короткое время существовать на ней. Преступление, комиссар, состоит не в том, что есть богатство и бедность, а в том, что есть богатые и бедные, что на корабле, увлекающем всех нас в глубину, есть каюты для сильных и богатых наряду с переполненными квартирами бедняков. Нам говорят, мы все умрем – и это разделение не играет никакой роли. Забавная математика! Одно – смерть бедняков, другое – богатых, и между ними целый мир, в котором разыгрывается эта трагикомедия между слабым и сильным. Бедный умирает так, как он жил, в погребе на мешке или на разорванном матрасе, а если повезет, то на кровавом поле брани. Богатый умирает по-другому. Он жил в роскоши и хочет умереть в роскоши, он ведь культурен и, подыхая, хлопает в ладоши: аплодисменты, господа, представление окончилось!.. Вся жизнь была позой, смерть – фразой, погребение – рекламой, а все вместе – сделка…
Если бы я могла, комиссар, провести вас по этому госпиталю, по Зоненштайну, сделавшему меня тем, что я есть, не женщиной, не мужчиной, а только куском мяса, жаждущим все большего количества морфия, то я бы показала вам, старому, отслужившему полицейскому, как умирают богачи. Я бы открыла вам фантастические палаты, одни обставленные с халтурной роскошью, другие – изысканно и утонченно. Это сверкающие клетки веселья и мук, своеволия и преступления.
Берлах не отвечал. Он лежал больной и недвижимый, отвернув лицо. Врач склонилась над ним.
– Я бы назвала вам, – безжалостно продолжала она, – фамилии тех, кто здесь погиб и кто погибает, фамилии политиков, банкиров, промышленников, их любовниц и вдов, всеми уважаемые имена, а также фамилии спекулянтов и мошенников, заработавших миллионы одним махом! Они умирают в этом госпитале. Иногда они перед смертью богохульствуют, иногда проклинают удел иметь все и умирать, иногда в бархате и шелке палат сюсюкают молитвы в надежде как можно позже поменять рай на земле на потусторонний. Эменбергер дает все, и они с жадностью берут то, что он дает, однако им нужно еще больше, им нужна надежда – и он ее дает. Вера, которую они ему дарят, вера в дьявола, а надежда, получаемая взамен, – это ад. В восторге от своего врача, они добровольно соглашаются на неслыханные методы лечения, лишь бы продлить жизнь на несколько дней, на несколько минут. Так же и здесь шеф оперирует без наркоза. Все, что Эменбергер делал в Штутхофе, в этом сером необозримом городе бараков, проделывает он и здесь, в центре Швейцарии, в Цюрихе, под защитой полиции и законов этой страны и даже во имя науки и человечества.
– Нет! – закричал Берлах. – Нет! Необходимо уничтожить этого человека!
– Тогда вы должны уничтожить человечество, – ответила она.
Он вновь выкрикнул свое хриплое, отчаянное «нет!» и с трудом приподнялся на постели.
– Нет, нет, – повторял он шепотом. Она небрежно тронула его правое плечо, и он беспомощно повалился на кровать. – Нет, нет, – кашлял он в подушку.
– Вы глупец! – засмеялась она. – Чего вы добьетесь своим «нет»? Разве вы в состоянии разобраться, что ведет к хорошему, а что к плохому? Слишком поздно! Мы не знаем, что мы творим, какое действие повлечет за собой наше повиновение или восстание, какая эксплуатация, какие преступления прилипли к фруктам, поедаемым нами, к хлебу и молоку, которое даем детям. Мы добиваем, не видя и не зная, жертву и будем убиты неведомым убийцей. Слишком поздно! Искушение жить было слишком велико, а человек мал, чтобы его выстоять. Мы смертельно больны раком своих поступков. Мир гниет, комиссар, он разлагается, как плохо упакованные фрукты. Что нам хотеть! Землю не превратишь в рай, адский поток лавы, который мы вызвали своими пороками, победами, славой, богатством, потом, освещающий нашу ночь, больше не загонишь в кратер. Только в грезах мы можем вернуть то, что утратили, только в светящихся картинах тоски, пробуждаемых морфием. Так делает Эдит Марлок, тридцатичетырехлетняя баба, за бесцветную жидкость, впрыскиваемую под кожу и дающую возможность обрести на время радость, не существующую в действительности, и совершает преступления, которые от нее требуют. Эменбергер ваш земляк, он-то уж знает, как обращаться с людьми. Он играет на наших струнах, на наших слабостях, на смертельном сознании моей потерянности.
– Уходите, – прошептал он. – Сейчас же уходите! Врач засмеялась. Затем выпрямилась – гордая, красивая, неприступная.
– Вы хотите бороться со злом и боитесь меня, – сказала она, вновь подкрашивая губы и пудрясь, стоя в дверях под таким бессмысленным и одиноким распятием. – Вы дрожите передо мной. Как же вам устоять против Эменбергера? – Затем она бросила старику на постель газету и коричневый конверт. – Почитайте почту, мой дорогой. Я думаю, вы удивитесь тому, что натворили своим правдолюбием!
РЫЦАРЬ, СМЕРТЬ И ДЬЯВОЛ
После того как Марлок ушла от комиссара, он лежал не двигаясь. Его подозрение подтвердилось, однако вместо удовлетворения он испытывал ужас. Он думал правильно, а поступил не так, как нужно. Слишком сильно он ощущал немощь своего тела. Он потерял шесть дней, шесть ужасных дней отсутствовали в его сознании. Эменбергер знал, кто его преследовал, и нанес удар первым.
Когда сестра Клэри наконец пришла с кофе и булочками, комиссар приподнялся и упрямо, хотя и недоверчиво, съел и выпил все, решив победить свою слабость и перейти в наступление.
– Сестра Клэри, – сказал он, – я из полиции и думаю, что для нас самое лучшее поговорить откровенно.
– Я знаю, комиссар Берлах, – ответила медсестра, вздымаясь, как колосс Родосский, у его кровати.
– Вы знаете мою фамилию, – продолжал он, несколько озадаченный, – и соответственно догадываетесь, почему я здесь.
– Вы хотите арестовать нашего шефа, – сказала она, глядя сверху вниз.
– Да, – кивнул комиссар. – Знайте: ваш шеф в концлагере Штутхоф в Германии убил многих людей.
– Мой шеф вступил теперь на путь истинный, – отвечала сестра Клэри Глаубер. – Его грехи прощены.
– Как же так? – спросил ошеломленный Берлах, глядя на сияющее воплощение ханжества, стоявшее, сложив на животе руки, у его постели.
– Он недавно прочел мою брошюру, – сказала сестра.
– «Смысл и цель нашей жизни»?
– Вот именно.
– Это же чепуха! – воскликнул, рассердившись, больной. – Эменбергер продолжает убивать.
– Раньше он убивал из ненависти, а теперь – от любви к людям, – возразила сестра дружелюбно. – Будучи врачом, он убивает потому, что человек в глубине души стремится умереть и требует своей смерти. Почитайте мою брошюру. Человек через смерть приходит к высочайшей своей возможности.
– Эменбергер – преступник, – прохрипел комиссар в отчаянии от такого ханжества. «Эментальцы всегда были проклятыми сектантами», – подумал он, остро ощущая свое бессилие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Если бы я могла, комиссар, провести вас по этому госпиталю, по Зоненштайну, сделавшему меня тем, что я есть, не женщиной, не мужчиной, а только куском мяса, жаждущим все большего количества морфия, то я бы показала вам, старому, отслужившему полицейскому, как умирают богачи. Я бы открыла вам фантастические палаты, одни обставленные с халтурной роскошью, другие – изысканно и утонченно. Это сверкающие клетки веселья и мук, своеволия и преступления.
Берлах не отвечал. Он лежал больной и недвижимый, отвернув лицо. Врач склонилась над ним.
– Я бы назвала вам, – безжалостно продолжала она, – фамилии тех, кто здесь погиб и кто погибает, фамилии политиков, банкиров, промышленников, их любовниц и вдов, всеми уважаемые имена, а также фамилии спекулянтов и мошенников, заработавших миллионы одним махом! Они умирают в этом госпитале. Иногда они перед смертью богохульствуют, иногда проклинают удел иметь все и умирать, иногда в бархате и шелке палат сюсюкают молитвы в надежде как можно позже поменять рай на земле на потусторонний. Эменбергер дает все, и они с жадностью берут то, что он дает, однако им нужно еще больше, им нужна надежда – и он ее дает. Вера, которую они ему дарят, вера в дьявола, а надежда, получаемая взамен, – это ад. В восторге от своего врача, они добровольно соглашаются на неслыханные методы лечения, лишь бы продлить жизнь на несколько дней, на несколько минут. Так же и здесь шеф оперирует без наркоза. Все, что Эменбергер делал в Штутхофе, в этом сером необозримом городе бараков, проделывает он и здесь, в центре Швейцарии, в Цюрихе, под защитой полиции и законов этой страны и даже во имя науки и человечества.
– Нет! – закричал Берлах. – Нет! Необходимо уничтожить этого человека!
– Тогда вы должны уничтожить человечество, – ответила она.
Он вновь выкрикнул свое хриплое, отчаянное «нет!» и с трудом приподнялся на постели.
– Нет, нет, – повторял он шепотом. Она небрежно тронула его правое плечо, и он беспомощно повалился на кровать. – Нет, нет, – кашлял он в подушку.
– Вы глупец! – засмеялась она. – Чего вы добьетесь своим «нет»? Разве вы в состоянии разобраться, что ведет к хорошему, а что к плохому? Слишком поздно! Мы не знаем, что мы творим, какое действие повлечет за собой наше повиновение или восстание, какая эксплуатация, какие преступления прилипли к фруктам, поедаемым нами, к хлебу и молоку, которое даем детям. Мы добиваем, не видя и не зная, жертву и будем убиты неведомым убийцей. Слишком поздно! Искушение жить было слишком велико, а человек мал, чтобы его выстоять. Мы смертельно больны раком своих поступков. Мир гниет, комиссар, он разлагается, как плохо упакованные фрукты. Что нам хотеть! Землю не превратишь в рай, адский поток лавы, который мы вызвали своими пороками, победами, славой, богатством, потом, освещающий нашу ночь, больше не загонишь в кратер. Только в грезах мы можем вернуть то, что утратили, только в светящихся картинах тоски, пробуждаемых морфием. Так делает Эдит Марлок, тридцатичетырехлетняя баба, за бесцветную жидкость, впрыскиваемую под кожу и дающую возможность обрести на время радость, не существующую в действительности, и совершает преступления, которые от нее требуют. Эменбергер ваш земляк, он-то уж знает, как обращаться с людьми. Он играет на наших струнах, на наших слабостях, на смертельном сознании моей потерянности.
– Уходите, – прошептал он. – Сейчас же уходите! Врач засмеялась. Затем выпрямилась – гордая, красивая, неприступная.
– Вы хотите бороться со злом и боитесь меня, – сказала она, вновь подкрашивая губы и пудрясь, стоя в дверях под таким бессмысленным и одиноким распятием. – Вы дрожите передо мной. Как же вам устоять против Эменбергера? – Затем она бросила старику на постель газету и коричневый конверт. – Почитайте почту, мой дорогой. Я думаю, вы удивитесь тому, что натворили своим правдолюбием!
РЫЦАРЬ, СМЕРТЬ И ДЬЯВОЛ
После того как Марлок ушла от комиссара, он лежал не двигаясь. Его подозрение подтвердилось, однако вместо удовлетворения он испытывал ужас. Он думал правильно, а поступил не так, как нужно. Слишком сильно он ощущал немощь своего тела. Он потерял шесть дней, шесть ужасных дней отсутствовали в его сознании. Эменбергер знал, кто его преследовал, и нанес удар первым.
Когда сестра Клэри наконец пришла с кофе и булочками, комиссар приподнялся и упрямо, хотя и недоверчиво, съел и выпил все, решив победить свою слабость и перейти в наступление.
– Сестра Клэри, – сказал он, – я из полиции и думаю, что для нас самое лучшее поговорить откровенно.
– Я знаю, комиссар Берлах, – ответила медсестра, вздымаясь, как колосс Родосский, у его кровати.
– Вы знаете мою фамилию, – продолжал он, несколько озадаченный, – и соответственно догадываетесь, почему я здесь.
– Вы хотите арестовать нашего шефа, – сказала она, глядя сверху вниз.
– Да, – кивнул комиссар. – Знайте: ваш шеф в концлагере Штутхоф в Германии убил многих людей.
– Мой шеф вступил теперь на путь истинный, – отвечала сестра Клэри Глаубер. – Его грехи прощены.
– Как же так? – спросил ошеломленный Берлах, глядя на сияющее воплощение ханжества, стоявшее, сложив на животе руки, у его постели.
– Он недавно прочел мою брошюру, – сказала сестра.
– «Смысл и цель нашей жизни»?
– Вот именно.
– Это же чепуха! – воскликнул, рассердившись, больной. – Эменбергер продолжает убивать.
– Раньше он убивал из ненависти, а теперь – от любви к людям, – возразила сестра дружелюбно. – Будучи врачом, он убивает потому, что человек в глубине души стремится умереть и требует своей смерти. Почитайте мою брошюру. Человек через смерть приходит к высочайшей своей возможности.
– Эменбергер – преступник, – прохрипел комиссар в отчаянии от такого ханжества. «Эментальцы всегда были проклятыми сектантами», – подумал он, остро ощущая свое бессилие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23