– Да? – слабо донеслось от нее.
– Теперь, когда это случилось с тобой, – он сжал ее ладонь, – тебе понадобятся удобства, отдых, новая красивая кровать.
Она не вскрикнула счастливо, не повернулась к нему, не обняла. Она молчала, думала о чем-то и молчала.
Волей-неволей ему пришлось продолжать:
– Наша кровать – ни что иное, как каллиопа.
– Это наша кровать, – сказала она.
– Под нами спит верблюд.
– Нет, – тихо сказала она. – С нее в мир сойдут офицеры – их хватит на три армии, – две балерины, знаменитый адвокат, высоченный полисмен, семь глубоких басов, альтов и сопрано.
Он покосился на квитанцию – она все же лежала на комоде, потрогал под собой изношенную обивку. Пружины легко приняли все его члены, каждый усталый мускул, каждую ноющую кость.
Он вздохнул.
– Я никогда с тобой не спорю, малышка.
– Мама, – поправила она.
– Мама, – сказал он.
Потом они закрыли глаза, натянули одеяла до самых подбородков и долго лежали в темноте под огромным фонтаном, под взглядами конклава свирепых бронзовых львов, янтарных козерогов и смеющихся горгулий. Он прислушался. И услыхал ее. Сначала она звучала далеко-далеко, неуверенно, но он вслушивался, и она становилась все яснее и яснее.
Мария тихо завела руку за голову и ее пальцы начали свой танец на поблескивающих струнах арфы, на органе старой кровати. Это была… да, конечно же – "Санта Лючия!" Губы его напевали, мелодия слилась с горячим дыханием.
"Са-ан-та-а Лю-чи-я! Санта Лючия!"
Это было прекрасно и небывало.

***

1 2