Сатурн, Венера, Юпитер и Меркурий сообща организовывают сердечные встречи, подстраивают счастливые развязки, распахивают перспективы – словом, опять накачивают воздухом эти старые шины, доказывая, что веревочке еще есть куда виться. Каждый раз из рук Терезы выходит младенец. Клара тут же достает фотоаппарат и фиксирует метаморфозу. И стены нашей квартиры теперь украшают фотографии этих новорожденных. Да, моя сестра неопределенного возраста по имени Тереза – источник молодости.
– Девушка?! Ты уверена? – вскрикивает старый Калош.
– Молодая брюнетка с голубыми глазами, – уточняет Тереза.
Калош оборачивается к нам с улыбкой в три тысячи ватт.
– Вы слышали? Тереза сказала, что завтра на вручении медали я встречу девушку, которая изменит всю мою жизнь!
– Не только вашу, – поправляет Тереза, – мы все станем жить по-другому.
***
Не мешало бы мне задуматься над тем беспокойством, что слышалось в голосе Терезы, но тут зазвонил телефон, и я узнал голос Лауны, третьей своей сестрички:
– Ну кто?
С тех пор, как мама беременна (в седьмой раз, и в седьмой раз от неизвестного отца), Лауна спрашивает не «Ну что?», а «Ну кто?».
– Ну кто?
Я украдкой бросаю взгляд на маму. Она сидит в кресле, недвижно и безмятежно возвышаясь над собственным пузом.
– Пока никого.
– Да чего ж он ждет, паршивец этакий?
– Кто у нас медсестра со средним образованием, ты или я?
– Бен, но ведь скоро будет десять месяцев! И то правда, седьмой младенец здорово нарушает правила игры.
– А может, у него там есть телевизор, он видит, что его ждет, и не торопится на выход.
Лауна хохочет. Потом следующий вопрос:
– А дедушки как?
– Горючее на нуле.
– Лоран говорит, что в случае необходимости можно удвоить дозу транквилизатора.
Лоран – это муж-доктор моей сестры-медсестры. По вечерам в одно и то же время они дают контрольный звонок. Сердечный дозор.
– Лауна, я уже говорил Лорану, что отныне их транквилизатор – это мы.
– Как скажешь, Бен. Ты у штурвала.
***
Я было повесил трубку, но телефон, как почтальон (или трамвай, уже не помню), звонит дважды.
– Вы что, издеваетесь надо мной, Малоссен?
Ух! Узнаю этот яростный визг. Звонит Королева Забо, главная жрица издательства «Тальон» и моя начальница.
– Вы еще два дня назад должны были выйти на работу!
Абсолютно точно. Когда началась эта история с наркодедушками, я выбил из Королевы Забо двухмесячный отпуск под предлогом вирусного гепатита.
– Как вы удачно позвонили, Ваше Величество, – говорю я, – я как раз собирался просить у вас еще месяц дополнительно.
– И речи быть не может, жду вас завтра в восемь.
– В восемь утра? Однако рано же вы начинаете готовиться к встрече, которая состоится через месяц!
– Я не собираюсь ждать месяц. Если завтра в восемь вас здесь не будет, считайте себя безработным.
– Вы этого не сделаете.
– Ах так? Вы считаете себя настолько незаменимым, Малоссен?
– Отнюдь. Только вы, Ваше Величество, совершенно незаменимы в издательстве «Тальон». Но если вы меня уволите, я буду вынужден послать на панель своих сестер, а также младшего брата, очаровательного малыша в розовых очках. Вас замучит совесть.
В ответ она одаривает меня взрывом хохота (опасного, как утечка газа). И без перехода:
– Малоссен, я наняла вас работать козлом отпущения. Вам платят за то, чтоб вас ругали вместо меня. Сейчас вы нужны мне позарез. (Да, такая у меня работа – быть козлом отпущения. Официально я «директор по литературным вопросам», но на деле козел.) – И снова с места в карьер: – Зачем вам отпуск?
Единым взглядом я обвожу Клару, колдующую у плиты, Малыша, торчащего из-под руки Вердена, Жереми, Терезу, дедушек и царствующую над всем этим маму – гладкую и сияющую, как сытые богородицы у итальянских мастеров.
– Допустим, в данный момент во мне особенно нуждается семья.
– А что у вас за семья, Малоссен?
Лежащий у маминых ног пес Джулиус с вывалившимся набок языком сносно изображает и осла, и вола. Из красивых рамок уверенно смотрят в будущее дедушки – ну чем не волхвы!
– Да вроде Святого Семейства, Ваше Величество…
На том конце провода молчание, потом скрипучий голос:
– Даю вам две недели, и ни минутой больше. – Пауза. – Но запомните, Малоссен: не воображайте, что раз вы в отпуске, то не козел отпущения! Вы козел до мозга костей. И если прямо сейчас кто-то ищет по городу виновника какой-нибудь крупной гадости, все шансы за то, что выберут вас!
3
И точно: комиссар полиции Серкер, отлитый в кожаный плащ, при температуре до минус двенадцати ночью и с высоты своего исполинского роста неотступно глядящий на труп Ванини, искал виновного.
– Я пасть порву этому гаду!
Белое от ярости лицо, черная щетка усов – он был как раз из тех полицейских, кто говорит такие фразы.
– Я этому гаду пасть порву!
(И повторяют их на разный манер, любуясь собственным отраженьем в темном зеркале гололеда.)
Возле его ног полицейский в полном обмундировании очерчивал мелом по асфальту перекрестка контур Ванини и хныкал, как мальчишка:
– Черт, Серкер, по льду не рисуется!
Серкер был еще из той породы полицейских, которых все называют по фамилии. Не «шеф». И тем более не «господин дивизионный комиссар». А прямо по фамилии: «Серкер». Серкеру нравилась его фамилия.
– Попробуй вот этим.
Он протянул нож с выскакивающим лезвием, полицейский воспользовался им как альпенштоком и начертил Ванини асфальтовый костюм. Голова блондинчика действительно напоминала распустившийся цветок: внутри красный, с желтыми лепестками и еще как бы алым венчиком по периферии. Полицейского охватили сомнения.
– Бери шире, – приказал Серкер.
Удерживаемые на расстоянии голубым полицейским кордоном, все зеваки квартала следили за действиями чертежника. Складывалось впечатление, что вот-вот пойдет золотой дождь.
– Свидетелей, конечно, нет? – зычным голосом спросил комдив. – Одни зрители?
Молчание. Клубок жмущихся друг к другу людей с белым ватным дыханьем. Как мягкий моток мохера. Вот нитки чуть раздвинулись и пропустили вперед телекамеру.
– Сударыня, он погиб ради вас, – сказал Серкер стоявшей в первом ряду вьетнамке – крошечной старушке в прямом платье из грубого шелка и видневшихся из деревянных сандалий толстых мужских носках.
Старушка затравленно взглянула на него, потом, сообразив, что эта статуя обращается действительно к ней, важно закивала:
– Осень молодой!
– Да, на вашу защиту встает молодежь.
Серкер лицом чувствовал стрекот телекамеры.
Но он был из тех полицейских, кто умеет не обращать внимания на объектив.
– На заситу? – переспросила старушка.
Четверть часа спустя в телевыпуске новостей ее худое лицо, внимательное и недоверчивое, напомнит лучшим из телезрителей Хо Ши Мина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
– Девушка?! Ты уверена? – вскрикивает старый Калош.
– Молодая брюнетка с голубыми глазами, – уточняет Тереза.
Калош оборачивается к нам с улыбкой в три тысячи ватт.
– Вы слышали? Тереза сказала, что завтра на вручении медали я встречу девушку, которая изменит всю мою жизнь!
– Не только вашу, – поправляет Тереза, – мы все станем жить по-другому.
***
Не мешало бы мне задуматься над тем беспокойством, что слышалось в голосе Терезы, но тут зазвонил телефон, и я узнал голос Лауны, третьей своей сестрички:
– Ну кто?
С тех пор, как мама беременна (в седьмой раз, и в седьмой раз от неизвестного отца), Лауна спрашивает не «Ну что?», а «Ну кто?».
– Ну кто?
Я украдкой бросаю взгляд на маму. Она сидит в кресле, недвижно и безмятежно возвышаясь над собственным пузом.
– Пока никого.
– Да чего ж он ждет, паршивец этакий?
– Кто у нас медсестра со средним образованием, ты или я?
– Бен, но ведь скоро будет десять месяцев! И то правда, седьмой младенец здорово нарушает правила игры.
– А может, у него там есть телевизор, он видит, что его ждет, и не торопится на выход.
Лауна хохочет. Потом следующий вопрос:
– А дедушки как?
– Горючее на нуле.
– Лоран говорит, что в случае необходимости можно удвоить дозу транквилизатора.
Лоран – это муж-доктор моей сестры-медсестры. По вечерам в одно и то же время они дают контрольный звонок. Сердечный дозор.
– Лауна, я уже говорил Лорану, что отныне их транквилизатор – это мы.
– Как скажешь, Бен. Ты у штурвала.
***
Я было повесил трубку, но телефон, как почтальон (или трамвай, уже не помню), звонит дважды.
– Вы что, издеваетесь надо мной, Малоссен?
Ух! Узнаю этот яростный визг. Звонит Королева Забо, главная жрица издательства «Тальон» и моя начальница.
– Вы еще два дня назад должны были выйти на работу!
Абсолютно точно. Когда началась эта история с наркодедушками, я выбил из Королевы Забо двухмесячный отпуск под предлогом вирусного гепатита.
– Как вы удачно позвонили, Ваше Величество, – говорю я, – я как раз собирался просить у вас еще месяц дополнительно.
– И речи быть не может, жду вас завтра в восемь.
– В восемь утра? Однако рано же вы начинаете готовиться к встрече, которая состоится через месяц!
– Я не собираюсь ждать месяц. Если завтра в восемь вас здесь не будет, считайте себя безработным.
– Вы этого не сделаете.
– Ах так? Вы считаете себя настолько незаменимым, Малоссен?
– Отнюдь. Только вы, Ваше Величество, совершенно незаменимы в издательстве «Тальон». Но если вы меня уволите, я буду вынужден послать на панель своих сестер, а также младшего брата, очаровательного малыша в розовых очках. Вас замучит совесть.
В ответ она одаривает меня взрывом хохота (опасного, как утечка газа). И без перехода:
– Малоссен, я наняла вас работать козлом отпущения. Вам платят за то, чтоб вас ругали вместо меня. Сейчас вы нужны мне позарез. (Да, такая у меня работа – быть козлом отпущения. Официально я «директор по литературным вопросам», но на деле козел.) – И снова с места в карьер: – Зачем вам отпуск?
Единым взглядом я обвожу Клару, колдующую у плиты, Малыша, торчащего из-под руки Вердена, Жереми, Терезу, дедушек и царствующую над всем этим маму – гладкую и сияющую, как сытые богородицы у итальянских мастеров.
– Допустим, в данный момент во мне особенно нуждается семья.
– А что у вас за семья, Малоссен?
Лежащий у маминых ног пес Джулиус с вывалившимся набок языком сносно изображает и осла, и вола. Из красивых рамок уверенно смотрят в будущее дедушки – ну чем не волхвы!
– Да вроде Святого Семейства, Ваше Величество…
На том конце провода молчание, потом скрипучий голос:
– Даю вам две недели, и ни минутой больше. – Пауза. – Но запомните, Малоссен: не воображайте, что раз вы в отпуске, то не козел отпущения! Вы козел до мозга костей. И если прямо сейчас кто-то ищет по городу виновника какой-нибудь крупной гадости, все шансы за то, что выберут вас!
3
И точно: комиссар полиции Серкер, отлитый в кожаный плащ, при температуре до минус двенадцати ночью и с высоты своего исполинского роста неотступно глядящий на труп Ванини, искал виновного.
– Я пасть порву этому гаду!
Белое от ярости лицо, черная щетка усов – он был как раз из тех полицейских, кто говорит такие фразы.
– Я этому гаду пасть порву!
(И повторяют их на разный манер, любуясь собственным отраженьем в темном зеркале гололеда.)
Возле его ног полицейский в полном обмундировании очерчивал мелом по асфальту перекрестка контур Ванини и хныкал, как мальчишка:
– Черт, Серкер, по льду не рисуется!
Серкер был еще из той породы полицейских, которых все называют по фамилии. Не «шеф». И тем более не «господин дивизионный комиссар». А прямо по фамилии: «Серкер». Серкеру нравилась его фамилия.
– Попробуй вот этим.
Он протянул нож с выскакивающим лезвием, полицейский воспользовался им как альпенштоком и начертил Ванини асфальтовый костюм. Голова блондинчика действительно напоминала распустившийся цветок: внутри красный, с желтыми лепестками и еще как бы алым венчиком по периферии. Полицейского охватили сомнения.
– Бери шире, – приказал Серкер.
Удерживаемые на расстоянии голубым полицейским кордоном, все зеваки квартала следили за действиями чертежника. Складывалось впечатление, что вот-вот пойдет золотой дождь.
– Свидетелей, конечно, нет? – зычным голосом спросил комдив. – Одни зрители?
Молчание. Клубок жмущихся друг к другу людей с белым ватным дыханьем. Как мягкий моток мохера. Вот нитки чуть раздвинулись и пропустили вперед телекамеру.
– Сударыня, он погиб ради вас, – сказал Серкер стоявшей в первом ряду вьетнамке – крошечной старушке в прямом платье из грубого шелка и видневшихся из деревянных сандалий толстых мужских носках.
Старушка затравленно взглянула на него, потом, сообразив, что эта статуя обращается действительно к ней, важно закивала:
– Осень молодой!
– Да, на вашу защиту встает молодежь.
Серкер лицом чувствовал стрекот телекамеры.
Но он был из тех полицейских, кто умеет не обращать внимания на объектив.
– На заситу? – переспросила старушка.
Четверть часа спустя в телевыпуске новостей ее худое лицо, внимательное и недоверчивое, напомнит лучшим из телезрителей Хо Ши Мина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57