Вскоре осмотр был закончен.
— Ничего не понимаю, — повторил Бенуа.
Они вернулись вниз, в гостиную. Казалось, Человек с кинжалом неотступно следит за ними. Его голубые глаза под маской были такими живыми, что Сесиль не удержалась и показала ему кулак.
— Ух, проклятый! — воскликнула она. — Было бы лучше, мсье, если бы вы от него избавились.
— Типун вам на язык! Это жемчужина моей коллекции!
Воцарилась тишина. Сесиль была уверена — это он, Человек с кинжалом, испортил картину! А Руайер и Бенуа продолжали размышлять…
— Ну что ж, раз с улицы никто не входил, — проговорила наконец Сесиль, — и раз мсье ничего не слышал…
— Ну так что? — раздраженно спросил Руайер.
Сначала Сесиль не рискнула продолжить. А потом наконец произнесла тихим, дрожащим голосом:
— Таким кинжалом это сделать нетрудно. Бенуа пожал плечами.
— Что будем делать с картиной? — осведомился он. — Выбросим? Руайер посмотрел на часы.
— Уже пять! Нет, оставьте ее пока. Я жду доктора Додена, он обещал привезти ко мне парижского адвоката с сыном. Я расскажу им, что произошло, — может, они помогут разобраться. А уж потом сожжете картину. А вы, Сесиль, подайте нам в беседку прохладительные напитки. Теперь, пожалуйста, оставьте меня.
Прислуга удалилась. Владелец замка минуту постоял в задумчивости, потом вернулся в библиотеку, перечитал незаконченное письмо и решительно разорвал его.
ПРОКЛЯТАЯ КАРТИНА
Машина ехала по горной дороге, ничем не отличающейся от тысяч подобных дорог. Франсуа Робьон по прозвищу Без Козыря отчаянно скучал. Он так надеялся провести каникулы в Кермоле! Но, увы, в июне мадам Робьон заболела, и врач посоветовал ей подлечиться в Шатель-Гюйон. Поскольку мэтр Робьон тоже чувствовал себя уставшим, он решил, что вся семья отправится в Овернь.
— Но я — то вполне здоров! — пытался протестовать Франсуа.
— Если ты один поедешь в Кермол, мама весь месяц будет о тебе беспокоиться! Ты думаешь, она забыла, что там случилось в прошлый раз?
— Папа, но ведь я уже взрослый!
— Для мамы, Франсуа, ты навсегда останешься ребенком. Ну а я знаю, что ты настоящий мужчина — и, конечно, сумеешь пережить это небольшое разочарование. Один месяц! Что это в твоем возрасте! И к тому же, надеюсь, вот это тебя развлечет…
И Франсуа получил в подарок замечательную кинокамеру. Какое-то время он был вне себя от радости, но потом к нему снова вернулась тоска по Кермолу. Ведь камера всего лишь фиксирует то, что происходит вокруг, а если вокруг скукотища, к чему тогда камера, даже самая прекрасная? И что интересного может быть в городе на водах? Без Козыря заранее решил, что Шатель-Гюйон не достоин ни одного сантиметра пленки.
Однако горы были прекрасны, как и соборы, окруженные трогательными лужайками. Любитель прогулок нашел бы здесь великое множество тайных тропинок. И Без Козыря часто хотелось навести объектив камеры то на ручеек, вьющийся между деревьями, то на живописные развалины в зарослях цветущих кустарников, то на тропинку, убегающую в долину.
Вечерами мадам Робьон спрашивала его:
— Ну как, заснял что-нибудь интересное?
— Нет, тут все так банально. Эти места годятся только для почтовых открыток.
— Но в Бретани было то же самое, Франсуа.
— Ничего подобного! Там был ветер!
— Мне бы не хотелось, чтобы ты скучал.
— Не волнуйся, мама.
Но отец — отец все понимал. Он видел, что Франсуа заранее настроился все критиковать, и с улыбкой смотрел, как его сын спускается по проспекту Барадюк с видом скучающего туриста с камерой через плечо, снисходительно озирающего окружающий пейзаж.
— Знаешь, — говорила мадам Робьон мужу, — кажется, напрасно мы его сюда привезли.
— Ничего, освоится, — отвечал адвокат. — Когда мне было столько же лет, сколько ему, со мной тоже было непросто. В пятнадцать лет самолюбие — это своего рода болезнь.
Без Козыря мечтал, забившись в уголок машины. Доктор Доден все болтал и болтал. Коллекция Руайера, коллекция Руайера… Неужели больше не о чем поговорить? Старый зануда!
Они проехали Вольвик. «Знаю, знаю, — усмехнулся про себя Франсуа. — Три тысячи триста жителей, пятьсот три метра над уровнем моря, рекомендуется посетить замок Турноэль в ущелье Анваль, достопримечательность — собор Черной Богоматери из Марсата. Отметка в путеводителе — две звездочки. Подумать только, а мой чудесный Кермол они удостоили всего одной!… Не хочу я никуда ехать. Не хочу, и точка!» Франсуа еще сильней вжался в сиденье, злясь на эту глупую прогулку, на пейзаж, на доктора, отца, а больше всего — на себя самого. «Да что же это со мной? — думал он. — Вроде бы мне не на что жаловаться, родители на меня не давят, я хожу куда хочу, у меня есть деньги. Может, я сам становлюсь занудой? Но ведь совсем недавно, в пасхальные каникулы, я был значительной персоной, я раскрыл в Кермоле настоящую тайну… А теперь превратился в отдыхающего. Слово-то какое противное! Удача улыбнулась мне — и ушла, оставив меня безутешным. Мне нужны приключения, и от этого меня никакие воды не излечат!»
— Это вон там, — сказал доктор. — Налево и сразу же направо.
Мэтр Робьон вынужден был сманеврировать: его машина была довольно длинная и немного тяжеловата на поворотах. И вот наконец они увидели Ла Шенэ…
Этот замок представлял собой одно из прекраснейших зданий XVII века, еще сохранившихся в Риоме. Простые строгие линии, полные благородства высокие окна, величественный подъезд… Все вместе было немного мрачновато, но благодаря своему саду, полному роз, гортензий и шалфея, замок казался праздничным.
Доктор Доден снова заговорил:
— Я забыл вас предупредить… Не удивляйтесь, что мсье Руайер всегда в черном. Пять лет назад в автомобильной катастрофе он потерял жену и сына и с тех пор носит траур. На вид ему года шестьдесят четыре или шестьдесят пять, но на самом деле мы с ним почти ровесники: ему пятьдесят, а мне пятьдесят два. Он никогда не отличался душевной стойкостью, и горе совсем его подкосило. Около полугода он лечился в специальном санатории, а потом продал все, чем владел в Париже: машину, особняк, картинную галерею… И очень жаль: ведь он был известным экспертом в области искусства, его знали по всей Европе. Но он принял решение — решительно перечеркнул всю свою прошлую жизнь и заживо похоронил себя здесь.
— Однако его могила просто великолепна, — заметил адвокат, ведя машину по тенистой аллее.
— Да, я бы тоже от такой не отказался, — усмехнулся доктор. — Этот бедняга бережно хранит мебель и картины, которые любила его жена, в частности полотно кисти знаменитого Караваджо. Одна эта картина стоит целого состояния… В общем, за этими стенами хранятся миллионы. А он живет там среди своих воспоминаний и никого не принимает. Для вас Руайер сделал исключение по моей просьбе — мне он ни в чем не отказывает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
— Ничего не понимаю, — повторил Бенуа.
Они вернулись вниз, в гостиную. Казалось, Человек с кинжалом неотступно следит за ними. Его голубые глаза под маской были такими живыми, что Сесиль не удержалась и показала ему кулак.
— Ух, проклятый! — воскликнула она. — Было бы лучше, мсье, если бы вы от него избавились.
— Типун вам на язык! Это жемчужина моей коллекции!
Воцарилась тишина. Сесиль была уверена — это он, Человек с кинжалом, испортил картину! А Руайер и Бенуа продолжали размышлять…
— Ну что ж, раз с улицы никто не входил, — проговорила наконец Сесиль, — и раз мсье ничего не слышал…
— Ну так что? — раздраженно спросил Руайер.
Сначала Сесиль не рискнула продолжить. А потом наконец произнесла тихим, дрожащим голосом:
— Таким кинжалом это сделать нетрудно. Бенуа пожал плечами.
— Что будем делать с картиной? — осведомился он. — Выбросим? Руайер посмотрел на часы.
— Уже пять! Нет, оставьте ее пока. Я жду доктора Додена, он обещал привезти ко мне парижского адвоката с сыном. Я расскажу им, что произошло, — может, они помогут разобраться. А уж потом сожжете картину. А вы, Сесиль, подайте нам в беседку прохладительные напитки. Теперь, пожалуйста, оставьте меня.
Прислуга удалилась. Владелец замка минуту постоял в задумчивости, потом вернулся в библиотеку, перечитал незаконченное письмо и решительно разорвал его.
ПРОКЛЯТАЯ КАРТИНА
Машина ехала по горной дороге, ничем не отличающейся от тысяч подобных дорог. Франсуа Робьон по прозвищу Без Козыря отчаянно скучал. Он так надеялся провести каникулы в Кермоле! Но, увы, в июне мадам Робьон заболела, и врач посоветовал ей подлечиться в Шатель-Гюйон. Поскольку мэтр Робьон тоже чувствовал себя уставшим, он решил, что вся семья отправится в Овернь.
— Но я — то вполне здоров! — пытался протестовать Франсуа.
— Если ты один поедешь в Кермол, мама весь месяц будет о тебе беспокоиться! Ты думаешь, она забыла, что там случилось в прошлый раз?
— Папа, но ведь я уже взрослый!
— Для мамы, Франсуа, ты навсегда останешься ребенком. Ну а я знаю, что ты настоящий мужчина — и, конечно, сумеешь пережить это небольшое разочарование. Один месяц! Что это в твоем возрасте! И к тому же, надеюсь, вот это тебя развлечет…
И Франсуа получил в подарок замечательную кинокамеру. Какое-то время он был вне себя от радости, но потом к нему снова вернулась тоска по Кермолу. Ведь камера всего лишь фиксирует то, что происходит вокруг, а если вокруг скукотища, к чему тогда камера, даже самая прекрасная? И что интересного может быть в городе на водах? Без Козыря заранее решил, что Шатель-Гюйон не достоин ни одного сантиметра пленки.
Однако горы были прекрасны, как и соборы, окруженные трогательными лужайками. Любитель прогулок нашел бы здесь великое множество тайных тропинок. И Без Козыря часто хотелось навести объектив камеры то на ручеек, вьющийся между деревьями, то на живописные развалины в зарослях цветущих кустарников, то на тропинку, убегающую в долину.
Вечерами мадам Робьон спрашивала его:
— Ну как, заснял что-нибудь интересное?
— Нет, тут все так банально. Эти места годятся только для почтовых открыток.
— Но в Бретани было то же самое, Франсуа.
— Ничего подобного! Там был ветер!
— Мне бы не хотелось, чтобы ты скучал.
— Не волнуйся, мама.
Но отец — отец все понимал. Он видел, что Франсуа заранее настроился все критиковать, и с улыбкой смотрел, как его сын спускается по проспекту Барадюк с видом скучающего туриста с камерой через плечо, снисходительно озирающего окружающий пейзаж.
— Знаешь, — говорила мадам Робьон мужу, — кажется, напрасно мы его сюда привезли.
— Ничего, освоится, — отвечал адвокат. — Когда мне было столько же лет, сколько ему, со мной тоже было непросто. В пятнадцать лет самолюбие — это своего рода болезнь.
Без Козыря мечтал, забившись в уголок машины. Доктор Доден все болтал и болтал. Коллекция Руайера, коллекция Руайера… Неужели больше не о чем поговорить? Старый зануда!
Они проехали Вольвик. «Знаю, знаю, — усмехнулся про себя Франсуа. — Три тысячи триста жителей, пятьсот три метра над уровнем моря, рекомендуется посетить замок Турноэль в ущелье Анваль, достопримечательность — собор Черной Богоматери из Марсата. Отметка в путеводителе — две звездочки. Подумать только, а мой чудесный Кермол они удостоили всего одной!… Не хочу я никуда ехать. Не хочу, и точка!» Франсуа еще сильней вжался в сиденье, злясь на эту глупую прогулку, на пейзаж, на доктора, отца, а больше всего — на себя самого. «Да что же это со мной? — думал он. — Вроде бы мне не на что жаловаться, родители на меня не давят, я хожу куда хочу, у меня есть деньги. Может, я сам становлюсь занудой? Но ведь совсем недавно, в пасхальные каникулы, я был значительной персоной, я раскрыл в Кермоле настоящую тайну… А теперь превратился в отдыхающего. Слово-то какое противное! Удача улыбнулась мне — и ушла, оставив меня безутешным. Мне нужны приключения, и от этого меня никакие воды не излечат!»
— Это вон там, — сказал доктор. — Налево и сразу же направо.
Мэтр Робьон вынужден был сманеврировать: его машина была довольно длинная и немного тяжеловата на поворотах. И вот наконец они увидели Ла Шенэ…
Этот замок представлял собой одно из прекраснейших зданий XVII века, еще сохранившихся в Риоме. Простые строгие линии, полные благородства высокие окна, величественный подъезд… Все вместе было немного мрачновато, но благодаря своему саду, полному роз, гортензий и шалфея, замок казался праздничным.
Доктор Доден снова заговорил:
— Я забыл вас предупредить… Не удивляйтесь, что мсье Руайер всегда в черном. Пять лет назад в автомобильной катастрофе он потерял жену и сына и с тех пор носит траур. На вид ему года шестьдесят четыре или шестьдесят пять, но на самом деле мы с ним почти ровесники: ему пятьдесят, а мне пятьдесят два. Он никогда не отличался душевной стойкостью, и горе совсем его подкосило. Около полугода он лечился в специальном санатории, а потом продал все, чем владел в Париже: машину, особняк, картинную галерею… И очень жаль: ведь он был известным экспертом в области искусства, его знали по всей Европе. Но он принял решение — решительно перечеркнул всю свою прошлую жизнь и заживо похоронил себя здесь.
— Однако его могила просто великолепна, — заметил адвокат, ведя машину по тенистой аллее.
— Да, я бы тоже от такой не отказался, — усмехнулся доктор. — Этот бедняга бережно хранит мебель и картины, которые любила его жена, в частности полотно кисти знаменитого Караваджо. Одна эта картина стоит целого состояния… В общем, за этими стенами хранятся миллионы. А он живет там среди своих воспоминаний и никого не принимает. Для вас Руайер сделал исключение по моей просьбе — мне он ни в чем не отказывает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28