Впрочем, для большого актера чем меньше внешнего сходства, тем больше возможности раскрыть внутренний мир, и Игнатий весьма убедительно за внешностью льва раскрывал внутренний мир собаки.
Однако в этот день раскрыть внутренний мир Игнатию не удалось: солнце внезапно улеглось в тучу. Ему как будто не было дела до того, что Игнатий прилетел на один день, что завтра, когда ему, солнцу, вздумается появиться опять, на площадке уже не будет Игнатия…
– Объявляется перерыв на полчаса, – сказал в мегафон администратор на площадке.
Глава 6. АДМИНИСТРАТОР НА ПЛОЩАДКЕ
Администратор на площадке говорил только в мегафон, хотя питал тайную склонность к тихим интонациям. Сказать что-нибудь вполголоса, но так, чтоб услышали все. Сесть на камень, опустить в ладони лицо и сказать, словно раздумывая и ни к кому не обращаясь:
– Попрошу посторонних освободить площадку. Или:
– Второго режиссера просят подойти к оператору.
Администратор на площадке знает, что сказать это можно по-разному, что тихий голос, в отличие от громкого, имеет десятки оттенков.
Спокойная информация:
– Второго режиссера просят подойти к оператору.
Многозначительная угроза:
– …просят подойти к оператору. Панический шепот:
– …подойти к оператору!
И радость по поводу того, что второго режиссера просят подойти к оператору, и недоумение по поводу этого факта, и отчаяние – что, мол, другого выхода нет, по крайней мере, для второго режиссера, а может быть, и для оператора.
Можно было сообщить это, как тайную новость для любопытных ушей, с видом невинной констатации факта: я это не придумал, за что купил, за то продаю. Можно иронически: хоть ты и режиссер, а все же придется тебе подойти к оператору. Можно сатирически: вы же знаете, какие у нас операторы и какие у нас режиссеры. Можно, наконец, философски: подходи, не подходи – положение от этого не изменится.
Очень много оттенков у тихого голоса, а у крика какие оттенки?
– По-про-шу по-сто-рон-них!…
– По!про!шу! по!сто!ро!нних!…
Сколько ни кричи, посторонние этого не поймут. Нужно сказать тихо, вот так – сесть на камень, опустить в ладони лицо и произнести слабым, немного усталым голосом:
– Попрошу посторонних… – здесь уместно сделать паузу, чтобы посторонний почувствовал себя посторонним. И закончить, ни на чем не настаивая, а просто предлагая возможный вариант: – …освободить площадку.
Но чтоб иметь право говорить тихим голосом, нужно заставить себя слушать. А не можешь заставить – кричи в мегафон.
Глава 7. НЕ ЗАРЫВАЙТЕ ТАЛАНТ СЛИШКОМ ГЛУБОКО!
Талант артиста заложен в каждом, нужно только его извлечь. Так называемые бесталанные люди представляют собой породу людей с глубоким залеганием талантов.
У исполнителя роли Большого Змея ничего не залегало на поверхности, все его таланты были упрятаны так глубоко, словно предназначались для далеких будущих поколений.
– Молодой человек! – грохотал Саваоф, как, может быть, грохотал настоящий бог, обращаясь к сотворенному им молодому человеку. – У вас на лице мудрая улыбка. Не дурацкая, а мудрая, можете вы это попять? Змей – символ мудрости, Змеем вас прозвали за мудрость, а не за клинический идиотизм. Вы мудрый человек! Мудрый! Мудрый!
– Да ладно, будет тебе, отец… – смущался этот простой человек, в своей обычной жизни не избалованный похвалами.
Пласт попался твердый, такой разрабатывать – сущее наказание. Но Саваоф верил в скрытый в этом человеке талант.
– Вы можете улыбнуться сдержанно, одними глазами? Ну куда вы растягиваете рот до ушей? Глазами, я прошу вас, одними глазами…
Кузьминич – так звали главного исполнителя – был человек уже не молодой, но со следами былой красоты в сердцах и судьбах множества женщин. Хотя красота, конечно, понятие относительное. В борьбе за жизненное пространство подбородок Кузьминича одержал решительную победу над его лбом, заняв почти половину лица и оставив лбу узенькую беззащитную полоску. Между этими двумя враждующими территориями возвышалась неприступная крепость – нос, защищенный со стороны агрессивного подбородка широким рвом рта, а со стороны лба выставивший два наблюдательных пункта.
Путь Кузьминича в большой кинематограф пролегал через хозяйственный двор пансионата «Лесоруб», где он исполнял далеко не главную роль заведующего хозяйством. Этот пансионат никогда не видел ни одного лесоруба: лесорубы ездят к морю, где нет лесов, где безграничная голая степь напоминает им о конечном результате их деятельности. А значит, и об отдыхе. В лесу ведь не отдохнешь. Здесь все напоминает о том, как много у нас еще не срублено, не спилено, не выкорчевано…
Когда пришла пора познакомить будущего исполнителя с ролью режиссер, не понадеявшись на впечатляющую силу сценария Федора Ивановича, обратился к самому Фенимору. Завхоз книжку читал старательно, правда, с непривычки что-то завернул в последние два-три листка, так что конец ему пришлось пересказывать, но книжку одобрил и даже сказал, что с ним в жизни случалось нечто подобное.
Надо все же отдать справедливость исполнителю: с первого дня прибытия в Подгорск он начал терпеливо вживаться в образ. В интересах дела Кузьминич резко сократил количество писем на родину и зачастил в ресторан, чтобы, слушая песню о прериях, почувствовать себя настоящим индейцем. И уже мама Дюймовочки, уложив спать главную героиню, торопилась «в степи скакать, свежим воздухом дышать», прекрасно понимая, что «краше прерий места в мире не найти». Но, подчиняясь законам прерий, она, как представительница конкурирующей съемочной группы, развивала все же андерсеновский сюжет, а не сюжет Купера, пусть даже Фени-мора.
Кузьминич Андерсена не читал, поэтому он не давал сбить себя с толку. Он нисколько не сомневался, что, как поется все в той же песне, «если конь такой хороший у ковбоя, то всегда найдет он счастие свое». Большой Змей не был ковбоем, он был индейцем, и это усложняло его положение, потому что, как поведал ему сценарист Купер, индейцы в прериях счастья своего не нашли. Но у него был собственный, так сказать, доиндейскнй опыт, и этот опыт вселял уверенность, что сюжет его все же восторжествует.
А она, белая женщина в индейском плену, не стремилась к тому, чтоб ее выпустили из плена. Ведь эти индейцы такой народ: сначала захватят, а потом, чего доброго, выпустят… Но индеец смотрел на нее честными глазами своего племени, он смотрел так, словно впервые видел белую женщину, – и он сдавался ей в плен, и она чувствовала, что теряет свободу, потому что плен – это для обеих сторон, и каждая из них – победитель и побежденный…
Да, хорошо в степи скакать и хорошо посидеть в ресторане с любимой или просто приятной женщиной, но в конце концов наступает момент, когда не остается ничего, как только улыбнуться мудрой улыбкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20