Между ними не раз пробегала искра, но его застенчивость и сдержанность сразу же гасили пожар любви, не давая ему разгореться. Когда мир вокруг нее готов был рухнуть, Джим оказался рядом. Многие из друзей Кэрол выражали ей сочувствие и пытались утешить; тетка Грейс, единственная сестра отца, работавшая в городе медсестрой, взяла отпуск и поселилась с ней. Но только Джим, казалось, понимал ее, чувствовал то, что чувствует она.
Именно тогда Кэрол смутно ощутила, что он тот человек, за которого она хочет выйти замуж. Однако прежде, чем это произошло, они провели вместе четыре года в новеньком Университете штата – Стоуни-Бруке. И только когда они учились на третьем курсе и лежали вместе в постели в местном отеле, Джим признался ей, что он приемыш. Он скрывал свое происхождение много лет, боясь, что это может повлиять на ее отношение. Она помнила, как удивилась его опасениям. Какое ей дело до его предков? Разве кто-то из них лежал рядом с ней в постели в ту ночь?
И вот наконец окончание университета; они – выпускники Стоуни-Брука 1964 года. Джим с дипломом журналиста, она – работника социальной сферы. Они начали трудиться, уже не расставались и в 1966 году поженились. Свадьба была скромной. Джим, облаченный в смокинг, с трудом выдержал церемонию венчания. Ему, столь не похожему на других, пришлось следовать общепринятым правилам; атеисту – давать обет перед священником лишь в угоду Кэрол и ее тетке Грейс; человеку, который отвергает ритуалы, – участвовать в одном из самых первобытных.
– Все в порядке, – сказал он ей перед началом церемонии. – Значение имеет только то, какова будет дальнейшая наша совместная жизнь, которая последует за этим шаманством.
Она не забыла тех его слов. Они лаконично отражали сочетание цинизма и искренности – все то, что она любила в Джиме Стивенсе.
Кэрол повернула на подъездную дорожку и увидела их дом. Она выросла в этом аккуратно оштукатуренном одноэтажном белом домишке с черными ставнями. Зимой садик при нем выглядел уныло – голые деревья и розовые кусты, поникшие от холода рододендроны.
Весна, весна, я не могу тебя дождаться.
Но в доме было тепло, а Джим, словно ребенок накануне Рождества, только что не стоял на голове от возбуждения.
В свежей сорочке и обтягивающих джинсах, пахнущий лосьоном «Олд спайс», с волосами, еще мокрыми после душа, он схватил ее в объятия, едва она переступила порог дома, и закружил по комнате.
– Ты не поверишь! – кричал он. – Мой отец – старый доктор Хэнли! Ты замужем за малым, у которого гены Нобелевского лауреата!
– Успокойся, Джим, остынь немножко, – сказала Кэрол. – Что ты несешь?
Он поставил ее на пол и, захлебываясь, рассказал о письме и о «железных» выводах, которые из него сделал.
– Ты уверен, что не увлекаешься, Джим? – сказала она, снимая пальто.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Боюсь показаться тебе занудой, но ведь пока никто еще не называет тебя молодым мистером Хэнли, не так ли?
Его улыбка погасла.
– И не будет так называть. Я останусь Джеймсом Ионой Стивенсом до конца своих дней. Не знаю, почему Хэнли подкинул меня в приют, и то, что он богат и знаменит, не имеет никакого значения. Иона и Эмма Стивенс усыновили и вырастили меня. Для меня мои родители – они.
Тогда почему ты так долго и упорно искал своих кровных родителей? - вертелось у Кэрол на языке. Странно, что Джим, долгие годы одержимый этой мыслью, теперь рассуждает по-другому.
– Пусть так, Джим. Но я не хочу, чтобы ты снова тешил себя надеждами, а потом испытал боль разочарования. Сколько раз ты брал ложный след и всегда очень огорчался, когда он заводил тебя в тупик.
Она вспомнила, как много дней на протяжении учебы в колледже и после него они провели, роясь в старых архивах приюта Святого Франциска для мальчиков. После их женитьбы Джим наконец отказался от поисков. Она думала, что он навсегда оставил мысль выяснить, кто были его настоящие родители.
И тут вдруг эта история с письмом.
– Но теперь все иначе, разве ты не видишь? Не я разузнаю, ищу, а меня ищут. Представь себе, Кэрол, что получается. Я был найденышем. Мне не исполнилось и двух недель, когда меня в буквальном смысле нашли на ступеньках приюта. Не хватало только завывающей вокруг метели, чтобы все выглядело, как литературный штамп. Никаких следов моих родителей, и вот теперь, через двадцать шесть лет, человек, которого я лично не знал, никогда даже не встречал, упоминает меня в своем завещании. Знаменитый человек. В сороковые годы, такие далекие по духу от хиппи и свободной любви наших дней, известный ученый вроде него мог опасаться скандала. – Джим замолчал и посмотрел на нее. – Уяснила картину?
Она кивнула.
– Хорошо. Теперь скажи мне, любимая, что в таком случае сразу же приходит в голову, когда стараешься понять, почему богатый старик упоминает в своем завещании найденыша?
Кэрол пожала плечами.
– Ладно, очко в твою пользу.
Он широко улыбнулся.
– Так-то! Я не псих!
Его улыбка всегда обезоруживала ее.
– Нет, ты не псих.
Зазвонил телефон.
– Это, вероятно, меня, – сказал Джим. – Я звонил в адвокатскую фирму, и они обещали перезвонить мне.
– О чем ты спрашивал?
Он бросил на нее робкий взгляд.
– О моем настоящем... кровном отце.
По его репликам она почувствовала, как он расстроен тем, что у адвоката нет никаких сведений на этот счет. Наконец Джим закончил разговор и повернулся к ней.
– Знаю, что ты сейчас скажешь. Ты спросишь, почему это так для меня важно? Какое это имеет значение?
Она сочувствовала ему и в то же время не понимала. Ей хотелось сказать: «Ты – это ты. Твое происхождение ничего не меняет».
– Я спросила бы об этом не впервые, – сказала она.
– Да, ты права. Я хотел бы бросить все это, но не могу. Как тебе объяснить? Это похоже на то, как человек, утративший память, оказался в одиночестве на корабле, который занесло в Марианскую впадину; он старается остановить судно, бросает якорь, но тот не достает до дна, и корабль по-прежнему несет в неизвестном направлении. Человек думает: знай он откуда началось плавание, он смог бы сообразить, куда плывет. Он оглядывается назад, а там только пустынное море, и у него рождается ощущение, что он лишен прошлого. Это своего рода генетическая и социальная амнезия.
– Джим, я понимаю. Я чувствовала то же самое, когда погибли мои родители.
– Нет, то было другое. Случилась трагедия: их не стало, но ты, по крайней мере, их знала. И если бы даже они погибли на другой день после твоего рождения, все равно это было бы другое. Потому что ты могла бы потом рассматривать их фотографии, говорить с людьми, которые их знали. Они существовали бы в твоем сознании и подсознании. У тебя остались бы корни, которые вели в Англию, Францию, куда-нибудь еще. Ты была бы каплей могучего потока, участвовала бы в общем движении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92