Они постараются постичь вещи, неуловимые и неосязаемые, как пелена дыма в глубине глаз. Древнюю грамматику духа; истины, лежащие в основе старых, но недавно разрушенных истин. Освободившись в своем страстном стремлении от всего плотского, обретя способность проникать взором в суть вещей. Они станут разговаривать друг с другом, забудут о городах и войнах… Значит, не поцелуй Алисии он чувствует сейчас, но живо переживает воспоминание о поцелуе, испытывает все то же смешанное чувство смущения и сексуального возбуждения, на сей раз умеренное более спокойной эмоцией. Удовлетворение, думает Бобби. Удовлетворение от сознания, что он помог ей все понять. От сознания, что сам понял, почему собирает коллекцию из найденных в яме предметов и почему подошел к Алисии в баре. Неважно, судьба это или случайное стечение обстоятельств; теперь он все понимает.
– Эй, Бобби!
Пинео. Радостно ухмыляясь, он направляется к Бобби пружинистой походкой; ни следа былой враждебности на лице.
– Ты выглядишь хреново, дружище.
– А я все думал, хреново или нет, – говорит Бобби. – Решил, что ты мне и скажешь.
– Именно за этим я здесь. – Пинео изображает длинный хук слева, нацеленный Бобби под ребра.
– А где Карл?
– В сральник пошел. Он тут весь испереживался за твою задницу.
– Ну прямо.
– Да брось! У него же папашкин комплекс в отношении тебя. – Пинео сжимает кулак, насупливает брови на манер Мазурека и тянет с деланным восточноевропейским акцентом: – Бобби мне как сын.
– С трудом верится. Он все твердит мне, какой я козел.
– Это по-польски «сын». Так эти крутые старые перцы выражают свои отцовские чувства.
Когда они идут через яму, Пинео говорит:
– Не знаю, что такое ты сделал со счетно-вычислительной стервой, приятель, но она больше ни разу не появлялась в баре. Похоже, ты здорово дал ей по мозгам.
Не объяснялась ли внезапная враждебность Пинео, думает Бобби, тем, что в баре он проводил время с Алисией, не посчитал ли товарищ, что таким образом он разрушает их тройственный союз, основанный на случайной общности судеб и взаимной поддержке.
– Что такое ты ей сказал? – спрашивает Пинео.
– Да ничего особенного. Просто рассказывал о работе.
Пинео наклоняет голову к плечу и искоса взглядывает на Бобби.
– Темнишь, парниша. У меня на вранье нюх, прямо как у моей матушки. Между вами что-то происходит?
– Угу. Мы собираемся пожениться.
– Только не говори мне, что ты ее трахаешь.
– Я ее не трахаю.
Пинео наставляет на него палец:
– Ага! Вот и врешь!
– Сицилийская телепатия… твою мать. Почему вы, ребята, до сих пор не правите миром?
– Я просто не верю, что ты трахаешь счетно-вычислительную стерву, ну не верю! – Пинео закатывает глаза и разражается смехом. – Приятель, да ты вообще болел ли? Бьюсь об заклад, ты целую неделю тестировал ее быстродействие, вглубь и вширь.
Бобби лишь печально трясет головой.
– Ну и как она… твоя богатая телка?
Бобби, теперь не на шутку раздраженный, говорит:
– Отстань.
– Нет, серьезно. Я вырос в Квинсе и потому многого не знаю. Она надевает высокие сапоги и полковничью фуражку? Орудует кнутом? Нет, это слишком похоже на ее работу. Она…
Один из бульдозеров трогается с места, ревет, как тираннозавр, сотрясает землю под ногами, и Пинео возвышает голос, чтобы перекрыть шум.
– Она была такой нежной и милой, да? Ах, научи меня всему сегодня ночью, и прочие сюси-пуси? Типа, она такая маленькая неопытная девочка, прочла все нужные книжки, но совершенно не въезжала в тему, пока не появился ты и не пробудил в ней женщину. И тогда ей срывает башню и она затрахивает тебя до смерти.
Бобби вспоминает чудесное преображение, но не золотое сияние души, внезапно проступившее в чертах Алисии, а мимолетное мгновение перед поцелуем, страшно изумленное выражение ее лица, и до него вдруг доходит, что Пинео – невольно, конечно, – с обычным его цинизмом, пошлостью и приземленностью, указал на нечто такое, чего сам он до сих пор полностью не понимал. Что Алисия наконец пробудилась от тяжелого сна и осознала не только факт своей смерти, но и факт земного существования Бобби. Что, в конце концов, она вспомнила, кем хотела быть. Возможно, не кем хотела быть. А как хотела чувствовать, как хотела жить. Яркий, не настолько просчитанный и предопределенный жизненный путь, по которому надеялась пройти. И тогда он вдруг сознает, что потерял со смертью всех остальных людей. Понимает всю меру своей утраты. И нашей общей. Смерть одного человека. Когда каждый из людей есть образ и подобие Бога в Его вечном ослепительном горении; чистый свет, к которому все они стремятся. Непреходящая любовь в урагане земной жизни.
– Да, именно так оно и было, – говорит Бобби.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10