Может, водочки хотите?
— А капитан не узнает? Спишет ведь на берег с волчьим билетом.
— Сегодня бы ему пол-экипажа списать пришлось, — улыбнулась Любовь Григорьевна. — А вот утром снова по каютам будет шастать, его не обманешь, и трюм обшарит, все укромные местечки знает.
— Ну, утром я дома буду. Вечером уезжаю.
— Покидаете нас? — огорчилась Любовь Григорьевна.
— На денёк, послезавтра вернусь.
— Вряд ли Архипыч будет вас ждать, — засомневалась Любовь Григорьевна.
— Не в его правилах. Он однажды самого начальника управления на берегу оставил, тот на час опоздал, а уж вас…
— Так ведь мы здесь три-четыре дня простоим, — забеспокоился я. — Сам Чернышёв мне сказал, что раньше портнадзор не выпустит.
— Поня-тно… — Любовь Григорьевна достала водку, налила мне и, поколебавшись, себе. — Вы уж меня не выдавайте, на десять утра отход назначен.
— Точно?
— Уж кто-кто, а повар знает, без меня-то он в море не выйдет!
— Хочет от меня избавиться, — констатировал я. — Почему?
— У себя спросите. Чем-то, значит, ему не угодили. Я задумался. Первая мысль — послать Чернышёва к дьяволу и уехать домой, не на нём свет клином сошёлся. Тигроловы в тайгу приглашают, в южные моря на научно-исследовательском судне можно пойти, давно договорено… А что меня ждёт на «Дежневе»? Сплошная нервотрёпка, неизбежное общение с этим «хромым чёртом», который неизвестно чего хочет и уж, во всяком случае, потерял ко мне интерес… Когда я ему на хвост наступил?
— Оставайтесь, Паша, — с неожиданным дружелюбием сказала она. — Не знаю, как Алексею, а нам вы нравитесь, спокойный такой, положительный, и девочки на вас не жалуются. У него, у Алексея, семь пятниц на неделе, назавтра сам пожалеет, что выпроводил.
— Остаюсь! — решил я. — За вашу удачу, ваше счастье, Григорьевна.
— Люба, — поправила она. — Григорьевнами старух кличут.
Мы чокнулись, выпили.
— Остаюсь, — повторил я. — Странная штука жизнь, Люба, если бы не наша случайная встреча, на «Дежневе» одним пассажиром стало бы меньше. Хорошо это или плохо?
— А вот этого никто не знает, какая судьба выпадет.
— И хорошо, что не знает, упаси бог — знать своё будущее!
— А чего бояться? — беспечно возразила она. — Хуже смерти ничего не будет. Каждый день жизни, Паша, это человеку подарок, а кто того не понимает, пусть себе трясётся, как бы чего не случилось. От таких думок цвет лица портится, а это единственное, что у меня осталось.
— Вы умная и красивая женщина, Люба, — с чувством сказал я. — У вас глаза хороши, и руки, и фигура совсем девичья.
— Ой, только не влюбитесь. — У неё в улыбке задрожал подбородок. — Своих девчонок, Раису и Зину, я учу, чтоб ни одному мужику, хоть самому распрекрасному, в море не верили. Вот когда в порту за тобой бегать будет и с ума по тебе сходить, тогда прислушайся, а в море — ни-ни, пусть в ногах валяется и криком кричит, ни-ни! Это, говорю я девочкам, не душа в нём кричит, а зверь. Какая ему вера?
— Справедливо, — согласился я. — И слушаются?
— Какое там! Необожжённые они ещё, зелёные. По Райке четвёртый помощник сохнет, уже расписаться договорились, а ей теперь новенький этот, красавчик, да вы знаете, Федя, голову кружит, да и сам Корсаков не брезгует ручку повыше локтя чмокнуть. А Зинка и вовсе дура, ошалела от жадных глаз. Это для меня урок пройденный, а они, считай, в первый класс пошли… Можете закурить, если желаете, и меня угостите, я тоже иногда балуюсь.
Мы закурили.
— И для меня тоже пройденный, — неожиданно для самого себя сказал я. Обычно на эту тему я ни с кем стараюсь не говорить.
— Я только вчера узнала, что Инна Крюкова ваша жена.
— Бывшая, — поправил я.
— Красивая… У нас все девки ей завидуют, мужики, чтоб поглазеть, у телевизоров торчат. Вот узнали бы, что её муж здесь сидит!
— Бывший, — терпеливо поправил я, и мы невольно заулыбались. — Ещё по одной, Люба?
— А за что будем пить?
— Чтоб прошлое нас не тревожило, ни вас, ни меня.
— А зачем тогда жить? — просто, но со скрытой горечью спросила она. — Позади — годы, впереди — денёчки. Вы-то любите ещё?
— Отвык.
— И я отвыкла. — Она подошла к стене, сняла фотографию, положила на стол. — Я правду говорю — отвыкла. Вы и в самом деле не знали? Удивительно, что вам не насплетничали, нам уже пятнадцать лет косточки перемывают, а был Алёша мой жених, только и всего. И не он от меня, а я от него ушла!.. — И с гордостью добавила: — От меня ещё никто не уходил, сама бросала.
Она повела плечами, серьги звякнули, а раскосые чёрные глаза вдруг стали жёсткими. «Да, от тебя по своей воле, не очень-то уйдёшь», — подумал я.
— Дура я тогда была, молодая, — продолжала Любовь Григорьевна. — Он мне в море предложение сделал, когда любая замухрышка кажется мужику королевой. Слова красивые говорил, а он ведь умный, кого хошь заговорит, вот я и развесила уши, поверила. И только на берег сошли и заявление подали, он из-за Марии голову потерял, да и не он один, за ней целое стадо бегало. Другая б скандалила и письма писала, а я сама, — она улыбнулась, вздохнула, — балованная была, забрала из ЗАГСа заявление, разорвала и ему послала — мой свадебный тебе подарок. Ох, и извёлся Алёша, то меня порывался вернуть, то Марию караулил, как школьник. Как узнал, что она Чупикова выбрала, пошёл в рейс, напился и посадил пароход на камни, год на буксире без диплома палубу драил. А Мария, что за самого молодого капитана не хотела идти, прибежала на буксир к матросу — к несчастненькому, из-за неё пострадавшему. С той поры я её и зауважала… Вот вы смотрите на меня, глаза добрые, жалеете небось, а вы не жалейте, все получилось так, как надо: не пара я ему. Он не очень-то добренький, и я не сахар, он говорит — белое, я — чёрное, он — слово, я — два, не сегодня, так завтра бы ушёл, мы с ним — случайные… Ой, забыла!
Она побежала на кухню и вернулась с противнем.
— Успела, — весело сообщила она. — На камбуз я никого не пускаю, там разболтаешься — двадцать мужиков без обеда оставишь, а голодные они злые, волками смотрят. Кушайте, Паша, зелень берите, ещё летом заготовила, а рыбка свежая, Птаха утром наловил. Вот кому повезло, так это его учителке, он ведь тоже непьющий, таких у нас по пальцам считают. Алёша — тот большой любитель был, да Мария с него зарок взяла — ни капли. Всякий Алёша бывает: и хороший и плохой, а уж если сказал слово — как ножом отрезал. Пятнадцать лет с ним плаваю, а ни разу не видела, одну воду шьёт да квас.
— Пятнадцать лет? — пробормотал я.
— Ну, как они поженились, я, конечно, ушла, а через год вернулась, когда с Колей, его боцманом, расписались. Мужик был стоящий, если трезвый — никого другого не надо, только водка его погубила, двух лет не прожили, дала ему отставку. И второму на дверь указала — за такое же дело. И хватит с меня, больше я с вашим братом всерьёз не играю, мне и одной хорошо, сама себе хозяйка, и пьяных рыл не вижу, и чужие порты не стираю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
— А капитан не узнает? Спишет ведь на берег с волчьим билетом.
— Сегодня бы ему пол-экипажа списать пришлось, — улыбнулась Любовь Григорьевна. — А вот утром снова по каютам будет шастать, его не обманешь, и трюм обшарит, все укромные местечки знает.
— Ну, утром я дома буду. Вечером уезжаю.
— Покидаете нас? — огорчилась Любовь Григорьевна.
— На денёк, послезавтра вернусь.
— Вряд ли Архипыч будет вас ждать, — засомневалась Любовь Григорьевна.
— Не в его правилах. Он однажды самого начальника управления на берегу оставил, тот на час опоздал, а уж вас…
— Так ведь мы здесь три-четыре дня простоим, — забеспокоился я. — Сам Чернышёв мне сказал, что раньше портнадзор не выпустит.
— Поня-тно… — Любовь Григорьевна достала водку, налила мне и, поколебавшись, себе. — Вы уж меня не выдавайте, на десять утра отход назначен.
— Точно?
— Уж кто-кто, а повар знает, без меня-то он в море не выйдет!
— Хочет от меня избавиться, — констатировал я. — Почему?
— У себя спросите. Чем-то, значит, ему не угодили. Я задумался. Первая мысль — послать Чернышёва к дьяволу и уехать домой, не на нём свет клином сошёлся. Тигроловы в тайгу приглашают, в южные моря на научно-исследовательском судне можно пойти, давно договорено… А что меня ждёт на «Дежневе»? Сплошная нервотрёпка, неизбежное общение с этим «хромым чёртом», который неизвестно чего хочет и уж, во всяком случае, потерял ко мне интерес… Когда я ему на хвост наступил?
— Оставайтесь, Паша, — с неожиданным дружелюбием сказала она. — Не знаю, как Алексею, а нам вы нравитесь, спокойный такой, положительный, и девочки на вас не жалуются. У него, у Алексея, семь пятниц на неделе, назавтра сам пожалеет, что выпроводил.
— Остаюсь! — решил я. — За вашу удачу, ваше счастье, Григорьевна.
— Люба, — поправила она. — Григорьевнами старух кличут.
Мы чокнулись, выпили.
— Остаюсь, — повторил я. — Странная штука жизнь, Люба, если бы не наша случайная встреча, на «Дежневе» одним пассажиром стало бы меньше. Хорошо это или плохо?
— А вот этого никто не знает, какая судьба выпадет.
— И хорошо, что не знает, упаси бог — знать своё будущее!
— А чего бояться? — беспечно возразила она. — Хуже смерти ничего не будет. Каждый день жизни, Паша, это человеку подарок, а кто того не понимает, пусть себе трясётся, как бы чего не случилось. От таких думок цвет лица портится, а это единственное, что у меня осталось.
— Вы умная и красивая женщина, Люба, — с чувством сказал я. — У вас глаза хороши, и руки, и фигура совсем девичья.
— Ой, только не влюбитесь. — У неё в улыбке задрожал подбородок. — Своих девчонок, Раису и Зину, я учу, чтоб ни одному мужику, хоть самому распрекрасному, в море не верили. Вот когда в порту за тобой бегать будет и с ума по тебе сходить, тогда прислушайся, а в море — ни-ни, пусть в ногах валяется и криком кричит, ни-ни! Это, говорю я девочкам, не душа в нём кричит, а зверь. Какая ему вера?
— Справедливо, — согласился я. — И слушаются?
— Какое там! Необожжённые они ещё, зелёные. По Райке четвёртый помощник сохнет, уже расписаться договорились, а ей теперь новенький этот, красавчик, да вы знаете, Федя, голову кружит, да и сам Корсаков не брезгует ручку повыше локтя чмокнуть. А Зинка и вовсе дура, ошалела от жадных глаз. Это для меня урок пройденный, а они, считай, в первый класс пошли… Можете закурить, если желаете, и меня угостите, я тоже иногда балуюсь.
Мы закурили.
— И для меня тоже пройденный, — неожиданно для самого себя сказал я. Обычно на эту тему я ни с кем стараюсь не говорить.
— Я только вчера узнала, что Инна Крюкова ваша жена.
— Бывшая, — поправил я.
— Красивая… У нас все девки ей завидуют, мужики, чтоб поглазеть, у телевизоров торчат. Вот узнали бы, что её муж здесь сидит!
— Бывший, — терпеливо поправил я, и мы невольно заулыбались. — Ещё по одной, Люба?
— А за что будем пить?
— Чтоб прошлое нас не тревожило, ни вас, ни меня.
— А зачем тогда жить? — просто, но со скрытой горечью спросила она. — Позади — годы, впереди — денёчки. Вы-то любите ещё?
— Отвык.
— И я отвыкла. — Она подошла к стене, сняла фотографию, положила на стол. — Я правду говорю — отвыкла. Вы и в самом деле не знали? Удивительно, что вам не насплетничали, нам уже пятнадцать лет косточки перемывают, а был Алёша мой жених, только и всего. И не он от меня, а я от него ушла!.. — И с гордостью добавила: — От меня ещё никто не уходил, сама бросала.
Она повела плечами, серьги звякнули, а раскосые чёрные глаза вдруг стали жёсткими. «Да, от тебя по своей воле, не очень-то уйдёшь», — подумал я.
— Дура я тогда была, молодая, — продолжала Любовь Григорьевна. — Он мне в море предложение сделал, когда любая замухрышка кажется мужику королевой. Слова красивые говорил, а он ведь умный, кого хошь заговорит, вот я и развесила уши, поверила. И только на берег сошли и заявление подали, он из-за Марии голову потерял, да и не он один, за ней целое стадо бегало. Другая б скандалила и письма писала, а я сама, — она улыбнулась, вздохнула, — балованная была, забрала из ЗАГСа заявление, разорвала и ему послала — мой свадебный тебе подарок. Ох, и извёлся Алёша, то меня порывался вернуть, то Марию караулил, как школьник. Как узнал, что она Чупикова выбрала, пошёл в рейс, напился и посадил пароход на камни, год на буксире без диплома палубу драил. А Мария, что за самого молодого капитана не хотела идти, прибежала на буксир к матросу — к несчастненькому, из-за неё пострадавшему. С той поры я её и зауважала… Вот вы смотрите на меня, глаза добрые, жалеете небось, а вы не жалейте, все получилось так, как надо: не пара я ему. Он не очень-то добренький, и я не сахар, он говорит — белое, я — чёрное, он — слово, я — два, не сегодня, так завтра бы ушёл, мы с ним — случайные… Ой, забыла!
Она побежала на кухню и вернулась с противнем.
— Успела, — весело сообщила она. — На камбуз я никого не пускаю, там разболтаешься — двадцать мужиков без обеда оставишь, а голодные они злые, волками смотрят. Кушайте, Паша, зелень берите, ещё летом заготовила, а рыбка свежая, Птаха утром наловил. Вот кому повезло, так это его учителке, он ведь тоже непьющий, таких у нас по пальцам считают. Алёша — тот большой любитель был, да Мария с него зарок взяла — ни капли. Всякий Алёша бывает: и хороший и плохой, а уж если сказал слово — как ножом отрезал. Пятнадцать лет с ним плаваю, а ни разу не видела, одну воду шьёт да квас.
— Пятнадцать лет? — пробормотал я.
— Ну, как они поженились, я, конечно, ушла, а через год вернулась, когда с Колей, его боцманом, расписались. Мужик был стоящий, если трезвый — никого другого не надо, только водка его погубила, двух лет не прожили, дала ему отставку. И второму на дверь указала — за такое же дело. И хватит с меня, больше я с вашим братом всерьёз не играю, мне и одной хорошо, сама себе хозяйка, и пьяных рыл не вижу, и чужие порты не стираю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61