По язычку пламени лучше любого барометра можно определять, сколько остается воздуха в подвале. В «пенале» его запасов – от утра до вечера, так что, если забудут принести ужин, лишат не просто еды, а глотка свежего воздуха.
Махмуд спит, разбросав руки – сколько раз мне доставалось от них. Борис укутал голову рубашкой – это пошло с тех пор, как его укусила в макушку какая-то гадость и ранка долго гноилась. Спите. Я привык бодрствовать по ночам…
Утром нас вышла провожать половина села. На трех машинах подъехали вооруженные с головы до ног парни, взяли нас в середину кортежа. То ли специально, то ли иной дороги не существовало, но проехали мимо дома Непримиримого. Наверняка и тот сидел не без охраны, но никто никого не тронул: родовую войну в Чечне развязывать никто не решался.
Сложнее пришлось, как я понял, начальнику налоговой полиции Чечни, которого мы разыскали в Надтеречном районе – пророссийски настроенном и демонстративно не подчинявшемся новой власти. Он обнял меня, провел в дом. Я не читал соглашений, подписанных Лебедем и Масхадовым, в них главное – окончание войны. Но какой ценой? Если люди, которые желали жить вместе с Россией, работали рука об руку с нами, вынуждены теперь сами скрываться по подвалам в родном краю, то что это за соглашение? Может, тогда соглашательство? Почему Москва бросила их? Ради высшей цели – мира? Но никто не дает морального права бросать союзников. Любые соглашения становятся филькиной грамотой, словесной эквилибристикой, когда в реальности видишь брошенных на произвол судьбы людей.
Странная война. Еще более странно ее окончание…
Когда выехали из войны и попали в Моздок, в объятия начальника местной налоговой полиции Петра Ильича, Расходчиков поинтересовался:
– Ну, а теперь-то веришь, что свободен?
Нет, еще не дошло. И даже когда подозвали к телефонному аппарату и директор лично поздравил с освобождением, когда услышал голос жены, а детям ребята накупили два пакета подарков – прошлое все равно не отпускало.
– Билет на Москву завтра из Минеральных Вод, – выстелил дальнейшую дорогу из плена Петр Ильич.
В его кабинете незнакомые прежде мне люди во главе с Василием Ивановичем Лисовым – насколько понимаю из реплик, специально присланные Сергеем Николаевичем Алмазовым подстраховать операцию с самой ближней точки.
В Ессентуках в гостинице наконец-то смог уснуть. И сразу окунулся в жуткую картину: я лежу за кирпичной кладкой, а с двух сторон ко мне бегут Непримиримый с бандой и Женя Расходчиков с группой. Чувствую, что наши не успевают, а это значит – снова плен.
Подхватился от собственного крика. Какое-то время не мог понять, где я и что со мной. По радио дали сигнал точного времени – восемь утра. Начались последние известия. И вдруг в эфире звучит:
– В результате специальной операции оперативников налоговой полиции России вчера освобожден из чеченского плена писатель, полковник Николай Иванов.
Все. Вот теперь – все! Верю. Впервые за последние годы верю официальному сообщению, потому что в нем до последней буквы – правда.
И как же тяжело, оказывается, сдерживать чувства.
Утыкаюсь лицом в подушку, чтобы задавить подступившие слезы. Слишком часто – дважды в плену и вот сейчас – даю им волю. Но сил справиться с ними не хватает. Ослаб. А может, пусть выходят, пока я один и никто не видит? На свободе ведь, на свободе! И могу делать все, что хочется. Меня никто не держит. Не стережа. И ключ от двери – у меня самого. В окно бьет луч солнца, на деревьях – еще не опавшие листья. Что нам еще надо, люди?!
… Дайте мне выплакаться, люди. Чтобы оставить все в прошлом.
Если получится.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Долгожданный звонок из Нальчика раздался через шесть дней.
– Блиндаж-баши, это Махмуд-апа. Докладываю: карты сохранил и вынес на собственном теле.
– Николай, а это Борис. Мы дома.
– Вы живы? Не верю. Давайте я вам сам перезвоню.
– Все в порядке. Главарь передает тебе привет. Говорит, не ожидал, что ты, русский, займешься нами, кавказцами, и сумеешь за такой короткий срок вытащить на свободу.
– Чтобы добыть деньги, заложили в кредит здание вашего банка.
– Знаю. Но когда свободен – можно крутиться и заниматься своей судьбой. А ты все-таки должен доехать до Нальчика. Путь нельзя прерывать.
– Доеду. И после никогда не буду играть в города.
– И ходить в зоопарк, – напоминает о наших клетках Махмуд. – Давай, до встречи.
Короткие гудки, словно многоточие в романе. Или в судьбе.
И не ради красного словца сказано. Еще месяца через два телефонный звонок поднял меня среди ночи.
– Алло, это полковник Иванов?
– Да. С кем я разговариваю?
– Это из Грозного. Вы меня не узнаете?
– Нет.
Долгая пауза – решали, называть ли имя. Неужели Старший?
– Вы меня в плену звали Боксером.
Боксер?
– Я слушаю.
Я мог только слушать, потому что не ведал, с какой целью бывший тюремщик набрал номер моего телефона. Настороженность и интерес – вот два чувства, которые, перебив сон, боролись теперь во мне.
Только на днях был подписан Указ Президента о награждении Расходчикова и Нисифорова орденом Мужества, а генерала Колывагина, Петра Ильича Царакова и Сашу Щукина медалью ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени. Наградные листы ходили долго, где-то чиновники удивились: «Вот если бы они десяток людей спасли…» – «Но у них-то самих жизнь одна, и они рисковали своей единственной жизнью», – доказывало руководство налоговой полиции.
Доказали, убедили. Плюнув на весь курс лечения, поднял за них тост. И вот звонок…
– Я вас видел по телевизору…
Он называет меня на «вы»?
– А ты как исчез из охраны, так и не попрощались.
– Мы брали Грозный. Был ранен.
– У тебя какие-то проблемы? – спросил в лоб. И откровенно на «ты».
– Проблемы… – грустно усмехнулся и надолго замолчал собеседник.
Почему-то не хотелось, чтобы он бросал трубку, и торопливо сам заполнил паузу:
– Что-то случилось?
– Да нет, что могло случиться? Кроме того, что не получили желаемого, за что боролись. Власть захватили те, кто отсиживался у вас в Москве и не держал в руках оружия. Но отрастили бороды, приехали на «мерсах», а нам…
Все ясно: а их, деревенских парней, снова посылают пасти баранов.
Кажется, он угадал мое мысленное продолжение разговора. Но все же добавил:
– А в Россию нам нельзя, для вас мы – террористы.
Снова пауза. Чувствую, что звонит не ради того, чтобы поплакаться в жилетку. Боксер не из таких. Больше всех мне нервы мотал, но в то же время не был тупым исполнителем, пытался думать…
– Я чего вам позвонил, – упорно продолжает называть меня на «вы». – Я слышал, что вы говорили по телевизору, читал ваши заметки. На днях внимательно пересмотрел записи, которые отобрали у вас. И понял:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Махмуд спит, разбросав руки – сколько раз мне доставалось от них. Борис укутал голову рубашкой – это пошло с тех пор, как его укусила в макушку какая-то гадость и ранка долго гноилась. Спите. Я привык бодрствовать по ночам…
Утром нас вышла провожать половина села. На трех машинах подъехали вооруженные с головы до ног парни, взяли нас в середину кортежа. То ли специально, то ли иной дороги не существовало, но проехали мимо дома Непримиримого. Наверняка и тот сидел не без охраны, но никто никого не тронул: родовую войну в Чечне развязывать никто не решался.
Сложнее пришлось, как я понял, начальнику налоговой полиции Чечни, которого мы разыскали в Надтеречном районе – пророссийски настроенном и демонстративно не подчинявшемся новой власти. Он обнял меня, провел в дом. Я не читал соглашений, подписанных Лебедем и Масхадовым, в них главное – окончание войны. Но какой ценой? Если люди, которые желали жить вместе с Россией, работали рука об руку с нами, вынуждены теперь сами скрываться по подвалам в родном краю, то что это за соглашение? Может, тогда соглашательство? Почему Москва бросила их? Ради высшей цели – мира? Но никто не дает морального права бросать союзников. Любые соглашения становятся филькиной грамотой, словесной эквилибристикой, когда в реальности видишь брошенных на произвол судьбы людей.
Странная война. Еще более странно ее окончание…
Когда выехали из войны и попали в Моздок, в объятия начальника местной налоговой полиции Петра Ильича, Расходчиков поинтересовался:
– Ну, а теперь-то веришь, что свободен?
Нет, еще не дошло. И даже когда подозвали к телефонному аппарату и директор лично поздравил с освобождением, когда услышал голос жены, а детям ребята накупили два пакета подарков – прошлое все равно не отпускало.
– Билет на Москву завтра из Минеральных Вод, – выстелил дальнейшую дорогу из плена Петр Ильич.
В его кабинете незнакомые прежде мне люди во главе с Василием Ивановичем Лисовым – насколько понимаю из реплик, специально присланные Сергеем Николаевичем Алмазовым подстраховать операцию с самой ближней точки.
В Ессентуках в гостинице наконец-то смог уснуть. И сразу окунулся в жуткую картину: я лежу за кирпичной кладкой, а с двух сторон ко мне бегут Непримиримый с бандой и Женя Расходчиков с группой. Чувствую, что наши не успевают, а это значит – снова плен.
Подхватился от собственного крика. Какое-то время не мог понять, где я и что со мной. По радио дали сигнал точного времени – восемь утра. Начались последние известия. И вдруг в эфире звучит:
– В результате специальной операции оперативников налоговой полиции России вчера освобожден из чеченского плена писатель, полковник Николай Иванов.
Все. Вот теперь – все! Верю. Впервые за последние годы верю официальному сообщению, потому что в нем до последней буквы – правда.
И как же тяжело, оказывается, сдерживать чувства.
Утыкаюсь лицом в подушку, чтобы задавить подступившие слезы. Слишком часто – дважды в плену и вот сейчас – даю им волю. Но сил справиться с ними не хватает. Ослаб. А может, пусть выходят, пока я один и никто не видит? На свободе ведь, на свободе! И могу делать все, что хочется. Меня никто не держит. Не стережа. И ключ от двери – у меня самого. В окно бьет луч солнца, на деревьях – еще не опавшие листья. Что нам еще надо, люди?!
… Дайте мне выплакаться, люди. Чтобы оставить все в прошлом.
Если получится.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Долгожданный звонок из Нальчика раздался через шесть дней.
– Блиндаж-баши, это Махмуд-апа. Докладываю: карты сохранил и вынес на собственном теле.
– Николай, а это Борис. Мы дома.
– Вы живы? Не верю. Давайте я вам сам перезвоню.
– Все в порядке. Главарь передает тебе привет. Говорит, не ожидал, что ты, русский, займешься нами, кавказцами, и сумеешь за такой короткий срок вытащить на свободу.
– Чтобы добыть деньги, заложили в кредит здание вашего банка.
– Знаю. Но когда свободен – можно крутиться и заниматься своей судьбой. А ты все-таки должен доехать до Нальчика. Путь нельзя прерывать.
– Доеду. И после никогда не буду играть в города.
– И ходить в зоопарк, – напоминает о наших клетках Махмуд. – Давай, до встречи.
Короткие гудки, словно многоточие в романе. Или в судьбе.
И не ради красного словца сказано. Еще месяца через два телефонный звонок поднял меня среди ночи.
– Алло, это полковник Иванов?
– Да. С кем я разговариваю?
– Это из Грозного. Вы меня не узнаете?
– Нет.
Долгая пауза – решали, называть ли имя. Неужели Старший?
– Вы меня в плену звали Боксером.
Боксер?
– Я слушаю.
Я мог только слушать, потому что не ведал, с какой целью бывший тюремщик набрал номер моего телефона. Настороженность и интерес – вот два чувства, которые, перебив сон, боролись теперь во мне.
Только на днях был подписан Указ Президента о награждении Расходчикова и Нисифорова орденом Мужества, а генерала Колывагина, Петра Ильича Царакова и Сашу Щукина медалью ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени. Наградные листы ходили долго, где-то чиновники удивились: «Вот если бы они десяток людей спасли…» – «Но у них-то самих жизнь одна, и они рисковали своей единственной жизнью», – доказывало руководство налоговой полиции.
Доказали, убедили. Плюнув на весь курс лечения, поднял за них тост. И вот звонок…
– Я вас видел по телевизору…
Он называет меня на «вы»?
– А ты как исчез из охраны, так и не попрощались.
– Мы брали Грозный. Был ранен.
– У тебя какие-то проблемы? – спросил в лоб. И откровенно на «ты».
– Проблемы… – грустно усмехнулся и надолго замолчал собеседник.
Почему-то не хотелось, чтобы он бросал трубку, и торопливо сам заполнил паузу:
– Что-то случилось?
– Да нет, что могло случиться? Кроме того, что не получили желаемого, за что боролись. Власть захватили те, кто отсиживался у вас в Москве и не держал в руках оружия. Но отрастили бороды, приехали на «мерсах», а нам…
Все ясно: а их, деревенских парней, снова посылают пасти баранов.
Кажется, он угадал мое мысленное продолжение разговора. Но все же добавил:
– А в Россию нам нельзя, для вас мы – террористы.
Снова пауза. Чувствую, что звонит не ради того, чтобы поплакаться в жилетку. Боксер не из таких. Больше всех мне нервы мотал, но в то же время не был тупым исполнителем, пытался думать…
– Я чего вам позвонил, – упорно продолжает называть меня на «вы». – Я слышал, что вы говорили по телевизору, читал ваши заметки. На днях внимательно пересмотрел записи, которые отобрали у вас. И понял:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40