Учителем моим был аббат Грозье; Карл Десятый, в чье владение перешла библиотека Арсенала, когда он был еще только братом короля, по моей просьбе назначил его туда библиотекарем. Аббат Грозье прекрасно изучил Китай, его нравы, обычаи; он приобщил меня к своим знаниям в том возрасте, когда трудно не увлечься до самозабвения тем, что изучаешь. В двадцать пять лет я знал китайский язык и, должен сказать, всегда с невольным восхищением относился к этому народу, завоевавшему своих завоевателей; к народу, чьи летописи восходят ко временам значительно более древним, чем мифологические или библейские времена; к народу, который, опираясь на незыблемые традиции, сохранил в неприкосновенности свою страну, где памятники достигают гигантских размеров, управление превосходно, перевороты невозможны, где идеал прекрасного принимается как принцип бесполезного искусства, где изысканная роскошь достигла предела, а ремесла доведены до совершенства, которого нам не превзойти, меж тем как этот народ не уступает нам даже в тех областях, где мы верим в свое превосходство.
Но если иной раз я и готов подшутить над нашими порядками, сравнивая Европу с Китаем, я все же французский дворянин, а не китаец. Если вас смущает финансовая сторона моего предприятия, я могу вам засвидетельствовать, что мы насчитываем две с половиной тысячи подписчиков на это литературное, иконографическое, статистическое и религиозное монументальное издание, значение которого всеми признано; у нас есть подписчики во всех европейских странах, в одной только Франции мы насчитываем их тысячу двести Подписная цена на наше издание составляет около трехсот франков, и граф де Нувьон получит на свою долю от шести до семи тысяч ливров дохода, — ведь забота о его благосостоянии и была тайной причиной, побудившей меня взяться за это предприятие. Сам же я рассчитываю доставить на эти доходы кое-какие удовольствия детям. Сто тысяч франков, попутно приобретенные мною, пойдут на оплату уроков фехтования, на лошадей, наряды, развлечения, на обучение изящным искусствам, на уроки рисования, на книги, которые им захочется купить, — на все те прихоти, которые так приятно удовлетворять отцу. Если бы пришлось отказывать в этих радостях моим милым сыновьям, вполне заслужившим их своим трудолюбием, жертва, которую я приношу, чтобы спасти честь нашего рода, была бы для меня еще тягостней. Сказать правду, за те двенадцать лет, что я живу вдали от света, воспитывая сыновей, меня совершенно забыли при дворе. Я отказался от политической карьеры, я утерял славу, освященную историей, не приобрел новой, которую мог бы передать детям, но наш род ничего не потерял, — я вырастил благородных людей. Если я не получил пэрства, то они добьются его честно, посвятив себя служению родине и оказав ей услуги, которые не забываются. Смыв пятно с нашего рода, я обеспечил ему блестящее будущее: разве не выполнил я высокий долг, хотя он и не принес мне ни признания, ни славы? Желаете ли вы получить от меня еще какие-нибудь разъяснения?
В эту минуту во дворе раздался стук копыт.
— Да вот и они, — сказал маркиз.
В гостиную, весело пощелкивая хлыстиками, вошли два подростка, просто и элегантно одетые, в ботфортах со шпорами, в перчатках. Их оживленные лица, разрумянившиеся на свежем воздухе, дышали здоровьем. Оба пожали руку отцу, обменялись с ним, как с другом, нежным взглядом и холодно поклонились следователю. Попино счел совершенно излишним расспрашивать маркиза о его отношениях с сыновьями.
— Хорошо провели время? — спросил их маркиз.
— Да, отец. Для первого раза я сбил шесть кукол двенадцатью выстрелами! — сказал Камилл.
— Где вы были?
— В Булонском лесу! Мы встретили там мать.
— Она говорила с вами?
— Мы в эту минуту так мчались, что она вряд ли видела нас! — ответил молодой граф.
— Но почему же вы не подъехали к ней поздороваться?
— Боюсь, отец, что она не любит, когда мы заговариваем с ней в обществе, — тихо сказал Клеман. — Мы уже слишком взрослые.
У следователя был достаточно тонкий слух, он уловил эти слова, несколько омрачившие маркиза. Попино с удовлетворением наблюдал встречу отца с детьми. Его глаза с какой-то особенной нежностью остановились на маркизе д'Эспаре, лицо и манеры которого говорили о самой высокой честности, осмысленной и рыцарской, о благородстве во всем его блеске.
— Вы… вы видите, сударь, — обратился к нему маркиз, вновь начиная заикаться. — Вы видите, представители правосудия могут… могут явиться сюда… сюда в любую минуту; да, в любую минуту. Если здесь кто и безумен, если кто и безумен, так это только дети, дети, которые немного без ума от своего отца, и отец, который совершенно без ума от своих сыновей; но это безвредное безумие.
В эту минуту в передней раздался голос г-жи Жанрено и она ворвалась в гостиную, несмотря на протесты лакея — Некогда мне церемонии разводить! — кричала она. — Да, господин маркиз, — сказала она, раскланиваясь со всеми, — мне надо немедленно с вами поговорить. Ах ты, господи боже мой, опоздала, упредил-таки меня уголовный судья.
— Уголовный? — воскликнули мальчики.
— Ну понятно, где же мне было вас дома застать, когда вы уж тут как тут. Ах, эти судейские кляузники! Только и думают, как бы напакостить порядочным людям. Знайте, господин маркиз, мы с сыном все вам вернем, ведь тут затронута ваша честь. Мы с сыном все, все вернем, только бы не знали вы никаких огорчений. Ей-богу, надо круглым дураком быть, чтобы взять вас под опеку…
— Отца под опеку? — ужаснулись мальчики, бросаясь к маркизу. — Что случилось?
— Замолчите, сударыня! — прикрикнул на нее Попино — Дети, оставьте нас, — сказал маркиз. Оба мальчика, хоть и очень взволнованные, беспрекословно вышли в сад.
— Сударыня, — сказал Попино, — те деньги, которые маркиз передал вам, принадлежат вам на законном основании, хотя господин д'Эспар излишне строго понимает честность. Если бы все люди, владеющие землями, захваченными при тех или иных обстоятельствах, подчас даже нечестным путем, принуждены были через полтораста лет возвратить их прежним собственникам, не много бы осталось во Франции законных владений. Двадцать дворянских семейств разбогатели, получив состояние Жака Кера, многие принцы королевской крови весьма приумножили свои владения за счет противозаконных конфискаций, произведенных англичанами в пользу своих приверженцев в те времена, когда англичане владели частью Франции Наше законодательство позволяет маркизу д'Эспару распоряжаться своими доходами по собственному усмотрению, и никто не может обвинить его в расточительстве Опеке подлежат люди, действия которых лишены всякого разумного основания, но тут передача вам состояния вызвана самыми достойными, самыми священными побуждениями Итак, можете сохранить все вами полученное, не терзайтесь угрызениями совести и предоставьте свету злословить о прекрасном поступке графа В Париже и самую чистую добродетель не пощадит самая грязная клевета Прискорбно, что в современном обществе нас поражает своим благородством поведение маркиза Ради блага Франции хотел бы я, чтобы подобные поступки казались у нас самыми обычными;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Но если иной раз я и готов подшутить над нашими порядками, сравнивая Европу с Китаем, я все же французский дворянин, а не китаец. Если вас смущает финансовая сторона моего предприятия, я могу вам засвидетельствовать, что мы насчитываем две с половиной тысячи подписчиков на это литературное, иконографическое, статистическое и религиозное монументальное издание, значение которого всеми признано; у нас есть подписчики во всех европейских странах, в одной только Франции мы насчитываем их тысячу двести Подписная цена на наше издание составляет около трехсот франков, и граф де Нувьон получит на свою долю от шести до семи тысяч ливров дохода, — ведь забота о его благосостоянии и была тайной причиной, побудившей меня взяться за это предприятие. Сам же я рассчитываю доставить на эти доходы кое-какие удовольствия детям. Сто тысяч франков, попутно приобретенные мною, пойдут на оплату уроков фехтования, на лошадей, наряды, развлечения, на обучение изящным искусствам, на уроки рисования, на книги, которые им захочется купить, — на все те прихоти, которые так приятно удовлетворять отцу. Если бы пришлось отказывать в этих радостях моим милым сыновьям, вполне заслужившим их своим трудолюбием, жертва, которую я приношу, чтобы спасти честь нашего рода, была бы для меня еще тягостней. Сказать правду, за те двенадцать лет, что я живу вдали от света, воспитывая сыновей, меня совершенно забыли при дворе. Я отказался от политической карьеры, я утерял славу, освященную историей, не приобрел новой, которую мог бы передать детям, но наш род ничего не потерял, — я вырастил благородных людей. Если я не получил пэрства, то они добьются его честно, посвятив себя служению родине и оказав ей услуги, которые не забываются. Смыв пятно с нашего рода, я обеспечил ему блестящее будущее: разве не выполнил я высокий долг, хотя он и не принес мне ни признания, ни славы? Желаете ли вы получить от меня еще какие-нибудь разъяснения?
В эту минуту во дворе раздался стук копыт.
— Да вот и они, — сказал маркиз.
В гостиную, весело пощелкивая хлыстиками, вошли два подростка, просто и элегантно одетые, в ботфортах со шпорами, в перчатках. Их оживленные лица, разрумянившиеся на свежем воздухе, дышали здоровьем. Оба пожали руку отцу, обменялись с ним, как с другом, нежным взглядом и холодно поклонились следователю. Попино счел совершенно излишним расспрашивать маркиза о его отношениях с сыновьями.
— Хорошо провели время? — спросил их маркиз.
— Да, отец. Для первого раза я сбил шесть кукол двенадцатью выстрелами! — сказал Камилл.
— Где вы были?
— В Булонском лесу! Мы встретили там мать.
— Она говорила с вами?
— Мы в эту минуту так мчались, что она вряд ли видела нас! — ответил молодой граф.
— Но почему же вы не подъехали к ней поздороваться?
— Боюсь, отец, что она не любит, когда мы заговариваем с ней в обществе, — тихо сказал Клеман. — Мы уже слишком взрослые.
У следователя был достаточно тонкий слух, он уловил эти слова, несколько омрачившие маркиза. Попино с удовлетворением наблюдал встречу отца с детьми. Его глаза с какой-то особенной нежностью остановились на маркизе д'Эспаре, лицо и манеры которого говорили о самой высокой честности, осмысленной и рыцарской, о благородстве во всем его блеске.
— Вы… вы видите, сударь, — обратился к нему маркиз, вновь начиная заикаться. — Вы видите, представители правосудия могут… могут явиться сюда… сюда в любую минуту; да, в любую минуту. Если здесь кто и безумен, если кто и безумен, так это только дети, дети, которые немного без ума от своего отца, и отец, который совершенно без ума от своих сыновей; но это безвредное безумие.
В эту минуту в передней раздался голос г-жи Жанрено и она ворвалась в гостиную, несмотря на протесты лакея — Некогда мне церемонии разводить! — кричала она. — Да, господин маркиз, — сказала она, раскланиваясь со всеми, — мне надо немедленно с вами поговорить. Ах ты, господи боже мой, опоздала, упредил-таки меня уголовный судья.
— Уголовный? — воскликнули мальчики.
— Ну понятно, где же мне было вас дома застать, когда вы уж тут как тут. Ах, эти судейские кляузники! Только и думают, как бы напакостить порядочным людям. Знайте, господин маркиз, мы с сыном все вам вернем, ведь тут затронута ваша честь. Мы с сыном все, все вернем, только бы не знали вы никаких огорчений. Ей-богу, надо круглым дураком быть, чтобы взять вас под опеку…
— Отца под опеку? — ужаснулись мальчики, бросаясь к маркизу. — Что случилось?
— Замолчите, сударыня! — прикрикнул на нее Попино — Дети, оставьте нас, — сказал маркиз. Оба мальчика, хоть и очень взволнованные, беспрекословно вышли в сад.
— Сударыня, — сказал Попино, — те деньги, которые маркиз передал вам, принадлежат вам на законном основании, хотя господин д'Эспар излишне строго понимает честность. Если бы все люди, владеющие землями, захваченными при тех или иных обстоятельствах, подчас даже нечестным путем, принуждены были через полтораста лет возвратить их прежним собственникам, не много бы осталось во Франции законных владений. Двадцать дворянских семейств разбогатели, получив состояние Жака Кера, многие принцы королевской крови весьма приумножили свои владения за счет противозаконных конфискаций, произведенных англичанами в пользу своих приверженцев в те времена, когда англичане владели частью Франции Наше законодательство позволяет маркизу д'Эспару распоряжаться своими доходами по собственному усмотрению, и никто не может обвинить его в расточительстве Опеке подлежат люди, действия которых лишены всякого разумного основания, но тут передача вам состояния вызвана самыми достойными, самыми священными побуждениями Итак, можете сохранить все вами полученное, не терзайтесь угрызениями совести и предоставьте свету злословить о прекрасном поступке графа В Париже и самую чистую добродетель не пощадит самая грязная клевета Прискорбно, что в современном обществе нас поражает своим благородством поведение маркиза Ради блага Франции хотел бы я, чтобы подобные поступки казались у нас самыми обычными;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22