— Это недалеко. Чего сидеть тут, с этой колодой? Эвон, храпит-то как. И это — лежа на брюхе. А если б упал на спину, как бы храпел? Из чего, и главное — как делают таких людей?
— Так же, как и всех остальных, — сказала Ремина, слегка покраснев. — Пожалуй, ты прав. Пойду с тобой — слушать его храп я устала. К тому же я так давно не гуляла. У Дорсети меня все время держали взаперти. Только надо будет поскорее вернуться — нехорошо бросать его надолго.
Босая, в дорогом мужском платье, она представляла собой странное зрелище, но это нимало ее не заботило. Она шла следом за Гизмундом по весенней грязи и вдыхала прохладный, сладковатый воздух, какой возможен только вне городских стен.
Невдалеке, как и сказал Гизмунд, находилось небольшое селение с крошечным виноградником, выпасом и огородами. В это время зимы лоза укрыта соломой — отдыхает, наливается соком в ожидании щедрого аквилонского солнца, а на огороде земля только-только распахана. Вилланы-собственники и наемные батраки, не спеша, готовятся к дням, полным тепла и труда.
Во дворе беленого аккуратного домика, на лавочке грелся старик. У ног его, обутых в деревянные башмаки, возились два чумазых ребятенка и с десяток таких же чумазых поросят. И те, и другие пихались и визжали. Старик, поглядывая на них, хихикал и слегка поддавал кому-нибудь из них башмаком под зад. Он был глуховат, и Гизмунду пришлось кричать ему прямо в мохнатое коричневое ухо.
На крик выскочила из дома хозяйская жена, вытирая руки о фартук. Гизмунд сторговал у нее большой кувшин молока, два каравая и крупный кусок сала.
— К вечеру колбасы будут, — сообщила она. — Муж делает.
— Колбаса — это хорошо! — обрадовался оруженосец. — А нельзя ли вечерком прислать пару-тройку колбас? Я заплачу теперь же.
— Куда послать? Я старшему велю, он принесет.
— Мы в таверне, что у дороги. Туда, стало быть, — ответил Гизмунд.
Хозяйка всплеснула руками и убежала в дом. Оруженосец запрыгнул на крыльцо и два раза стукнул кулаком в дверь.
— Женщина, в чем дело? — прокричал он. — Я же сказал, что заплачу.
За дверью подумали немного и задвинули засов.
— Глупая тетка! Я же тебя не съем!
— Меня, может, и не съешь, а сыночка моего бедного сожрешь, упырь проклятый, — послышался голос мужланки.
— Какого сыночка?
— Который в таверну колбасу понесет. О-о! — заплакала она и тут же, храбрясь, завизжала: — Убирайтесь оба, а то у меня здесь омела, целый пучок. Вот я вас омелой!
— Какая омела? — Оруженосец растерялся. — Она не в себе, это точно.
— Ты ее испугал, — сказала Ремина. — Пойдем отсюда.
— Она подумала, что вы — упыри! — заорал глухой старик. — Почто вы в таверне-то встали? Нешто можно?
— Почему нельзя? — удивился Гизмунд еще больше. — Он же ничей!
— Не знаю никаких вещей, — старик затряс головой. — А только бывают в том месте упыри. Раз Котта, сосед наш, видел в окошке — сидел упырь и грыз человечью ногу. Нельзя там вставать на постой и все тут. Место проклятое. Раз купец, сказывают, остановился — пропал. Может, купец, может — меняла, не помню…
— Тьфу, вздор какой! — не выдержал оруженосец, подхватил сумку с купленным и пошел со двора.
Ремина направилась следом.
— А вдруг это правда? — спросила она, когда они шли через поле к дороге. — Разве не бывает на свете всякой нечисти? Почему таверну бросили? Почему ее никто не занял? Должна же быть причина!
Гизмунд пожал плечами.
— Дорога не слишком оживлена. Хозяин мог разориться или перебраться в другое место, — сказал он. — Лично я провел в этой конуре целых две ночи и не заметил там ничего, что бы могло навести на мысль об упырях. Просто крестьяне, сидя на печах долгими зимними ночами, развлекают друг друга страшными историями.
— А почему там не поселились какие-нибудь бродяги? — не унималась Ремина.
— А мы? Чем не бродяги! — рассмеялся Гизмунд.
Они вернулись в таверну, где по-прежнему неудержимо храпел варвар. Там позавтракали, Гизмунд взялся чистить запасное герцогское платье и сердито ворчал, обнаруживая свежие прорехи на старом дорожном плаще. Ремине стало скучно, поэтому она даже обрадовалась, когда на пороге возник высокий худощавый человек, одетый для долгого путешествия. Поклажи при нем был только маленький узелок. Меч без ножен он нес на плече, как заправский наемник. У него было улыбчивое лицо и насмешливые морщинки возле глаз.
— Мир этой дырявой кровле! — возвестил он, кланяясь. — Но собирается дождь, и по мне — худая крыша лучше, чем ничего.
— Здесь занято! — буркнул оруженосец.
— Да я всего ненадолго! Пережду ливень и пойду себе дальше, — сказал человек и с нахальным изяществом прошел к самому огню.
Гизмунд готов был поклясться, что никакого ливня нет и в помине. Когда он выглядывал мельком в окно, небо оставалось ясным. Но только он об этом подумал, как дневной свет в окне померк, и хлынул дождь, такой сильный, что шум его заглушал голос пришельца.
— Я — Гранель, — представился тот. — Собиратель историй. Ими и кормлюсь. Рассказываю за деньги. Кусок хлеба с салом — тоже сойдет.
Оруженосец открыл было рот, но Ремина остановила его.
— Истории — это очень интересно, — молвила она. — Присаживайтесь поближе к очагу, угощайтесь всем, что найдете.
Гранель благодарно улыбнулся, открыв желтоватые зубы, вонзил свой меч прямо в половицу, повесил на его перекрестье, как на вешалку, куцый плащ и, показав на спящего варвара, спросил:
— Кто этот счастливец, что объят сном, словно дитя?
— Это наш друг. Он очень устал и отдыхает, — отвечала Ремина.
— Должно быть, этот великан ворочал горами, — предположил собиратель историй. — Простая работа его бы не утомила. А мы не разбудим его случайно?
— Он спит крепко, — успокоила его женщина.
— Это хорошо. Говорить с набитым ртом не прилично, к тому же можно поперхнуться. Посему, я надеюсь, что господа подождут некоторое время.
Гизмунд крякнул, увидев, как Гранель отхватил ножом половину каравая, основательный кус солонины, сложил все это вместе, уселся на пол и начал есть. Челюсти его распахнулись широко, как у змеи, и хлеб с мясом уместились во рту наемного рассказчика почти целиком.
Люди с похожими свойствами всегда вызывали у оруженосца неприятные подозрения. Но что-то еще в облике Гранеля настораживало, неприятно беспокоило, словно заноза в ноге. Словом — в нем или рядом с ним было нечто непонятное, почти пугающее. Что именно, Гизмунд пока не разобрал.
Сыто причмокивая, Гранель стряхнул крошки с узкого подбородка, вытер молочные «усы» из-под носа и вопросил:
— Какого рода историю желает госпожа? Наверное, что-нибудь про любовь? Истории про любовь делятся на грустные и неприличные, — и он хихикнул, скорчив смешную гримасу.
— А разве не бывает других? — неприятно удивилась Ремина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23