Понимаю. По-о-ни-маю, - протянул он, сумасшедше и вдохновенно глядя на погасший шар над головой, - это просто. И он вновь опустил шипящие шторы и вновь зажег шар. Заглянул в микроскоп, радостно и как бы хищно осклабился. - Я его поймаю, - торжественно и важно сказал он, поднимая палец кверху, поймаю. Может быть, и от солнца. Опять шторы взвились. Солнце теперь было налицо. Вот оно залило стены института и косяком легло на торцах Герцена. Профессор смотрел в окно, соображая, где будет днем солнце. Он то отходил, то приближался, легонько пританцовывая, и наконец животом лег на подоконник. Приступил к важной и таинственной работе. Стеклянным колпаком накрыл микроскоп. На синеватом пламени горелки расплавил кусок сургуча и края колокола припечатал к столу, а на сургучных пятнах оттиснул свой большой палец. Газ потушил, вышел и дверь кабинета запер на английский замок. - Какая чудовищная случайность, что он меня отозвал, - сказал ученый. Иначе я его так бы и не заметил. Но что это сулит?.. Ведь это сулит черт знает что такое?..
Персиков поймал
Дело было вот в чем. Когда профессор приблизил свой гениальный глаз к окуляру, он впервые в жизни обратил внимание на то, что в разноцветном завитке особенно ярко и жирно выделился один луч. Луч этот был ярко-красного цвета и из завитка выпадал, как маленькое острие, ну, скажем, с иголку, что ли. Просто уж такое несчастье, что на несколько секунд луч этот приковал наметанный глаз виртуоза. В луче профессор разглядел то, что было в тысячу раз значительнее и важнее самого луча. Благодаря тому что ассистент отозвал профессора, амебы пролежали полтора часа под действием этого луча, и получилось вот что: в то время, как в диске вне луча зернистые амебы лежали вяло и беспомощно, в том месте, где пролегал красный заостренный меч, происходили странные явления. В красной полосочке кипела жизнь. Серенькие амебы, выпуская ложноножки, тянулись изо всех сил в красную полосу и в ней оживали. Какая-то сила вдохнула в них дух жизни. Они лезли стаей и боролись друг с другом за место в луче. В нем шло бешеное, другого слова не подобрать, размножение. Ломая и опрокидывая все законы, известные Персикову, они почковались на его глазах с молниеносной быстротой. Они разваливались на части в луче, и каждая из частей в течение 2 секунд становилась новым и свежим организмом. Эти организмы в несколько мгновений достигали роста и зрелости лишь затем, чтобы в свою очередь тотчас же дать новое поколение. В красной полосе, а потом и во всем диске стало тесно, и началась неизбежная борьба. Вновь рожденные яростно набрасывались друг на друга и рвали в клочья и глотали. Среди рожденных валялись трупы погибших в борьбе за существование. Побеждали лучшие и сильные. И эти лучшие были ужасны. Во-первых, они объемом приблизительно в два раза превышали обыкновенных амеб, а во-вторых, отличались какою-то особенной злостью и резвостью. Движения их были стремительны, их ложноножки гораздо длиннее нормальных и работали они ими, без преувеличения, как спруты щупальцами. Во второй вечер профессор, осунувшийся и побледневший, без пищи, взвинчивая себя лишь толстыми самокрутками, изучал новое поколение амеб, а в третий день он перешел к первоисточнику, т. е. к красному лучу. - Да, теперь все ясно. Их оживил луч. Это новый, не исследованный никем, никем не обнаруженный луч. Первое, что придется выяснить, - это получается ли он только от электричества или от солнца, - бормотал Персиков самому себе. И в течение еще одной ночи это выяснилось. В три микроскопа Персиков поймал три луча, от солнца ничего не поймал и выразился так: - Надо полагать, что в спектре солнца его нет... гм... ну, одним словом, надо полагать, что добыть его можно только от электрического света. - Он любовно поглядел на матовый шар вверху, вдохновенно подумал и пригласил к себе в кабинет Иванова. Он ему все рассказал и показал амеб. Приват-доцент Иванов был поражен, совершенно раздавлен: как же такая простая вещь, как эта тоненькая стрела, не была замечена им, Ивановым, и действительно это чудовищно! Вы только посмотрите... - Вы посмотрите, Владимир Ипатьич! - говорил Иванов, в ужасе прилипая глазом к окуляру. - Что делается?! Они растут на моих глазах... Гляньте, гляньте... - Я их наблюдаю уже третий день, - вдохновенно ответил Персиков. Из Германии после запроса через Комиссариат просвещения Персикову прислали три посылки, содержащие в себе зеркала, двояковыпуклые, двояковогнутые и даже какие-то выпукло-вогнутые шлифованные стекла. Кончилось все это тем, что Иванов соорудил камеру и в нее действительно уловил красный луч. И надо отдать справедливость, уловил мастерски: луч вышел жирный, сантимера 4 в поперечнике, острый, сильный. 1 июня камеру установили в кабинете Персикова, и он жадно начал опыты с икрой лягушек, освещенной лучом. Опыты эти дали потрясающие результаты. В течение 2 суток из икринок вылупились тысячи головастиков. Но этого мало, в течение одних суток головастики выросли необычайно в лягушек, и до того злых и прожорливых, что половина их тут же была перелопана другой половиной. Зато оставшиеся в живых начали вне всяких сроков метать икру и в 2 дня уже без всякого луча вывели новое поколение и при этом совершенно бесчисленное. В кабинете ученого началось черт знает что: головастики расползались из кабинета по всему институту, в террариях и просто на полу, во всех закоулках завывали хоры, как на болоте. Через неделю ученый почувствовал, что он шалеет. Институт наполнился запахом эфира и цианистого калия. Разросшееся болотное поколение наконец удалось перебить ядами, кабинеты проветрить.
Куриная история
В уездном заштатном городке, бывшем Троицке, а ныне Стекловске Костромской губернии Стекловского уезда, на крылечко домика на бывшей Соборной, а ныне Персональной улице, вышла повязанная платочком женщина в сером платье с ситцевыми букетами и зарыдала. Женщина эта рыдала так громко, что вскорости из домика через улицу в окошко высунулась бабья голова в пуховом платке и воскликнула: - Что ты, Степановна, али еще? - Семнадцатая! - разливаясь в рыданиях, ответила бывшая Дроздова. - Ахти-х-ти-х, - заскулила и закачала головой баба в платке, - ведь это что ж такое? Да неужто ж сдохла? - Да ты глянь, Матрена, - бормотала попадья, всхлипывая громко и тяжко, глянь, что с ей! Действительно: семнадцатая по счету с утра брамапутра, любимая хохлатка, ходила по двору и ее рвало. "Эр... рр... урл... урл го-го-го", выделывала хохлатка и закатывала грустные глаза на солнце так, будто видела его в последний раз.
В июне 1928 года
Москва светилась, огни танцевали, гасли и вспыхивали. На Театральной площади вертелись белые фонари автобусов, зеленые огни трамваев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
Персиков поймал
Дело было вот в чем. Когда профессор приблизил свой гениальный глаз к окуляру, он впервые в жизни обратил внимание на то, что в разноцветном завитке особенно ярко и жирно выделился один луч. Луч этот был ярко-красного цвета и из завитка выпадал, как маленькое острие, ну, скажем, с иголку, что ли. Просто уж такое несчастье, что на несколько секунд луч этот приковал наметанный глаз виртуоза. В луче профессор разглядел то, что было в тысячу раз значительнее и важнее самого луча. Благодаря тому что ассистент отозвал профессора, амебы пролежали полтора часа под действием этого луча, и получилось вот что: в то время, как в диске вне луча зернистые амебы лежали вяло и беспомощно, в том месте, где пролегал красный заостренный меч, происходили странные явления. В красной полосочке кипела жизнь. Серенькие амебы, выпуская ложноножки, тянулись изо всех сил в красную полосу и в ней оживали. Какая-то сила вдохнула в них дух жизни. Они лезли стаей и боролись друг с другом за место в луче. В нем шло бешеное, другого слова не подобрать, размножение. Ломая и опрокидывая все законы, известные Персикову, они почковались на его глазах с молниеносной быстротой. Они разваливались на части в луче, и каждая из частей в течение 2 секунд становилась новым и свежим организмом. Эти организмы в несколько мгновений достигали роста и зрелости лишь затем, чтобы в свою очередь тотчас же дать новое поколение. В красной полосе, а потом и во всем диске стало тесно, и началась неизбежная борьба. Вновь рожденные яростно набрасывались друг на друга и рвали в клочья и глотали. Среди рожденных валялись трупы погибших в борьбе за существование. Побеждали лучшие и сильные. И эти лучшие были ужасны. Во-первых, они объемом приблизительно в два раза превышали обыкновенных амеб, а во-вторых, отличались какою-то особенной злостью и резвостью. Движения их были стремительны, их ложноножки гораздо длиннее нормальных и работали они ими, без преувеличения, как спруты щупальцами. Во второй вечер профессор, осунувшийся и побледневший, без пищи, взвинчивая себя лишь толстыми самокрутками, изучал новое поколение амеб, а в третий день он перешел к первоисточнику, т. е. к красному лучу. - Да, теперь все ясно. Их оживил луч. Это новый, не исследованный никем, никем не обнаруженный луч. Первое, что придется выяснить, - это получается ли он только от электричества или от солнца, - бормотал Персиков самому себе. И в течение еще одной ночи это выяснилось. В три микроскопа Персиков поймал три луча, от солнца ничего не поймал и выразился так: - Надо полагать, что в спектре солнца его нет... гм... ну, одним словом, надо полагать, что добыть его можно только от электрического света. - Он любовно поглядел на матовый шар вверху, вдохновенно подумал и пригласил к себе в кабинет Иванова. Он ему все рассказал и показал амеб. Приват-доцент Иванов был поражен, совершенно раздавлен: как же такая простая вещь, как эта тоненькая стрела, не была замечена им, Ивановым, и действительно это чудовищно! Вы только посмотрите... - Вы посмотрите, Владимир Ипатьич! - говорил Иванов, в ужасе прилипая глазом к окуляру. - Что делается?! Они растут на моих глазах... Гляньте, гляньте... - Я их наблюдаю уже третий день, - вдохновенно ответил Персиков. Из Германии после запроса через Комиссариат просвещения Персикову прислали три посылки, содержащие в себе зеркала, двояковыпуклые, двояковогнутые и даже какие-то выпукло-вогнутые шлифованные стекла. Кончилось все это тем, что Иванов соорудил камеру и в нее действительно уловил красный луч. И надо отдать справедливость, уловил мастерски: луч вышел жирный, сантимера 4 в поперечнике, острый, сильный. 1 июня камеру установили в кабинете Персикова, и он жадно начал опыты с икрой лягушек, освещенной лучом. Опыты эти дали потрясающие результаты. В течение 2 суток из икринок вылупились тысячи головастиков. Но этого мало, в течение одних суток головастики выросли необычайно в лягушек, и до того злых и прожорливых, что половина их тут же была перелопана другой половиной. Зато оставшиеся в живых начали вне всяких сроков метать икру и в 2 дня уже без всякого луча вывели новое поколение и при этом совершенно бесчисленное. В кабинете ученого началось черт знает что: головастики расползались из кабинета по всему институту, в террариях и просто на полу, во всех закоулках завывали хоры, как на болоте. Через неделю ученый почувствовал, что он шалеет. Институт наполнился запахом эфира и цианистого калия. Разросшееся болотное поколение наконец удалось перебить ядами, кабинеты проветрить.
Куриная история
В уездном заштатном городке, бывшем Троицке, а ныне Стекловске Костромской губернии Стекловского уезда, на крылечко домика на бывшей Соборной, а ныне Персональной улице, вышла повязанная платочком женщина в сером платье с ситцевыми букетами и зарыдала. Женщина эта рыдала так громко, что вскорости из домика через улицу в окошко высунулась бабья голова в пуховом платке и воскликнула: - Что ты, Степановна, али еще? - Семнадцатая! - разливаясь в рыданиях, ответила бывшая Дроздова. - Ахти-х-ти-х, - заскулила и закачала головой баба в платке, - ведь это что ж такое? Да неужто ж сдохла? - Да ты глянь, Матрена, - бормотала попадья, всхлипывая громко и тяжко, глянь, что с ей! Действительно: семнадцатая по счету с утра брамапутра, любимая хохлатка, ходила по двору и ее рвало. "Эр... рр... урл... урл го-го-го", выделывала хохлатка и закатывала грустные глаза на солнце так, будто видела его в последний раз.
В июне 1928 года
Москва светилась, огни танцевали, гасли и вспыхивали. На Театральной площади вертелись белые фонари автобусов, зеленые огни трамваев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9