– Нет, газету за понедельник, я хочу посмотреть итоги футбольных матчей.
VIII
Ваше превосходительство, дамы и господа!
Для меня огромная и незаслуженная честь занимать эту высокую трибуну, с которой я изложу вам… ладно, тему лекции вы знаете сами: единство изобразительных искусств Испании перед нападками наших вековых врагов, которые являются также врагами христианской западной цивилизации. Это для меня огромная честь, дамы и госиода, во-первых, потому что честь, и во-вторых, потому что огромная честь для меня излагать мои взгляды перед многочисленными избранными представителями искусств, политики, юриспруденции, науки, военного дела, литературы, церкви, промышленности, торговли, мореплавания, финансов и т. д. и т. д.
Лекция, которую так и не удалось прочитать Энрике Косен-тайне-и-Пратсу, длилась свыше трех с половиной часов, около четырех.
– Не находишь ли ты, что она слишком длинна?
– Что тебе сказать, приятель! По-моему, если лекция интересная, она не будет слишком длинной, вот увидишь.
Дон Мамед приложил сверхчеловеческие усилия, чтобы вновь соединить Росауриту и Кандидо. Узнав о выходке кузины Ренаты, он позвонил Пакито по телефону.
– Здесь живет дон Энрике Косентайна-и-Пратс?
– Да, сеньор, здесь.
– А можно его к телефону?
– Обождите минуточку, я посмотрю, дома он или вышел.
В коридоре гостиницы, где жил Хулито, раздался громкий голос служащей.
– Сеньорито Эстебан! Вас к телефону!
Молодой человек из провинции направился в угол, где от запаха капусты гнил телефон.
– Слушаю…
– Кандидо? Это я, дон Мамед.
– А, слушаю вас, дон Мамед!
– Я хотел бы повидать вас, Кандидо.
– Когда вам угодно.
– Да, дружище, это дело надо уладить, так нельзя оставлять. Так больше не может продолжаться!
– С превеликим удовольствием, дон Мамед!
Благодаря посредничеству дона Мамеда Росаурита и Кандидо помирились.
– Я не могла бы жить без тебя, любимый, душа моя…
– И я не мог бы, Росаурита… Как мы обязаны дону Мамеду!
– Золотые слова, моя прелесть! Дон Мамед для нас, мое сердечко, был добрым гением, который вернул нам радость жизни….
Росаурита и Кандидо купили дону Мамеду галстук за восемнадцать песет.
– Важно доброе намерение, дон Мамед, а не цена. Мы хотели бы иметь возможность подарить вам лучший галстук…
– Лучший? Да вы с ума сошли! Лучше этого? Я думаю, лучше этого не бывает! Еще лучше?
Дон Мамед в новом галстуке приосанился и осмелился подсесть к актеру в темно-сером жилете.
– Где вы пропадали?
– Вы видите, я здесь!
Актер, который, будь у него двойной подбородок, отхаркивал бы лучше, уставился на галстук дона Мамеда.
– Черт побери! Новый галстук!
Дон Мамед пополнел. Дон Мамед снова стал аппетитной жареной птичкой, которую хочется схватить за лапки и съесть с головой и всеми потрохами.
– Да, сеньор, я его только что надел…
– Так-так, дела идут хорошо?
– Не жалуюсь.
Актер в темно-сером жилете едва не улыбнулся дону Мамеду. Но усилием воли подавил улыбку. Актер в темно-сером жилете не сводил глаз с дона Мамеда.
– Послушайте, вам сколько лет?
– Семьдесят шесть, а что?
Актер в темно-сером жилете еще пристальней вгляделся в дона Мамеда.
– Ничего, вы кажетесь старше.
Дон Мамед вдруг превратился в гадкую жареную птицу, в чучело воробья. Потом он вышел на улицу, темную и холодную, и начал лить слезы – круглые, плотные, желтоватые – слезы, вместе с которыми из него выходил дух.
Актер в темно сером жилете был в этот вечер очень разговорчив и любезен.
– Что такое сегодня с Санчесом? Наверное, выиграл в лотерею.
Придя домой, Санчес уснул особенно крепким сном.
IX
Кандидо поговорил с кузиной Ренатой, гнев которой уже остыл, и муж кузины Ренаты устроил дона Мамеда в богадельню.
– По крайней мере, пока не сволокут в общую могилу, у него, худо ли бедно, будет крыша над головой и горячая еда два раза в день. Бедняга долго не протянет.
Росаурита, если бы могла, отравила бы Санчеса. Эту мысль подал ей один официант в Артистическом кафе.
– Вот что я вам скажу, сеньорита Росаура, этому Санчесу, да простит меня бог, надо бы подсыпать яду, может, тогда сдохнет. И нужно-то всего немного, потому что у него своего яда достаточно.
Росаурита стала всерьез думать о яде. Кандидо ее отговаривал.
– Дай ему умереть своей смертью. Судя по лицу, печень у него никуда не годится.
Кандидо и Росаурита по четвергам, прежде чем идти в кафе, навещали в богадельне старика. Дон Мамед выглядел хорошо, но слегка заговаривался. Однажды он сказал Росау-рите:
– Доченька, вы молодая и неопытная, ио я вас уверяю, в кафе очень мало людей, на которых можно положиться.
– К чему вы это говорите, дон Мамед?
– Да уж я знаю к чему, доченька, знаю. Помните дона Эдуарде Санчеса, актера, который умер от тоски?
Кандидо сделал знак Росаурите.
– Помню, дон Мамед, как же.
– Прекрасно. Так вот что я вам скажу, доченька, дон Эдуардо был благородный человек и великий артист, его убили из зависти. Если бы дон Эдуардо меня послушался! Я всегда говорил ему: Санчес, снимите новый галстук, эти люди не прощают тому, кто надевает новый галстук. Берите пример с меня, я надеваю новый галстук только по воскресеньям, утром, когда иду к мессе.
– Ясно…
– Конечно, ясно, доченька. Ясно как белый день. Если бы я надевал новый галстук в кафе, меня бы затравили, не сомневайтесь.
Дон Мамед сосал сигарету, обнажая серые десны, и пускал слюни на новый галстук.
– Вам что-нибудь нужно, дон Мамед? Что принести вам в следующий четверг?
– Ничего не надо, доченька, спасибо. Хотя ладно, принесите мне книжечку курительной бумаги.
– А табак у вас есть?
– Да, табаку еще немножко осталось, хватит, я думаю.
В следующий четверг, когда Росаурита и Кандидо пришли в богадельню, сестра-привратница сказала им:
– Дон Мамед отмучился…
– Что?
– Господь призвал его к себе.
В сосновом гробу темно-серого цвета, как вязаный жилет Санчеса, дон Мамед казался марионеткой, которую бросили много месяцев назад в самом холодном и пустынном месте. У Кандидо Кальсадо Бустоса, Канкальбуса, заплясали в кармане две книжечки курительной бумаги, которые он принес дону Мамеду.
– Что делать с этим?
– С чем?
– С курительной бумагой.
– А! Сунь ему в карман.
Кандидо подошел к дону Мамеду и сунул обе книжечки в карман жилета, темно-серого бумажного жилета, на котором, как нежные подсолнечники, цвели жирные пятна. Дон Мамед, приоткрыв один глаз, казалось, наблюдал за этой церемонией. Подошвы башмаков у дона Мамеда продырявились, воротник пиджака обтрепался, а рубашка была грязная и ветхая, благородно грязная и ветхая. На его крохотном тельце новый галстук, мокрый от слюны, выглядел бессмысленным флагом, который своей зеленой и красной бахромой подмигивает смерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9