– Видишь, какая она худющая! Кожа да кости! Вот ты ей и купи! Да не сластей – что с них проку, – а ватрушку покупай. На рынке, у торговок. Как на свиданку-то пойдешь, так и купи.
Парень улыбнулся, приблизился к Алексею.
– Это точно! – сказал он. – Худая как скелет. А хорошая!
– Одно с другим не связано, – кивнул Алексей. – Так вот, ты ее угощай. Каждый день, слышишь.
– А вы ей кто? – спросил парнишка.
– Д-дядька, – неуверенно заикнулся Алексей. – Но ты про меня ей ни слова. Понял? – Припугнул: – А то она и тебя прогонит. – Пояснил: – Обидчивая очень.
Парень кивнул, сдвинул ушанку на ухо, чуб свис ему на глаз – это видно, чтоб повзрослей казаться.
– Будет сделано. А как деньги кончатся?
– Я на рынке работаю, на карусели. Алексеем зовут. Придешь, спросишь.
Паренек оказался правильный, хороший. Однажды даже провел Катю мимо карусели: она ела ватрушку, бойко говорила о чем-то с ухажером, а тот косил на карусель глазом, давал Пряхину понять, что это он как бы отчитывается.
В эту минуту карусель стояла, Анатолий сажал новых ребятишек и Алексей выбрался наружу подышать.
Действия паренька он заметил, понял его и в душе поблагодарил.
Побеспокоился: только бы Катя не узнала.
Попутными подводами, прямо от рынка, двинулись в деревню Анатолий и Алексей. За спинами надежно приторочены мешки с одеждой, собранной на обмен, начальство извещено, что карусель два дня будет в простое, снег скрипит под санями, словно кто-то ест свежие яблоки. Даже дух вроде яблочный – чистый и бодрящий. Солнце, как в маленьких зеркальцах, отражается в каждой снежинке, и лучи его острыми иглами колют глаза.
Анатолий жадно подставляет лицо свету, спрашивает Пряхина:
– Светло вокруг, а? Светло?
Алексей отвечает ему в тон, бодро, хотя глядит жалеючи:
– Светло! Слепит!
Другим тоном с Анатолием говорить нельзя, заругается, закричит: «Ты чего разнылся?!» Нет, ни разу еще Пряхин не видел гармониста невеселым, угрюмым. Вот и сейчас кричит:
– Ну дер-ржись, деревня! Вынимай натур-ральные припасы! Инвалидский магазин едет! Шило – на мыло, штаны – на сало! – И сам же хохочет, заливается.
Когда в поход этот собрались, Анатолий гармошку через плечо перекинул. Пряхин отговаривал его, даже ругался:
– Какого черта в такую даль тащиться?
– Эх, темнота! – хохотал Анатолий. – Не понимаешь ты, братишка! Да гармонь – это оружие пролетариата! И в деревню надо нести песню и музыку, кроме нашего барахла. Не улавливаешь момента?
Подвода приостановилась, выгрузила менял, и Пряхин с Анатолием оказались посреди какой-то деревни.
– Ну-ка, дай мне обзор местности! – велел гармонист.
Деревушка была симпатичная, торопились, взбирались на горку избы, закуржавелые березы украшали деревенский порядок – загляденье, да и только! Только вот ни души кругом.
– А ну, – сказал Анатолий, разворачивая мехи гармошки, – оживим пейзаж!
Звонким своим, даже чуточку хулиганским голосом запел он свою любимую:
Крутится-вертится шар голубой,
Крутится-вертится над головой,
Крутится-вертится хочет упасть,
Кавалер барышню хочет украсть!
Анатолий замолчал. Улыбался, поворачивал очки то вправо, то влево, потом сказал, удивляясь:
– Никто не встречает? Странно.
Тощая шавка тявкала на них, на всякий случай пятясь задом и помахивая хвостом – вроде, с одной стороны, чужие, а с другой – вдруг чего поесть перепадет.
Они пошли по деревне, Алексей на полшага впереди, чуть позади, взяв его под руку, – Анатолий.
Окна были пусты, теперь и собака не брехала – шла за гостями, поджав хвост, – и никто их не встречал, никому не были они нужны со своим барахлом и даже музыкой.
В одном окне сквозь кружево инея выглядывало на них испуганное старушечье лицо.
– Меняем вещи на муку! – крикнул Алексей, и старушечье лицо разгладилось, успокоилось – она помотала головой, «Испугалась, – подумал Пряхин, – не свой ли кто с фронта слепым пришел».
– Шил-ло – на мыло! Мыл-ло – на шило! – закричал Анатолий.
В воротах ограды стояла женщина средних лет, укутанная платком.
– Аники-воины! – окликнула она. – Околели, поди! Заходите погреться!
Они вошли в избу, наклонив головы, чтоб не расшибиться о низкую притолоку, чинно сели на лавку, и хозяйка предложила:
– Товар-то свой раскладывайте. Бабы сейчас подойдут.
И верно, двери поскрипывали, по ногам прокатывались холодные клубы воздуха, и на пороге возникали женщины.
Алексей разложил на лавке целый магазин: кожаные штаны, куртку, фуражку, рубахи Анатолия, ношеные брюки, старые ботинки.
Когда набилась полная изба, Анатолий опять растянул мехи и ударил вальс «Амурские волны». «Чертяка, – подумал Пряхин, – по чувствам бьет». Ему стало неловко оттого, что они так действуют. Коварно получалось, нехорошо.
Анатолий закончил вальс, трогательные и волнующие звуки стихли, музыкант чинно кивнул головой, как бы давая понять, что лирическая часть закончена и можно приступать к делу.
Бабы потоптались еще у двери, потом все сразу двинулись вперед, а через минуту стоял в избе магазинный гомон. Все говорили между собой, щупали кожу пиджака и штанов, разглядывали на свет рубахи, подносили их к окну, где поярче.
– Слышь, братишка! – сказал негромко Анатолий. – Кажись, попали мы, а? Ноги-то унесем?
Пряхин усмехнулся: а что, может, и впрямь выгорит их затея? Но бабы, подробно ощупав каждую вещь, приутихли.
– Мыльца у вас, родимые, нет? – спросил чей-то тонкий голосок.
– А спичек?
Его поддержали:
– А сольцы?
– Смилуйтесь, гражданки, – засмеялся Анатолий. – Мы же не коробейники, не торгаши. Обыкновенные инвалиды! Нам бы пожрать чего, чтобы выжить, чтобы до победы нашей добраться! – Он осекся. Что-то уж очень пламенная получилась речь. Анатолий похлопал рукой по тряпкам, спросил: – А что, не нравится?
Бабы завздыхали, загомонили опять, но уже тише.
Хлопнула дверь. На пороге возникла еще одна женщина, и изба оживилась:
– Валя! Бери чего-нибудь Сереге-то!
– Ведь возвращается.
– Подарочек какой!
Валя скинула платок, оказалась молодой, белозубой, веселой.
– Глянь-ка, штаны какие – сносу нет!
Окна задребезжали от хохота.
– А пинжак-то, пинжак!
– За почем костюм отдаете, инвалиды? – перебила всех веселая Валя. – И впрямь Сереге подарочек!
Алексей молчал, мялся, не знал, как и сказать, но Анатолий в тон Вале крикнул:
– Да для мужа живого ведь ничего не жалко, а? Клади два мешка.
В избе разом стихло.
– Чего два мешка? – испуганно спросила Валя.
– Как чего? – ответил игриво Анатолий. – Муки.
Пряхин разглядывал крестьянок и обливался потом. Анатолий был слепой, это женщины понимали и смотрели на одного Алексея, только на него. Смотрели презрительно, осуждающе, удивленно.
– Пошли отсюдова, бабы, – сказал чей-то глухой голос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Парень улыбнулся, приблизился к Алексею.
– Это точно! – сказал он. – Худая как скелет. А хорошая!
– Одно с другим не связано, – кивнул Алексей. – Так вот, ты ее угощай. Каждый день, слышишь.
– А вы ей кто? – спросил парнишка.
– Д-дядька, – неуверенно заикнулся Алексей. – Но ты про меня ей ни слова. Понял? – Припугнул: – А то она и тебя прогонит. – Пояснил: – Обидчивая очень.
Парень кивнул, сдвинул ушанку на ухо, чуб свис ему на глаз – это видно, чтоб повзрослей казаться.
– Будет сделано. А как деньги кончатся?
– Я на рынке работаю, на карусели. Алексеем зовут. Придешь, спросишь.
Паренек оказался правильный, хороший. Однажды даже провел Катю мимо карусели: она ела ватрушку, бойко говорила о чем-то с ухажером, а тот косил на карусель глазом, давал Пряхину понять, что это он как бы отчитывается.
В эту минуту карусель стояла, Анатолий сажал новых ребятишек и Алексей выбрался наружу подышать.
Действия паренька он заметил, понял его и в душе поблагодарил.
Побеспокоился: только бы Катя не узнала.
Попутными подводами, прямо от рынка, двинулись в деревню Анатолий и Алексей. За спинами надежно приторочены мешки с одеждой, собранной на обмен, начальство извещено, что карусель два дня будет в простое, снег скрипит под санями, словно кто-то ест свежие яблоки. Даже дух вроде яблочный – чистый и бодрящий. Солнце, как в маленьких зеркальцах, отражается в каждой снежинке, и лучи его острыми иглами колют глаза.
Анатолий жадно подставляет лицо свету, спрашивает Пряхина:
– Светло вокруг, а? Светло?
Алексей отвечает ему в тон, бодро, хотя глядит жалеючи:
– Светло! Слепит!
Другим тоном с Анатолием говорить нельзя, заругается, закричит: «Ты чего разнылся?!» Нет, ни разу еще Пряхин не видел гармониста невеселым, угрюмым. Вот и сейчас кричит:
– Ну дер-ржись, деревня! Вынимай натур-ральные припасы! Инвалидский магазин едет! Шило – на мыло, штаны – на сало! – И сам же хохочет, заливается.
Когда в поход этот собрались, Анатолий гармошку через плечо перекинул. Пряхин отговаривал его, даже ругался:
– Какого черта в такую даль тащиться?
– Эх, темнота! – хохотал Анатолий. – Не понимаешь ты, братишка! Да гармонь – это оружие пролетариата! И в деревню надо нести песню и музыку, кроме нашего барахла. Не улавливаешь момента?
Подвода приостановилась, выгрузила менял, и Пряхин с Анатолием оказались посреди какой-то деревни.
– Ну-ка, дай мне обзор местности! – велел гармонист.
Деревушка была симпатичная, торопились, взбирались на горку избы, закуржавелые березы украшали деревенский порядок – загляденье, да и только! Только вот ни души кругом.
– А ну, – сказал Анатолий, разворачивая мехи гармошки, – оживим пейзаж!
Звонким своим, даже чуточку хулиганским голосом запел он свою любимую:
Крутится-вертится шар голубой,
Крутится-вертится над головой,
Крутится-вертится хочет упасть,
Кавалер барышню хочет украсть!
Анатолий замолчал. Улыбался, поворачивал очки то вправо, то влево, потом сказал, удивляясь:
– Никто не встречает? Странно.
Тощая шавка тявкала на них, на всякий случай пятясь задом и помахивая хвостом – вроде, с одной стороны, чужие, а с другой – вдруг чего поесть перепадет.
Они пошли по деревне, Алексей на полшага впереди, чуть позади, взяв его под руку, – Анатолий.
Окна были пусты, теперь и собака не брехала – шла за гостями, поджав хвост, – и никто их не встречал, никому не были они нужны со своим барахлом и даже музыкой.
В одном окне сквозь кружево инея выглядывало на них испуганное старушечье лицо.
– Меняем вещи на муку! – крикнул Алексей, и старушечье лицо разгладилось, успокоилось – она помотала головой, «Испугалась, – подумал Пряхин, – не свой ли кто с фронта слепым пришел».
– Шил-ло – на мыло! Мыл-ло – на шило! – закричал Анатолий.
В воротах ограды стояла женщина средних лет, укутанная платком.
– Аники-воины! – окликнула она. – Околели, поди! Заходите погреться!
Они вошли в избу, наклонив головы, чтоб не расшибиться о низкую притолоку, чинно сели на лавку, и хозяйка предложила:
– Товар-то свой раскладывайте. Бабы сейчас подойдут.
И верно, двери поскрипывали, по ногам прокатывались холодные клубы воздуха, и на пороге возникали женщины.
Алексей разложил на лавке целый магазин: кожаные штаны, куртку, фуражку, рубахи Анатолия, ношеные брюки, старые ботинки.
Когда набилась полная изба, Анатолий опять растянул мехи и ударил вальс «Амурские волны». «Чертяка, – подумал Пряхин, – по чувствам бьет». Ему стало неловко оттого, что они так действуют. Коварно получалось, нехорошо.
Анатолий закончил вальс, трогательные и волнующие звуки стихли, музыкант чинно кивнул головой, как бы давая понять, что лирическая часть закончена и можно приступать к делу.
Бабы потоптались еще у двери, потом все сразу двинулись вперед, а через минуту стоял в избе магазинный гомон. Все говорили между собой, щупали кожу пиджака и штанов, разглядывали на свет рубахи, подносили их к окну, где поярче.
– Слышь, братишка! – сказал негромко Анатолий. – Кажись, попали мы, а? Ноги-то унесем?
Пряхин усмехнулся: а что, может, и впрямь выгорит их затея? Но бабы, подробно ощупав каждую вещь, приутихли.
– Мыльца у вас, родимые, нет? – спросил чей-то тонкий голосок.
– А спичек?
Его поддержали:
– А сольцы?
– Смилуйтесь, гражданки, – засмеялся Анатолий. – Мы же не коробейники, не торгаши. Обыкновенные инвалиды! Нам бы пожрать чего, чтобы выжить, чтобы до победы нашей добраться! – Он осекся. Что-то уж очень пламенная получилась речь. Анатолий похлопал рукой по тряпкам, спросил: – А что, не нравится?
Бабы завздыхали, загомонили опять, но уже тише.
Хлопнула дверь. На пороге возникла еще одна женщина, и изба оживилась:
– Валя! Бери чего-нибудь Сереге-то!
– Ведь возвращается.
– Подарочек какой!
Валя скинула платок, оказалась молодой, белозубой, веселой.
– Глянь-ка, штаны какие – сносу нет!
Окна задребезжали от хохота.
– А пинжак-то, пинжак!
– За почем костюм отдаете, инвалиды? – перебила всех веселая Валя. – И впрямь Сереге подарочек!
Алексей молчал, мялся, не знал, как и сказать, но Анатолий в тон Вале крикнул:
– Да для мужа живого ведь ничего не жалко, а? Клади два мешка.
В избе разом стихло.
– Чего два мешка? – испуганно спросила Валя.
– Как чего? – ответил игриво Анатолий. – Муки.
Пряхин разглядывал крестьянок и обливался потом. Анатолий был слепой, это женщины понимали и смотрели на одного Алексея, только на него. Смотрели презрительно, осуждающе, удивленно.
– Пошли отсюдова, бабы, – сказал чей-то глухой голос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35