать? Ложись, ложись…
— Ничего, — говорит он, стискивая зубы, и мучительно морщится не то от боли, не то от каких-то воспоминаний…
Лена поправляет его повязку и наклоняется к нему:
— О чем ты думаешь?
Володя не отвечает.
— Странный! Какой ты странный, Володя! О чем ты думаешь? — Лена гладит его шею и целует в подбородок… — Я верю, что мы еще увидимся…
Володя лежит молча.
— Ну, сестренка, — говорит кто-то над головой. — Пусти-ка. Дай-ка мы его возьмем — паром не ждет!
Рядом стоят два санитара. Они берут носилки и, кряхтя, несут их к парому в сопровождении Лены.
— Погодите, ребята. — Володя встревоженно делает усилие приподняться, опираясь локтями, и голос его звучит сдавленным криком отчаяния: — Лена! Меня сейчас увезут… Я хотел сказать… не увижу я тебя больше! Жизни без тебя мне не будет, а не жалей ты меня, война ведь, Леночка, милая!..
Она дальше ничего не может расслышать. Носилки грузят на паром, а она, безмолвно кусая губы, медленно идет к костру, и в ее ушах еще звенит мальчишески отчаянный вскрик Володи, пытавшегося объяснить то, что не поддается никакому объяснению.
И вдруг Лене становится необыкновенно жарко, как тогда в овраге, так жарко, что пересыхает в горле и невозможно дышать. Она обессиленно садится у костра и, охватив колени, пряча в них лицо, горько и беззвучно плачет.
1 2 3
— Володя, спо-кой-но.
— Товарищ капитан. — У Володи отрывистый, незнакомый голос. — Надо снять повязку, мешает.
— Товарищ кап… — И Лена осекается от спазмы в горле.
— Лена? — с испугом спрашивает Володя. — Лена здесь?
Лена тупо смотрит на его повязку. И делает еще шаг. Володя осторожно ищет и берет ее за плечи. Губы его стараются улыбнуться.
— Лена? — шепчет он и опять тянется к повязке. — Леночка, надо снять повязку к черту!..
Лена легонько сжимает его руку. Ее лицо кажется неподвижным. Кровь капает ей на пальцы. Она горячая, а рука Володи холодная, как железо на морозе.
— Леночка, — говорит Володя, — меня обожгло… Меня только ударило… Посмотри, что у меня? Видишь? Совсем уж мелочь, чувствую — ожгло просто…
Лена молчит. Ей нужно его перевязать, но Володя с повязкой сейчас так далеко от нее, что, наверно, не дотянуть рук.
— Ничего, Володя, ничего… не опасно, — выдавливает она механически, как во сне, накладывая чистый бинт.
А Володя, все стараясь улыбаться, говорит:
— Это ерунда, пустяки. В голову ранило, кровью глаз залило!..
Она усаживает его на нары и безмолвно стоит возле. Капитан прислонился спиной к стене, прикрыв глаза, и кажется, что дремлет. У него дергается щека и сходятся и расходятся углом черные брови.
— Товарищ капитан, — сниженным голосом спрашивает кто-то из раненых, — как там… наверху?
Капитан разлепляет веки.
— Как там? — снова спрашивает молодой парнишка, раненный в бедро.
— Стоим, — отвечает капитан, — три транспортера горят… — Капитан оглядывает раненых. — Три транспортера, — громче добавляет он.
— Все здорово! — неестественно оживленно говорит Володя и кивает. — Да, товарищ капитан, Баранов молодец.
— Лена. — Капитан машет Лене пальцем. — Иди сюда… Володька, Володька, — внезапно глухо говорит капитан и, стиснув Володино плечо, порывисто наклоняется и крепко целует его в губы.
— Спасибо тебе, Володя, спасибо… за все.
Капитан вышагивает из землянки, и Лена слышит, как он покашливает у входа: ждет ее.
Лена, хватаясь за стену, как пьяная, выходит из землянки вслед за ним. Она держится рукой за ослизлую стену траншеи, чтобы не упасть от слабости в ногах.
— Вот, — покашливает капитан, — так… Вот как с Володькой, а? Ты слышишь? Цены не было парню. Осколком мины его… Ну, вот что… Сейчас же за повозкой… В тыл по оврагу ближе. Раненых немедленно увезти. Никого больше не могу послать — такое время! Иду к Баранову, — добавляет, капитан, — там снаряды привезли. Эх! Ну ладно, беги за повозкой! За ранеными присмотрят.
А Лена не может вымолвить ни слова.
— Погоди, погоди, — нахмуривается капитан. — А с Володькой вы что… дружили, что ли? — спрашивает он глуховато.
— Какое это имеет значение! — шепчет Лена.
Капитан задерживает в груди дыхание, очень быстро говорит:
— Ну ладно, ладно… Иди.
Вокруг тихо. Только впереди над окопами дрожит красный отблеск, как от пожара, и даже не взлетают ракеты. Лена спускается с бугра и идет по дну оврага в тыл за повозкой. У нее точно клещами хватает за сердце. Удушье сжимает горло, и давит, и выпирает все из груди. Лена напрягается и морщится, чтобы заплакать, но слез нет. И она, судорожно хватая ртом воздух, останавливается и с ужасом думает: «Неужели? Неужели это все?»
И, кусая губы, на ощупь, по настилу мокрых опавших листьев, Лена бежит по оврагу.
— Ну вот, Володя, сейчас придет паром, и ты будешь в медсанбате, — говорит Лена и подымает Володе воротник шинели. — Так лучше, а то ветер…
Володя лежит на носилках около землянок санроты на берегу Днепра. Около носилок тлеет костер. На обуглившихся досках лениво ползают и гаснут фиолетовые огоньки. От Днепра несет осенним холодком. С косогора, из сырой рассветной мути, летят влажные листья. Они падают на огонь, шевелятся, как живые, и вспыхивают тихим желтым пламенем. На песке около костра стоит еще несколько носилок. Из землянок санитары выносят раненых, ждут парома с того берега. Днепр не виден в потемках, но когда далеко слева слабо мерцает край неба, то можно отличить черную воду от берега. Временами ветер сникает, становится тихо, и Лена слышит, как отрываются и планируют с деревьев листья. Один лист упал ей на рукав. Лена осторожно снимает его и держит на ладони. Лист пахнет землей и тревожным запахом поздней осени.
«Какой легкий лист!» — думает она.
— Они у нас в Воронеже лежали целыми кучами в саду, и как хорошо было по ним ходить… — говорит Лена, — они хрустят.
— А ты раздави этот, — ворочаясь, без улыбки советует он. — Тоже хрустнет.
— Зачем, Володя? — обиженно отвечает она и сдувает лист с ладони. — Не надо.
Володя поеживается и вздрагивает.
Лена задумчиво смотрит на его лицо.
— Что, Володя? — спрашивает она.
— Лена, — говорит он, — скоро паром?
— Сейчас, Володя. И потом в медсанбат. Немного осталось потерпеть.
— Лена, — повторяет Володя, — а ведь я… Ведь мы с тобой теперь…
Он приподымается на носилках, вбирает в себя воздух.
— Что? — спрашивает Лена. — Что ты хотел сказать? Ложись, ложись…
— Ничего, — говорит он, стискивая зубы, и мучительно морщится не то от боли, не то от каких-то воспоминаний…
Лена поправляет его повязку и наклоняется к нему:
— О чем ты думаешь?
Володя не отвечает.
— Странный! Какой ты странный, Володя! О чем ты думаешь? — Лена гладит его шею и целует в подбородок… — Я верю, что мы еще увидимся…
Володя лежит молча.
— Ну, сестренка, — говорит кто-то над головой. — Пусти-ка. Дай-ка мы его возьмем — паром не ждет!
Рядом стоят два санитара. Они берут носилки и, кряхтя, несут их к парому в сопровождении Лены.
— Погодите, ребята. — Володя встревоженно делает усилие приподняться, опираясь локтями, и голос его звучит сдавленным криком отчаяния: — Лена! Меня сейчас увезут… Я хотел сказать… не увижу я тебя больше! Жизни без тебя мне не будет, а не жалей ты меня, война ведь, Леночка, милая!..
Она дальше ничего не может расслышать. Носилки грузят на паром, а она, безмолвно кусая губы, медленно идет к костру, и в ее ушах еще звенит мальчишески отчаянный вскрик Володи, пытавшегося объяснить то, что не поддается никакому объяснению.
И вдруг Лене становится необыкновенно жарко, как тогда в овраге, так жарко, что пересыхает в горле и невозможно дышать. Она обессиленно садится у костра и, охватив колени, пряча в них лицо, горько и беззвучно плачет.
1 2 3