Живут здесь и ссыльные, каторжники. Как вы могли, наверное, заметить, сегодня их используют в качестве гребцов на шлюпках.
Капитан приглашал молодую чету так искренне и радушно, что предложение с радостью было принято — как славно, даже в таком исключительном положении можно будет наслаждаться удобствами и комфортом!
…В это время в «Почтовом отеле» производили разбор и выдачу почты.
Это чрезвычайной важности событие происходило дважды в месяц и, напоминая о далекой родине, нарушало однообразие колониальной жизни.
Надо было видеть, с какой жадностью набрасывались люди на новости двадцатидвухдневной давности! Как нервно распечатывали письма, как рвали шпагаты, связывавшие пачки сложенных в порядке поступления газет! Потом торопливо просматривали самые свежие, пробегая лишь заголовки, чтобы позже, на досуге или когда зарядят дожди, внимательнейшим образом прочитать все от корки до корки…
Запершись в четырех стенах, ничего не видя и не слыша, житель колоний от зари и до зари способен не отрываться от газеты, выуживая из нее потрясающие, глубоко волнующие его сведения!
Пока в затененной мангровыми деревьями белой казарме на горе солдаты морской пехоты лихорадочно ожидали прихода начальника почтовой службы подразделения, пока офицерские денщики осаждали окошки почты, пока гурьба чернокожих слуг богатых коммерсантов суетилась в зале «Почтового отеля», мадемуазель Журдэн, как все простые смертные, стояла в очереди, все ближе и ближе подвигаясь к окну выдачи, следом за надсмотрщиком-почтальоном, который должен был получить корреспонденцию для каторжников.
Ожидание в толпе взволнованных, как будто даже не узнающих друг друга людей, было томительно долгим.
Наконец мадемуазель Журдэн вручили увесистый пакет, и, уложив его в искусно сплетенную сумочку — «пагару», модистка, раскрыв зонтик, направилась к своему магазину.
В это же самое время молодая чета, воспользовавшись любезным разрешением капитана «Сальвадора», высадилась на берег.
Рука об руку, прижавшись друг к другу, как и подобает влюбленной парочке, укрываясь от солнца под одним зонтиком, они неторопливо ступали по земле цвета красной охры, пористой, как каменная губка.
На набережной их встретили негостеприимным хрюканьем огромные черные боровы с раздутыми от укусов клещей ногами.
Было их штук двадцать, не меньше, и чувствовали они себя здесь как дома, подбирая кожуру от фруктов, набросанную людьми, с утра толпившимися тут, ожидая прибытия пакетбота.
— Свиньи здесь тоже чернокожие! — засмеялась молодая женщина.
— Черт побери! — откликнулся муж.
Мимо них промчалась стайка ребятишек с куклами в руках. Куклы, естественно, тоже были черные…
— И куклы — негры? — не унималась дама.
— Так оно и должно быть, милая моя Берта.
— Говори что хочешь, друг мой, но я никогда не привыкну к этим эбеново-черным лицам, которые видишь здесь повсюду… Тут все наполнено ослепительным светом, деревья необыкновенны, цветы ярки… И птицы щебечут так, будто в ларчике перекатываются драгоценные камни, а насекомые — это просто чудо… Отчего же человек должен иметь устрашающий вид трубочиста или быть похожим на чернильную кляксу?! Тебе не кажется нелепым — вся страна населена одними угольщиками? В таком солнечном краю мне лично это представляется нонсенсом!
— Быть может, нонсенсом являемся мы сами, дорогая, как знать… В конце концов, эти люди — такие же как мы!
— Вот уж нет!
— Почему же нет?
— А потому, что они черные с ног до головы, а мы — белые…
— Это не довод!
— А вот и довод!
— По мне, так все чернокожие — те же белые, нозагоревшие на солнце.
— Объясни, дорогой!
— Следи внимательно за логическим ходом моей мысли. Предположим, мы варим молочную кашу в кастрюле или глиняном котелке. Сперва вся масса белого цвета. А теперь, допустим, мы ее переварили или поставили на более сильный огонь. Что получится? На дне каша пригорит и станет черной как уголь. На поверхности же останется белой. Черная часть человечества образовалась тем же путем, из той же каши, в которой не перемешались слои… Она возникла вследствие слишком большого огня. А веду я к тому, что негры уже получили и продолжают получать ожоги. Ведь и белая слива, созревая, становится темной, вот тебе и слива-негр!
Оба весело расхохотались, и этим да еще туристскими костюмами шокировали нескольких снобов-прохожих, упревших в слишком теплой одежде.
В Кайенне — свои правила хорошего тона, и пляжные костюмы были бы здесь встречены крайне неодобрительно.
Пройдя центральную улицу, молодые люди пересекли Рыночную площадь. Навстречу им шла мадемуазель Журдэн, возвращавшаяся домой. Заслыша смех и болтовню, она подняла голову и с любопытством взглянула на веселую парочку. Модистка была уже рядом с дверью своего магазина.
Рассмотрев молодую чету, женщина впала в какое-то чуть ли не предобморочное состояние.
Они ее пока не видели.
Кровь отхлынула от лица бывшей парижанки, оно стало мертвенно-бледным. Девушка быстро закрылась зонтиком, глубокий вздох вырвался из ее груди… Машинально она нажала на дверную щеколду и пошатываясь вошла в помещение.
С трудом сделав несколько шагов, она рухнула на диван, бормоча:
— Это они!.. Они здесь… Видно, кто-то меня проклял!..
ГЛАВА 3
Прошло почти восемнадцать месяцев с тех пор, как Верховный суд Гвианы, с привлечением четырех заседателей, избранных среди самых почтенных граждан страны, слушал дело человека, обвиняемого в страшных злодеяниях.
Человек этот — негр шести футов росту — казалось, был само воплощение животной силы, свирепости, жестокости и грубости. У него были неестественно длинные мускулистые руки с острыми, как у хищника, когтями, грудь — чудовищно велика, плечи и шея — широченные, брюшной пресс такой мощный, что, казалось, он мог приподнять дом, а ноги таковы, что на ум приходила мысль — этот дом он мог нести не сгибаясь. Голова вполне соответствовала могучему телу. Маленькие черные глазки сверкали под резко выступающими, как у гориллы, надбровными дугами, нос был короток и широк, скулы выпирали, подпиленные острые зубы напоминали тигриные клыки. Словом, лицо пугающее, злобное, но с хитрецой. И эта звериная хитрость делала его еще более опасным.
Несмотря на то что обвиняемому положено находиться перед судом свободным от всяких пут, его пришлось скрутить по рукам и ногам, потому что за время короткого пути из тюрьмы в суд он успел уложить четырех жандармов и начальника муниципальной полиции.
По причудливым татуировкам, украшавшим его грудь и лоб до переносицы, в нем можно было узнать уроженца племени круманов, туземцев с побережья Гвинейского залива, служивших лоцманами в устье Нигера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144
Капитан приглашал молодую чету так искренне и радушно, что предложение с радостью было принято — как славно, даже в таком исключительном положении можно будет наслаждаться удобствами и комфортом!
…В это время в «Почтовом отеле» производили разбор и выдачу почты.
Это чрезвычайной важности событие происходило дважды в месяц и, напоминая о далекой родине, нарушало однообразие колониальной жизни.
Надо было видеть, с какой жадностью набрасывались люди на новости двадцатидвухдневной давности! Как нервно распечатывали письма, как рвали шпагаты, связывавшие пачки сложенных в порядке поступления газет! Потом торопливо просматривали самые свежие, пробегая лишь заголовки, чтобы позже, на досуге или когда зарядят дожди, внимательнейшим образом прочитать все от корки до корки…
Запершись в четырех стенах, ничего не видя и не слыша, житель колоний от зари и до зари способен не отрываться от газеты, выуживая из нее потрясающие, глубоко волнующие его сведения!
Пока в затененной мангровыми деревьями белой казарме на горе солдаты морской пехоты лихорадочно ожидали прихода начальника почтовой службы подразделения, пока офицерские денщики осаждали окошки почты, пока гурьба чернокожих слуг богатых коммерсантов суетилась в зале «Почтового отеля», мадемуазель Журдэн, как все простые смертные, стояла в очереди, все ближе и ближе подвигаясь к окну выдачи, следом за надсмотрщиком-почтальоном, который должен был получить корреспонденцию для каторжников.
Ожидание в толпе взволнованных, как будто даже не узнающих друг друга людей, было томительно долгим.
Наконец мадемуазель Журдэн вручили увесистый пакет, и, уложив его в искусно сплетенную сумочку — «пагару», модистка, раскрыв зонтик, направилась к своему магазину.
В это же самое время молодая чета, воспользовавшись любезным разрешением капитана «Сальвадора», высадилась на берег.
Рука об руку, прижавшись друг к другу, как и подобает влюбленной парочке, укрываясь от солнца под одним зонтиком, они неторопливо ступали по земле цвета красной охры, пористой, как каменная губка.
На набережной их встретили негостеприимным хрюканьем огромные черные боровы с раздутыми от укусов клещей ногами.
Было их штук двадцать, не меньше, и чувствовали они себя здесь как дома, подбирая кожуру от фруктов, набросанную людьми, с утра толпившимися тут, ожидая прибытия пакетбота.
— Свиньи здесь тоже чернокожие! — засмеялась молодая женщина.
— Черт побери! — откликнулся муж.
Мимо них промчалась стайка ребятишек с куклами в руках. Куклы, естественно, тоже были черные…
— И куклы — негры? — не унималась дама.
— Так оно и должно быть, милая моя Берта.
— Говори что хочешь, друг мой, но я никогда не привыкну к этим эбеново-черным лицам, которые видишь здесь повсюду… Тут все наполнено ослепительным светом, деревья необыкновенны, цветы ярки… И птицы щебечут так, будто в ларчике перекатываются драгоценные камни, а насекомые — это просто чудо… Отчего же человек должен иметь устрашающий вид трубочиста или быть похожим на чернильную кляксу?! Тебе не кажется нелепым — вся страна населена одними угольщиками? В таком солнечном краю мне лично это представляется нонсенсом!
— Быть может, нонсенсом являемся мы сами, дорогая, как знать… В конце концов, эти люди — такие же как мы!
— Вот уж нет!
— Почему же нет?
— А потому, что они черные с ног до головы, а мы — белые…
— Это не довод!
— А вот и довод!
— По мне, так все чернокожие — те же белые, нозагоревшие на солнце.
— Объясни, дорогой!
— Следи внимательно за логическим ходом моей мысли. Предположим, мы варим молочную кашу в кастрюле или глиняном котелке. Сперва вся масса белого цвета. А теперь, допустим, мы ее переварили или поставили на более сильный огонь. Что получится? На дне каша пригорит и станет черной как уголь. На поверхности же останется белой. Черная часть человечества образовалась тем же путем, из той же каши, в которой не перемешались слои… Она возникла вследствие слишком большого огня. А веду я к тому, что негры уже получили и продолжают получать ожоги. Ведь и белая слива, созревая, становится темной, вот тебе и слива-негр!
Оба весело расхохотались, и этим да еще туристскими костюмами шокировали нескольких снобов-прохожих, упревших в слишком теплой одежде.
В Кайенне — свои правила хорошего тона, и пляжные костюмы были бы здесь встречены крайне неодобрительно.
Пройдя центральную улицу, молодые люди пересекли Рыночную площадь. Навстречу им шла мадемуазель Журдэн, возвращавшаяся домой. Заслыша смех и болтовню, она подняла голову и с любопытством взглянула на веселую парочку. Модистка была уже рядом с дверью своего магазина.
Рассмотрев молодую чету, женщина впала в какое-то чуть ли не предобморочное состояние.
Они ее пока не видели.
Кровь отхлынула от лица бывшей парижанки, оно стало мертвенно-бледным. Девушка быстро закрылась зонтиком, глубокий вздох вырвался из ее груди… Машинально она нажала на дверную щеколду и пошатываясь вошла в помещение.
С трудом сделав несколько шагов, она рухнула на диван, бормоча:
— Это они!.. Они здесь… Видно, кто-то меня проклял!..
ГЛАВА 3
Прошло почти восемнадцать месяцев с тех пор, как Верховный суд Гвианы, с привлечением четырех заседателей, избранных среди самых почтенных граждан страны, слушал дело человека, обвиняемого в страшных злодеяниях.
Человек этот — негр шести футов росту — казалось, был само воплощение животной силы, свирепости, жестокости и грубости. У него были неестественно длинные мускулистые руки с острыми, как у хищника, когтями, грудь — чудовищно велика, плечи и шея — широченные, брюшной пресс такой мощный, что, казалось, он мог приподнять дом, а ноги таковы, что на ум приходила мысль — этот дом он мог нести не сгибаясь. Голова вполне соответствовала могучему телу. Маленькие черные глазки сверкали под резко выступающими, как у гориллы, надбровными дугами, нос был короток и широк, скулы выпирали, подпиленные острые зубы напоминали тигриные клыки. Словом, лицо пугающее, злобное, но с хитрецой. И эта звериная хитрость делала его еще более опасным.
Несмотря на то что обвиняемому положено находиться перед судом свободным от всяких пут, его пришлось скрутить по рукам и ногам, потому что за время короткого пути из тюрьмы в суд он успел уложить четырех жандармов и начальника муниципальной полиции.
По причудливым татуировкам, украшавшим его грудь и лоб до переносицы, в нем можно было узнать уроженца племени круманов, туземцев с побережья Гвинейского залива, служивших лоцманами в устье Нигера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144