— Я хорошо понимаю, что вы хотите мне сказать, — сказал я. — Только я к этому пока еще не готов. Уж слишком мерзкие были похороны... Не должен человек так умирать.
Рэйко протянула руку и погладила меня по голове.
— Все мы когда-то так умрем, и я, и ты.
Мы прошли пешком минут пять по дороге вдоль реки до сауны и домой вернулись немного взбодрившимися. Мы уселись на веранде и стали пить вино.
— Ватанабэ, принеси-ка еще один стакан.
— Ладно. А зачем?
— Будем с тобой сейчас вдвоем похороны Наоко справлять, — сказала Рэйко. — Чтобы не мерзкие были похороны.
Я принес стакан, Рэйко наполнила его вином и отнесла и поставила на каменный фонарь в саду. Затем она села на веранде, взяла гитару, прислонилась к столбу и закурила.
— Спички еще принеси, если есть. Подлиннее только.
Я принес большую коробку спичек из кухни и уселся рядом с ней.
— Теперь клади спички в ряд по одной на каждую песню, что я сыграю. Я сейчас на гитаре играть буду.
— Сперва она сыграла «Dear Heart» Генри Манцини, очень чисто и тихо.
— Ты ведь подарил Наоко эту пластинку?
— Да, в позапрошлом году на Рождество. Наоко потому что очень эту мелодию любила.
— Мне тоже нравится. Величавая, красивая.
Она наиграла еще раз несколько тактов из «Dear Heart» и выпила вина.
— Сколько же я, интересно, сыграю до того, как опьянею? Ну как, хорошие похороны получаются, не мерзкие?
Затем Рэйко сыграла песню «Битлз» «Norwegian Wood», сыграла «Yesterday», потом «Michelle» и «Something», потом исполнила «Here Comes The Sun» и «Fool On The Hill». Я выложил в ряд семь спичек.
— Семь, — сказала Рэйко, выпила вина и закурила. — Мне кажется, эти ребята действительно знают, что такое в жизни грусть и красота.
«Этими ребятами» были, конечно же, Джон Леннон, Пол Маккартни и Джордж Харрисон.
Она передохнула, раздавила сигарету, снова взяла в руки гитару и сыграла «Penny Lane», «Black Bird», «Julia», «When I'm Sixty Four», «Nowhere Man», «And I love her», «Hey, Jude».
— Сколько уже?
— Четырнадцать, — ответил я.
— Уф-ф, — вздохнула она. — Ватанабэ, может, ты сыграешь что-нибудь?
— Да я плохо играю.
— Да какая разница?
— Я взял гитару и неуверенно сыграл «Up On The Roof». Рэйко немного передохнула, покурила и выпила вина. Когда я доиграл до конца, она похлопала мне.
Потом она красиво исполнила «Pavane pour une infante defunte» Равеля (Ravel, Joseph-Maurice) и «Clair da lune» Дэбюсси (Claude Debussy) в переложении для гитары.
— Я эти две вещи после смерти Наоко разучила, — сказала Рэйко. — Музыкальные вкусы Наоко за рамки сентиментализма так и не вырвались.
Она сыграла несколько мелодий Бакарака. Это были «Close To You», «Walk On By», «Raindrops Keep Falling On My Head», «Weddingbell Blues».
— Двадцать! — сказал я.
— Я прямо как ходячий музыкальный автомат теперь, — радостно сказала Рэйко. — Видели бы это мои преподаватели из консерватории, попадали бы.
Она пила вино, курила и играла известные ей мелодии одну за другой.
Она сыграла около десяти тем босановы, исполнила мелодии Rodgers & Hart (Richard Rodgers, Lorenz Hart) и Гершвина, Боба дилана и Рэя Чарльза, Кэрола Кинга и «Beach Boys», Стиви Уандера, а также «Ue-wo muite arukou» (песня Кадзуми Ватанабэ; в 1963 г. В течение трех недель занимала первые места в хит-параде «Billboard» под названием «Sukiyaki») и «Blue Velvet», «Green Fields», в общем, играла все подряд. Порой она закрывала глаза, покачивала головой, подпевала себе под нос.
Когда вино кончилось, мы стали пить виски. Мы вылили вино из стакана в саду на каменный фонарь и опять наполнили его виски.
— Сколько там уже?
— Сорок восемь, — сказал я.
Сорок девятой Рэйко сыграла «Eleanor Rigby», а пятидесятой — снова «Norwegian Wood».
— Хватит или как?
— Хватит, — сказал я. — Ну вы даете!
— Ладно, Ватанабэ. Забудь теперь все эти мерзкие похороны, — сказала она, глядя мне в глаза. — Помни только эти. Здорово ведь было?
Я кивнул.
— А это в нагрузку, — сказала она и сыграла пятьдесят первой ту самую фугу Баха.
— Ватанабэ, позанимайся этим со мной, — сказала она тихим голосом, закончив играть.
— Так странно, — сказал я. — Я тоже о том же самом думал.
В темной комнате с задернутыми шторами Рэйко и я, точно делая что-то само собой разумеющееся, обнимались и жаждали плоти друг друга. Я снял с нее блузку, брюки и нижнее белье.
— Я, конечно, жизнь прожила странную, но что с меня мальчик моложе меня на девятнадцать лет трусики будет снимать, даже подумать не могла, — сказала она.
— Может, сами тогда снимите? — сказал я.
— Нет, сними ты, пожалуйста, — сказала она. — Только не расстраивайся, что я вся в морщинах.
— А мне ваши морщины нравятся.
— Я сейчас расплачусь, — тихонько сказала она.
Я касался ее везде губами и, находя морщины, облизывал их языком. Я взял в руку ее маленькую, как у девочки грудь, нежно поцеловал сосок, коснулся ее крошечного влажного и горячего леска и стал медленно им двигать.
— Нет, Ватанабэ, — прошептала она мне на ухо, — не там, это просто морщина.
— Можете вы хоть сейчас не шутить? — неодобрительно сказал я.
— Извини, — сказала она. — Страшно мне. Я ведь так давно этого не делала. Почему-то чувствую себя, как семнадцатилетняя девочка, которая пришла в гости к мальчику, а ее там раздели догола.
— У меня тоже такое чувство, будто я семнадцатилетнюю девочку совращаю.
Вложил свой палец в эту «морщину», я целовал ее шею и ухо и ласкал ее сосок. Когда дыхание ее стало прерывистым и шея слегка задрожала, я раздвинул ее худенькие ноги и медленно вошел внутрь.
— Только это, ты понимаешь? Чтобы я не забеременела, — сказала она, — а то неудобно как-то в таком возрасте забеременеть.
— Не волнуйтесь, можете не бояться, — сказал я.
Когда я вошел глубоко в нее, она задрожала всем телом вздохнула. Я сделал несколько движений, нежно поглаживая ее по спине, и вдруг совершенно неожиданно кончил. Это был неистовый, неудержимый оргазм. Прижавшись к ней, я несколько раз извергся в ее жаркое лоно.
— Простите меня. Не мог сдержаться, — сказал я.
— Глупый, что ты об этом думаешь? — сказала она, похлопывая меня по заду. — Ты что, всегда об этом думаешь, когда с девочками спишь?
— Да, вообще-то.
— Со мной можешь об этом не думать. Забудь. Забудь, и когда хочется, кончай, сколько хочешь. Ну как, хорошо было?
— Да, очень!
— Не надо себя сдерживать. И так хорошо. Мне тоже очень хорошо было.
— Рэйко!
— Что?
— Вам надо полюбить кого-то опять. Обидно же, что вы такая красивая — и одна.
— Ты считаешь? Я тогда об этом подумаю, — сказала она.
Вскоре я снова вошел в нее. Она извивалась подо мной, тяжело дыша. Обнимая ее, я медленно двигался, и мы с ней много разговаривали о том, о сем. Было ужасно здорово беседовать, войдя в нее. Когда я шутил, она смеялась, и колебания от ее смеха передавались мне.
Мы долго лежали так, обнимаясь.
— Как хорошо вот так лежать! — сказала она.
— Двигаться тоже неплохо, — сказал я.
— Тогда сделай это.
Я приподнял ее таз, вошел в нее поглубже и стал вращать телом, наслаждаясь этим ощущением, а в завершение этого наслаждения кончил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95