Но пальцы Доминика властно сжимали ее, и она не могла до конца осознать это предчувствие. На нее словно накатывали жаркие волны прилива, а потом отбегали, оставляя ее на прохладном берегу, на груде подушек, жадно, словно рыба, ловящую ртом воздух.
Доминик скинул туфли, стянул панталоны, сжал ее бедра и с минуту смотрел на бледную кожу спины, слегка покрывшуюся блестящей испариной, на обнажившийся беззащитный затылок, на сияющую копну волос, разметавшихся по подушке. «Боже милосердный, — подумал он мрачно, понимая, что Женевьева значит для него на самом деле. — Mon coeur, сердце мое, моя жизнь». Очень медленно он вошел в нее, ощутив, как шелковистая напрягшаяся плоть сомкнулась вокруг него. Его руки скользнули вверх по спине, подняли рубашку, ногти царапали ей кожу. Женевьева напряглась. Погружаясь в нее снова и снова, Доминик чувствовал, что она ответно двигается ему навстречу, слышал ее тихий, с присвистом шепот поднимающегося желания.
Вихрь, сметающий все па своем пути, уже зародился на горизонте, и они бешено старались удержаться в бухте еще хоть несколько восхитительных мгновений. Но всепоглощающий поток приближался, и Женевьева первой сдалась на милость его волшебной силы, и он в мгновение ока засосал ее в пучину полного забытья. Доминик услышал, как его имя звенящим эхом разнеслось по комнате за миг до того, как тело Женевьевы бессильно обмякло и лицо зарылось в подушки. Она дышала прерывисто и хрипло. Видя, что довел ее до предела и что сделал ее снова только своей, Доминик ощутил, как его самого накрыла беспощадная волна, и рухнул на Женевьеву, прижавшись к ней, казалось, самим сердцем.
— Не желаете ли быть четвертым в вист, Чолмондели? — Великий князь Сергей, семеня, подошел к англичанину, который стоял, прислонившись к затянутой шелком стене в салоне виконтессы де Граси, и тоскливо слушал бесцветную игру на арфе какой-то болезненной девицы в красно-коричневом атласном платье.
Уйдя в себя, Чолмондели не расслышал вопроса.
— Вист, — любезно повторил Сергей, беря из табакерки щепотку табаку и проследил взглядом, на кого смотрел его собеседник: на миниатюрную мадам Делакруа, которая заигрывала с месье Фуше.
— Интересно, Фуше она тоже предложит сыграть в пике? — пробормотал русский.
Чолмондели моментально пришел в себя и уставился на собеседника:
— Зачем?
— Точно не знаю, мой друг, — задумчиво ответил тот, — но не ради удовольствия поиграть в карты. В этом я уверен. Они немного помолчали, затем англичанин проворчал:
— И не ради удовольствия заплатить долг в случае проигрыша, конечно.
— Ах, так вы тоже через это прошли?! — воскликнул — русский. — Дама — мастерица расточать обещания, не так ли?
— И чертовски хорошо играет в карты.
— Значит, и вы проиграли?
— Проиграл. — Чолмондели сердито вспыхнул.
— И вероятно, ожидали, что, несмотря на ваш проигрыш, дама выполнит свое обещание? — предположил Сергей. — Ведь в конце концов она так недвусмысленно намекала.
Чолмондели вспомнил тот поцелуй. Черт возьми! Ведь у него не было никаких сомнений, ничто не заставляло заподозрить, будто на самом деле у мадам Делакруа нет к нему интереса.
— Успокойтесь, друг мой, и утешьтесь тем, что вы пострадали не один, — с сочувственной улыбкой продолжал князь Сергей.
Собеседник в изумлении воззрился на него:
— А у меня создалось впечатление…
— Что я, Легран и Себастиани выиграли? — невесело рассмеялся Сергей. — Уязвленная гордость, мой дорогой Чолмондели, заставляет несколько приукрашивать истину.
Англичанин почувствовал себя намного увереннее и поинтересовался, а зачем она это делает. Великий князь задумался:
— Вероятно, мадам Делакруа из тех, кого игра возбуждает только в том случае, если они не могут заплатить карточный долг. Такие люди встречаются.
— Возможно, — поджав губы, кивнул Чарлз. — Но меня не покидает чувство, что за этим кроется что-то еще.
— Несомненно, мой друг. Мы с Леграном и Себастиани тоже пришли к такому выводу. И нам очень хочется узнать, что такое это «еще». Вам не показалось несколько необычным, что Делакруа, похоже, нисколько не смущает то, как забавляется его жена? А ведь он не производит впечатления человека, который охотно делится с другими тем, что ему принадлежит. Понаблюдайте, как он смотрит на супругу.
Месье Делакруа и впрямь смотрел на свою так называемую жену, не зная, что за ним, в свою очередь, наблюдают. Брови его были сурово сдвинуты. Он не просил ее флиртовать с Фуше, просто попросил найти хитрого престарелого царедворца и вовлечь в беседу, во время которой дать понять, что Делакруа на одной с ним стороне. Но Женевьева явно превысила полномочия, стараясь продемонстрировать Фуше все свои таланты. «Она врожденная куртизанка, — с грустью подумал Доминик, — ничего удивительного, что она так легко ухватилась за идею стать ею, если Доминик увезет ее из Нового Орлеана. И ведь это она сама предложила использовать себя для добывания нужной им информации. Зачем, черт побери, я вообще на это согласился? Потому что мне и в голову не могло прийти, что это заставит меня страдать». У него цепенел мозг, вскипала кровь и улетучивался весь его хваленый рационализм, которым Доминик так гордился, когда он представлял себе, как ее тело извивается под другим мужчиной.
И что более всего обидно, он чувствовал себя идиотом, попавшимся в самим же расставленную сеть. Женевьева Латур была тем, кого он из нее сделал; поступала так, как он хотел, была непреклонна в своем стремлении к независимости, твердо верила в то, что у них нет друг перед другом никаких обязательств, что они лишь партнеры, как в любви так и в деле, до тех пор, пока договор между ними не прервется естественным образом.
Тогда Женевьева уйдет и займется, вероятно, тем, что лучше всего умеет делать, как она сама небрежно бросила когда-то. Доминик стиснул зубы, увидев, как «жена» легко переключила внимание с Фуше на молодого сына виконтессы де Граси. Парню было лет двадцать, и он не скрывал своего восхищения Женевьевой — восхищения, которое та лишь подогревала, расточая ему обворожительные улыбки. Проклятие! Неужели обязательно играть кокетку с таким видимым удовольствием? Ведь от де Граси ей ничего не нужно, к чему же эти улыбки и это интимное прикосновение к его руке? Женевьева делает это потому, что так ей нравится, и винить в этом Доминик Делакруа должен только себя. Если бы на ее месте была другая женщина, он бы получал удовольствие, наблюдая за этой игрой. Как сказать Женевьеве, что ему это вовсе не доставляет радости, так, чтобы не показаться ревнивым и наивным влюбленным мальчишкой? Она посмеется над превращением ментора-прагматика в болтливого безмозглого дурака, и ее нельзя будет винить за это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Доминик скинул туфли, стянул панталоны, сжал ее бедра и с минуту смотрел на бледную кожу спины, слегка покрывшуюся блестящей испариной, на обнажившийся беззащитный затылок, на сияющую копну волос, разметавшихся по подушке. «Боже милосердный, — подумал он мрачно, понимая, что Женевьева значит для него на самом деле. — Mon coeur, сердце мое, моя жизнь». Очень медленно он вошел в нее, ощутив, как шелковистая напрягшаяся плоть сомкнулась вокруг него. Его руки скользнули вверх по спине, подняли рубашку, ногти царапали ей кожу. Женевьева напряглась. Погружаясь в нее снова и снова, Доминик чувствовал, что она ответно двигается ему навстречу, слышал ее тихий, с присвистом шепот поднимающегося желания.
Вихрь, сметающий все па своем пути, уже зародился на горизонте, и они бешено старались удержаться в бухте еще хоть несколько восхитительных мгновений. Но всепоглощающий поток приближался, и Женевьева первой сдалась на милость его волшебной силы, и он в мгновение ока засосал ее в пучину полного забытья. Доминик услышал, как его имя звенящим эхом разнеслось по комнате за миг до того, как тело Женевьевы бессильно обмякло и лицо зарылось в подушки. Она дышала прерывисто и хрипло. Видя, что довел ее до предела и что сделал ее снова только своей, Доминик ощутил, как его самого накрыла беспощадная волна, и рухнул на Женевьеву, прижавшись к ней, казалось, самим сердцем.
— Не желаете ли быть четвертым в вист, Чолмондели? — Великий князь Сергей, семеня, подошел к англичанину, который стоял, прислонившись к затянутой шелком стене в салоне виконтессы де Граси, и тоскливо слушал бесцветную игру на арфе какой-то болезненной девицы в красно-коричневом атласном платье.
Уйдя в себя, Чолмондели не расслышал вопроса.
— Вист, — любезно повторил Сергей, беря из табакерки щепотку табаку и проследил взглядом, на кого смотрел его собеседник: на миниатюрную мадам Делакруа, которая заигрывала с месье Фуше.
— Интересно, Фуше она тоже предложит сыграть в пике? — пробормотал русский.
Чолмондели моментально пришел в себя и уставился на собеседника:
— Зачем?
— Точно не знаю, мой друг, — задумчиво ответил тот, — но не ради удовольствия поиграть в карты. В этом я уверен. Они немного помолчали, затем англичанин проворчал:
— И не ради удовольствия заплатить долг в случае проигрыша, конечно.
— Ах, так вы тоже через это прошли?! — воскликнул — русский. — Дама — мастерица расточать обещания, не так ли?
— И чертовски хорошо играет в карты.
— Значит, и вы проиграли?
— Проиграл. — Чолмондели сердито вспыхнул.
— И вероятно, ожидали, что, несмотря на ваш проигрыш, дама выполнит свое обещание? — предположил Сергей. — Ведь в конце концов она так недвусмысленно намекала.
Чолмондели вспомнил тот поцелуй. Черт возьми! Ведь у него не было никаких сомнений, ничто не заставляло заподозрить, будто на самом деле у мадам Делакруа нет к нему интереса.
— Успокойтесь, друг мой, и утешьтесь тем, что вы пострадали не один, — с сочувственной улыбкой продолжал князь Сергей.
Собеседник в изумлении воззрился на него:
— А у меня создалось впечатление…
— Что я, Легран и Себастиани выиграли? — невесело рассмеялся Сергей. — Уязвленная гордость, мой дорогой Чолмондели, заставляет несколько приукрашивать истину.
Англичанин почувствовал себя намного увереннее и поинтересовался, а зачем она это делает. Великий князь задумался:
— Вероятно, мадам Делакруа из тех, кого игра возбуждает только в том случае, если они не могут заплатить карточный долг. Такие люди встречаются.
— Возможно, — поджав губы, кивнул Чарлз. — Но меня не покидает чувство, что за этим кроется что-то еще.
— Несомненно, мой друг. Мы с Леграном и Себастиани тоже пришли к такому выводу. И нам очень хочется узнать, что такое это «еще». Вам не показалось несколько необычным, что Делакруа, похоже, нисколько не смущает то, как забавляется его жена? А ведь он не производит впечатления человека, который охотно делится с другими тем, что ему принадлежит. Понаблюдайте, как он смотрит на супругу.
Месье Делакруа и впрямь смотрел на свою так называемую жену, не зная, что за ним, в свою очередь, наблюдают. Брови его были сурово сдвинуты. Он не просил ее флиртовать с Фуше, просто попросил найти хитрого престарелого царедворца и вовлечь в беседу, во время которой дать понять, что Делакруа на одной с ним стороне. Но Женевьева явно превысила полномочия, стараясь продемонстрировать Фуше все свои таланты. «Она врожденная куртизанка, — с грустью подумал Доминик, — ничего удивительного, что она так легко ухватилась за идею стать ею, если Доминик увезет ее из Нового Орлеана. И ведь это она сама предложила использовать себя для добывания нужной им информации. Зачем, черт побери, я вообще на это согласился? Потому что мне и в голову не могло прийти, что это заставит меня страдать». У него цепенел мозг, вскипала кровь и улетучивался весь его хваленый рационализм, которым Доминик так гордился, когда он представлял себе, как ее тело извивается под другим мужчиной.
И что более всего обидно, он чувствовал себя идиотом, попавшимся в самим же расставленную сеть. Женевьева Латур была тем, кого он из нее сделал; поступала так, как он хотел, была непреклонна в своем стремлении к независимости, твердо верила в то, что у них нет друг перед другом никаких обязательств, что они лишь партнеры, как в любви так и в деле, до тех пор, пока договор между ними не прервется естественным образом.
Тогда Женевьева уйдет и займется, вероятно, тем, что лучше всего умеет делать, как она сама небрежно бросила когда-то. Доминик стиснул зубы, увидев, как «жена» легко переключила внимание с Фуше на молодого сына виконтессы де Граси. Парню было лет двадцать, и он не скрывал своего восхищения Женевьевой — восхищения, которое та лишь подогревала, расточая ему обворожительные улыбки. Проклятие! Неужели обязательно играть кокетку с таким видимым удовольствием? Ведь от де Граси ей ничего не нужно, к чему же эти улыбки и это интимное прикосновение к его руке? Женевьева делает это потому, что так ей нравится, и винить в этом Доминик Делакруа должен только себя. Если бы на ее месте была другая женщина, он бы получал удовольствие, наблюдая за этой игрой. Как сказать Женевьеве, что ему это вовсе не доставляет радости, так, чтобы не показаться ревнивым и наивным влюбленным мальчишкой? Она посмеется над превращением ментора-прагматика в болтливого безмозглого дурака, и ее нельзя будет винить за это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113