Во второй половине следующего дня, когда солнце уже начало садиться, дети с пронзительными визгами бежали за Филепе. Он упал, а они его окружили и стали смеяться:
– Филепе, Филепе, а мы твоего отца сегодня видели, правда!
– Где? – спрашивали они себя и тут же отвечали: – В катакомбе!
– До чего ленивый – стоит там и стоит.
– И позабыл про работу.
– И даже не разговаривает. Ох уж этот Хуан Диас!
Филепе стоял под жарким солнцем и дрожал всем телом, а горячие слезы катились из его широких и ничего не видящих глаз.
Филомена была дома и все слышала – ей будто нож в самое сердце всадили. Она прижалась к холодной стене, и волны воспоминаний стали ее захлестывать.
В последний месяц жизни Хуан, мучившийся болями и кашлем, весь в испарине, только глядел на грубый потолок над соломенным матрасом и шептал:
– Ну что я за человек, если мои дети и жена голодают, а? И что это за смерть – смерть в постели?
– Тихо. – Своей прохладной рукой она закрыла его пылающий рот, и тогда он начал говорить сквозь ее пальцы:
– Что принес нам брак? Голод и болезни – и больше ничего. О Господи, ты же хорошая женщина, а я покидаю тебя, не оставив денег даже на собственные похороны!
А потом он сжал губы, что-то выкрикнул в темноту и, взяв ее руки в свои, долго держал их в теплом сиянии свечи, в яростном экстазе давая обеты:
– Филомена, послушай, я тебе помогу. Не сумел защитить тебя при жизни – сделаю это после смерти. Не кормил – скоро буду приносить в дом еду. Пусть я был бедный, но умру – и больше бедным не буду. Это я наверняка знаю, будь уверена. После смерти я буду работать и сделаю очень многое. Не бойся. Поцелуй маленьких. Филомена, Филомена…
А потом сделал глубокий вдох, последний раз с трудом глотнул воздух, как человек, который хочет нырнуть, и плавно, не дыша, ушел под воду, будто испытывал себя на прочность вечностью. Они долго ждали, когда пойдут пузыри, но их не было, и на поверхности жизни он так и не появился. Его тело лежало на матрасе, словно сделанный из воска плод – яблоко, которое невозможно было надкусить…
И его положили в сухую землю, которая, как огромный рот, поглотила его, впитала влагу его жизни, высушила, как древнюю рукопись, и в конце концов превратила в мумию, светлую, словно солома. Сухой стебель – вот-вот его унесет осенний ветер.
С тех пор эта мысль не покидала Филомену – чем она будет кормить своих осиротевших детей, когда Хуан, лежа в блестящем серебристом ящике, превратился в коричневый креп; как ей увеличить длину их костей, как вырастить им зубы, чтобы они улыбались, как сделать розовыми их щеки.
Дети на улице снова закричали, бросаясь на Филепе. Филомена посмотрела на вершину холма – там стояли туристские автобусы, приезжавшие из Америки. Их пассажиры даже сейчас платили по одному песо этому мрачному человеку с лопатой – платили только за то, чтобы войти в катакомбу и посмотреть на стоящих там мертвецов. Чтобы увидеть, что высушенная земля и горячий ветер делают в этом городе с каждым его жителем.
Филомена наблюдала за автобусами, а голос Хуана шептал:
– Филомена… – и еще раз: – Это я знаю наверняка. После смерти я буду работать… И больше бедным не буду… Филомена… – Его голос, как призрак, исчез. Она пошатнулась: голова закружилась, потому что в нее пришла ошеломляющая мысль, и сердце бешено забилось.
– Филепе! – вдруг позвала она.
Филепе удалось наконец освободиться, он вбежал в дом и громко спросил:
– Да, mamasita?
– Сядь, nino, нам надо поговорить, именем всех святых, надо!
Она почувствовала, как ее лицо стало старым, потому что душа состарилась тоже, и она проговорила, очень медленно и с трудом:
– Сегодня вечером мы должны тайно проникнуть в катакомбу.
– Возьмем ножик, – Филепе оскалил зубы, – и убьем мрачного человека?
– Нет-нет, Филепе, послушай.
И он стал слушать, что она придумала.
Прошли часы, и наступило время Церкви. Время колоколов и пения. Воздух долины был напоен голосами, поющими вечернюю мессу, дети с зажженными свечами стройными рядами шли на ту сторону темного холма, где огромные бронзовые колокола, раскачиваясь, оглашали долину оглушительным звоном, от которого оставшиеся на опустевших дорогах собаки подпрыгивали и заливались.
Кладбище было сейчас беломраморным, словно от снега, и все светилось и блестело. Шероховатый гравий казался градом, ниспосланным Богом; он хрустел под ногами Филомены и Филепе, а за ними в лунном свете неотступно следовали их черно-чернильные тени. Они с опаской взглянули через плечо, но никто не крикнул им "стой!". Увидели могильщика, его безногую, двигавшуюся вниз по холму тень – видно, он срочно кому-то понадобился. А теперь:
"Быстро, Филепе, замок!"
Вместе они вставили между замком и деревянными дверьми длинный металлический прут – он лежал рядом на сухой земле. Дерево затрещало, запоры ослабли. Вместе налегли на тяжелую дверь – она с грохотом подалась назад. И вместе стали всматриваться в эту самую темную и самую тихую ночь. Внизу их ждала катакомба.
Филомена расправила плечи и вдохнула воздух:
– Пошли.
И сделала первый шаг.
В глиняном домике Филомены Диас в беспорядке спали дети; ночная прохлада вынуждала их прижиматься и согревать друг друга теплым дыханием.
Вдруг они все как один дружно открыли глаза.
Шум шагов, медленных, отрывистых, послышался снаружи. Дверь рывком отворилась, и через мгновение неясные силуэты трех людей стали вырисовываться в белизне вечернего неба. Один ребенок сел и зажег спичку.
– Нет. – Свет ей мешал, и Филомена резко выбросила руку вперед – спичка куда-то улетела. Она сделала глубокий вдох. Дверь захлопнулась. В комнате снова воцарилась темнота. И этой темноте Филомена сказала: – Свечу не зажигать. Ваш отец вернулся домой.
В полночь в дверь стали долго и настойчиво колотить.
Филомена открыла.
Могильщик крикнул ей в лицо:
– Вот она, воровка!
Позади него стоял Рикардо, его лицо было помято и казалось очень старым и усталым.
– Кузина, прости, ты разрешишь нам… Наш друг…
– Ничей я не друг, – продолжал кричать могильщик. – Сломали замок, украли тело. Опознать тело – значит найти вора. Я не мог вас сюда не привести. Арестуйте ее.
– Подожди-ка, пожалуйста, минутку, – сказал Рикардо. Он отошел от могильщика и, с важным видом повернувшись к кузине, спросил: – Мы можем войти?
– Там, там! – Могильщик прыгнул в дом, диким взглядом стал смотреть по сторонам, а потом показал в дальний угол. – Видите? Но Рикардо не сводил глаз с женщины и мягко позвал:
– Филомена!
Филомена выглядела сейчас как человек, который шел сквозь длинный темный туннель и наконец подошел к его концу – увидел тень наступающего дня. В ее глазах была уверенность, а рот знал, что сказать. Ужас ушел, его место занял свет, исходивший от огромной охапки осенней соломы – она вместе с сыном принесла ее сверху.
1 2 3 4