Он как бы тоже перебирал в своей памяти картины соборов, проходов под златоверхими колокольнями, темных и тесных полуподземных приделов. И, дойдя до. картин судных, усилил тон - лира его зажужжала и запела смелее, тверже. Послышались вздохи, слабые восклицания нежности и грусти. И он еще усилил - и сквозь восточную, степную меланхолию мотива ясно проступило подобие органного хорала. Он почувствовал, понял, что именно должен спеть он для своих слушательниц, и стал им, матерям и невестам, сказывать нечто самое близкое женскому сердцу, - о сироте и о мачехе, мешая органные угрозы и назидания с песней, с мягкими славянскими укорами.
- Ой, зашумiли луги ще й бистрii рiки, - вздохнул и строго сказал он, возвысив голос и заглушив лиру.
И пояснил, снова уступая место ее звенящему жужжанию:
- Померла матiнка, зосталися дiти...
Потом он просто и серьезно стал напоминать женскому сердцу, - сердцу и беспощадному и жалостливому, - какова она, эта сиротская доля. Отец, сказал он, тот утешится:
- Отец жону знайде, буде в парi жити...
А сиротам никто не заменит родной матери:
- Нещаснi сирiтки - тi пiдуть служити...
Но не спасет их, сказал он, никакая служба, никакая самая старательная работа:
- Що сирота робить-робота нi за що, а люди говорить: сирота ледащо!
Одним тоном слов и лиры он дал трогательный образ всем чужого, всем покорного ребенка, стриженой, босой, в грязной сорочке и старенькой плахте девочки. Она долго опускала заплаканные глазки, долго надеялась терпением и непосильным трудом снискать милость мачехи, - но напрасно: даже родной отец, раб этой безжалостной, хозяйственной женщины, избегал глядеть на свою сироту, боялся хотя бы словом вступиться за нее. А уж если родному отцу в тягость собственное дитя, то где же правда, где справедливость, где сострадание? Их надо искать по свету, по миру, паче же всего где-то там, куда скрылась мать, единственный нескудеющий источник нежности. И, опять со вздоха возвышая свой грудной голос, опять усиливая звенящий тон лиры, Родион продолжал:
- Ой, пiшла сирiтка темними лугами, - вмиваеться сирiтка дрiбними сльозами. Не змогла сирiтка мачусi вгодити, - ой, пiшла сирiтка по свiту блудити: по свiту блукати, матiнки шукати...
Сын народа, не отделяющего земли от неба, он просто и кратко рассказал о страшной встрече ее "в темных лугах", в светлые пасхальные дни, с самим воскресшим господом:
- Тай зустрiв ii Христос, став ii питати: "Куди йдеш, сирiтко?" - "Матерi шукати". - "Ой, не иди, сирiтко, бо далеко зайдеш, вже ж своеi матiнки й повик не знайдеш: бо твоя матiнка на високiй горi, тiло спочивае у смутному гробi..."
С великой нежностью, но все так же просто передал он горькую "розмову" сироты с матерью, - точнее говоря, с "янголом" (ангелом), отзывавшимся из могилы за усопшую:
- Ой, пiшла сирiтка на той гроб ридати, чи не обiзветься в гробу рiдна мати? Обiзвався янгол, як рiдная мати, та й став ii стиха, словесно питати:
- Хто це гiрко плаче На мойому гробi? - Ох, це я, матiнко: Прийми мене к coбi! - Насипано землi. Що вже ж я не встану, Слiпилися очi, Вже и на свiт не гляну! Ох, як тяжко, важко Камiння глодати: А ще тяжче, важче Тебе к coбi взята! Нема тут, сирiтко, Hi iсти, нi пiти, Тiльки велiв господь В сирй землi гнитиi Пiшла б ти, сирiтко, Мачусi б просила: Може змилувалась Сорочку пошила...
И с непередаваемой трогательностью ответил ребенок ангелу-матери:
- Я ж iiпросила, я ж iй годила. А злая мачуха сорочки не шила!
Как все истинные художники, Родион сердцем знал, когда надо сказать, когда помолчать. Сказав последние слова, он смолк, опустил незрячие очи, наслаждаясь горькими и счастливыми вздохами своих слушательниц. А насладившись, вдруг грозно и радостно возвысил голос и развернул уже иные картины - картины Христова суда, его возмездия:
- Посила Христос бог янголiв од себе, - сказал он торжественно, чистым и звонким голосом, - вiзьмiть ту сир1тку, посадiть сирiтку у свiтлому раю, у господа бога, у честi i славi!
И со скрежетом и звоном лиры далеко разлил свой зазвеневший от радостного гнева плач:
Посилае бог з пекла По злую мачуху, По злую мачуху, I по ii духу: Пiднiмiть мачуху У гору високо, Закиньте мачуху У пекло глибоко!
Кончив, он опять помолчал и твердо сказал обычным голосом, без лиры:
- Слухайте ж, люде: хто сироти мае, нехай доглядае, на путь наставляв.
И, сказав, уже не нарушил молчания ни единым добавлением. Только долго покрывал сказанное однообразным нытьем, ропотом лиры, как бы смягчая силу впечатления.
Актер спал, прислонясь к скамейке. Всходила большая теплая луна, видно было его лицо, грустное во сне. Тускло золотились под луной дальние чащи черных камышей. Широкий золотой столб погружался в зеркальную глубину между ними, и жабы, чувствуя лунный свет, начали сладострастно, изнемогая, стонать в них, похохатывать. Следуя изгибам затонов, "Олег" все поворачивал, и тянуло то теплом, то сыростью, гнилью весною, плавнями. Только крупные лучистые звезды остались в небе, и дым из трубы поднимался прямее, выше...
А записывал я стих про сироту в Никополе, в жаркий полдень, среди многолюдного базара, среди телег и волов, запаха их помета и сена, сидя вместе с Родионом прямо на земле. Диктовал Родион ласково и снисходительно, повторяя одно и то же по нескольку раз, и порою останавливался, сдерживая легкую досаду, когда я ошибался. А чем я был виноват? Некоторые стихи он говорил то так, то сяк, коечто улучшая по своему вкусу.
Когда мы кончили, он долго что-то додумывал, и солнце пекло его непокрытую голову, его незрячее, ничего не выражающее лицо. Потом с тонкой улыбкой намекнул насчет корчмы. Я положил в его ладонь несколько пятаков. Он быстро зажал их своими крепкими пальцами, быстро приподнялся, сунув лиру под мышку, и, поймав мою руку, радостно и осторожно поцеловал ее.
Капри. 1913
1 2